Но все же это слу­хи, слу­хи, слухи!

Пуш­кин уми­рал. Аренд объ­я­вил, что по­эт не до­жи­вет до ве­че­ра. Жда­ли кон­ца. И тут слу­чи­лось не­ожи­дан­ное. Даль писал в истории болезни:

К шес­ти ча­сам ве­че­ра 28-го бо­лезнь при­ня­ла иной вид: пульс под­нял­ся, уда­рял око­ло 120, сде­лал­ся жес­ток; око­неч­но­сти со­гре­лись: об­щая те­п­ло­та те­ла воз­вы­си­лась, бес­по­кой­ст­во уси­ли­лось - сло­вом, на­ча­ло об­ра­зо­вать­ся вос­па­ле­ние. По­ста­ви­ли 25 пия­вок к жи­во­ту; [ли­хо­рад­ка стих­ла] жар умень­шил­ся, опу­холь жи­во­та опа­ла, пульс сде­лал­ся ров­нее и го­раз­до мяг­че, ко­жа по­ка­зы­ва­ла не­боль­шую ис­па­ри­ну. Это бы­ла ми­ну­та надеж­ды. Ес­ли бы пу­ля не раз­дро­би­ла кос­тей, то, мо­жет быть, на­де­ж­да эта нас и не обма­ну­ла[700].

В за­пис­ке, со­став­лен­ной поз­же, Даль до­ба­вил:

Боль­ной наш твер­дою ру­кою сам ло­вил и при­пус­кал се­бе пи­яв­ки и не­охот­но до­пус­кал нас око­ло се­бя ко­пать­ся. Пульс сде­лал­ся ров­нее, ре­же и го­раз­до мяг­че; я ух­ва­тил­ся, как уто­п­лен­ник за со­ло­мин­ку, и, об­ма­нув се­бя и дру­зей, роб­ким го­ло­сом воз­гла­сил надежду.

Пуш­кин за­ме­тил, что я стал бод­рее, взял ме­ня за ру­ку и ска­зал:

«Даль, ска­жи мне прав­ду, ско­ро ли я ум­ру?»

«Мы за те­бя на­де­ем­ся еще, пра­во, на­де­ем­ся!»

Он по­жал мне ру­ку и ска­зал: «Ну, спа­си­бо!»

Но по-ви­ди­мо­му он од­на­ж­ды толь­ко и оболь­стил­ся мо­ею на­де­ж­дою; ни пре­ж­де, ни по­сле это­го он ей не ве­рил...[701].

Улуч­ше­ние дли­лось не­дол­го. К по­лу­но­чи все вер­ну­лось на кру­ги своя, и к ут­ру, по сло­вам Да­ля, «об­щее из­не­мо­же­ние взя­ло верх»:

В но­чи на 29-е он... спра­ши­вал, на­при­мер: «ко­то­рый час» и на от­вет мой про­дол­жал от­ры­ви­сто и с рас­ста­нов­кою: «дол­го ли мне так му­чить­ся! По­жа­луй­ста по­ско­рей!».

Поч­ти всю ночь про­дер­жал он ме­ня за ру­ку, по­час­ту брал ло­жеч­ку во­ди­цы или кру­пин­ку льда и все­гда при этом управ­лял­ся свое­руч­но: брал ста­кан сам с ближ­ней пол­ки, тер се­бе вис­ки льдом, сам сы­мал и на­кла­ды­вал се­бе на жи­вот при­пар­ки, соб­ст­вен­но от бо­ли стра­дал он, по сло­вам его, не столь­ко, как от чрез­мер­ной тос­ки, что при­пи­сать долж­но вос­па­ле­нию в брюш­ной по­лос­ти, а, мо­жет быть, еще бо­лее вос­па­ле­нию боль­ших ве­ноз­ных жил.

«Ах, ка­кая тос­ка! - вос­кли­цал он ино­гда, за­ки­ды­вая ру­ки на го­ло­ву, - серд­це из­ны­ва­ет!» То­гда про­сил он под­нять его, по­во­ро­тить на бок или по­пра­вить по­душ­ку - и, не дав кон­чить это­го, ос­та­нав­ли­вал обык­но­вен­но сло­ва­ми:

«Ну, так, так - хо­ро­шо; вот и пре­крас­но, и до­воль­но; те­перь очень хо­ро­шо!» или: «По­стой, не на­до, по­тя­ни ме­ня толь­ко за ру­ку - ну вот и хо­ро­шо, и пре­крас­но!».

Во­об­ще был он - по край­ней ме­ре в об­ра­ще­нии со мною, по­вад­лив и по­слу­шен, как ребе­нок, и де­лал все, о чем я его про­сил.

«Кто у же­ны мо­ей?» - спро­сил он ме­ж­ду про­чим. Я от­ве­чал: мно­го до­б­рых лю­дей при­ни­ма­ют в те­бе уча­стие - за­ла и пе­ред­няя пол­ны, с «ут­ра» до «но­чи». «Ну, спа­си­бо, -отве­чал он, - од­на­ко же, по­ди, ска­жи же­не, что все сла­ва бо­гу, лег­ко; а то ей там, по­жа­луй, на­го­во­рят!»[702].

За­ла, дей­ст­ви­тель­но, бы­ла пе­ре­пол­не­на друзь­я­ми и зна­ко­мы­ми Пуш­ки­на. Ма­ло из­вест­но - во вся­ком слу­чае, об этом ред­ко го­во­рят, что кро­ме Жу­ков­ско­го и Вя­зем­ских, поч­ти не­от­луч­но ря­дом с по­этом на­хо­ди­лась Е.И.За­гряжская, сын Вя­зем­ских Па­вел, кня­ги­ни Ю.П.Стро­га­но­ва, Е.А.Дол­го­ру­ко­ва. И, нако­нец, П.А.Плет­нев. Все они по­мо­га­ли се­мье справ­лять­ся с на­хлы­нув­шей бе­дой.

Е.А.Дол­го­ру­ко­ва еще днем ис­пол­ни­ла весь­ма де­ли­кат­ную прось­бу по­эта:

Пуш­кин про­сил спер­ва кня­зя Вя­зем­ско­го, а по­том кня­ги­ню Дол­го­ру­ко­ву на том ос­но­ва­нии, что жен­щи­ны луч­ше уме­ют ис­пол­нить та­ко­го ро­да по­ру­че­ния: ехать к Дан­те­сам и ска­зать им, что он про­ща­ет им. Кня­ги­ня, подъ­е­хав к подъ­ез­ду, спро­си­ла, мож­но ли ви­деть г-жу Дан­тес од­ну, она при­бе­жа­ла из до­ма и бро­си­лась в ка­ре­ту вся раз­ря­жен­ная, с кри­ком: «Жорж вне опас­но­сти» (фр.) Кня­ги­ня ска­за­ла ей, что она прие­ха­ла по по­ру­че­нию Пуш­ки­на и что он не мо­жет жить. То­гда та на­ча­ла пла­кать[703].

Об этом по­ступ­ке Пуш­ки­на так­же пред­по­чи­та­ют умал­чи­вать, по­сколь­ку труд­но объ­яс­нить, ка­кой смысл по­эт вкла­ды­вал в «про­ще­ние» Гек­кер­нов - был ли это акт хри­сти­ан­ско­го сми­ре­ния, или Пуш­кин при­зна­вал убийц не­воль­ным ору­ди­ем судь­бы? Во вся­ком слу­чае, его по­ве­де­ние пло­хо со­гла­со­вы­ва­лось с по­ве­де­ни­ем че­ло­ве­ка, одер­жи­мо­го ме­стью и жгу­чей рев­но­стью!

Ут­ром 29 ян­ва­ря в пят­ни­цу ста­ло окон­ча­тель­но по­нят­но, что Пуш­кин не вы­жи­вет. Жу­ков­ский пи­сал от­цу по­эта:

Я по­ки­нул его в 5 ча­сов и че­рез два ча­са воз­вра­тил­ся. Ви­дев, что ночь бы­ла до­воль­но спо­кой­на, я по­шел к се­бе поч­ти с на­де­ж­дою, но воз­вра­ща­ясь, на­шел иное. Арендт ска­зал мне ре­ши­тель­но, что все кон­че­но и что ему не пе­ре­жить дня. Дей­ст­ви­тель­но, пульс ос­ла­бел и на­чал упа­дать при­мет­но; ру­ки на­ча­ли стыть. Он ле­жал с за­кры­ты­ми гла­за­ми; ино­гда толь­ко по­ды­мал ру­ки, что­бы взять льду и по­те­реть им лоб[704].

Чув­ст­вуя при­бли­же­ние смер­ти, Пуш­кин стал ча­ще звать же­ну.

«По­ут­ру 29 ян­ва­ря - вспо­ми­нал Дан­зас - он не­сколь­ко раз при­зы­вал же­ну»[705].

В кон­це кон­цов ее ре­ши­ли ос­та­вить ря­дом с ним.

Тур­ге­нев на­чал пи­сать свое вто­рое пись­мо к Не­федь­е­вой в 10 ча­сов ут­ра. На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на к то­му вре­ме­ни уже бы­ла у Пуш­ки­на:

Се­го­дня впус­ти­ли в ком­на­ту же­ну, но он не зна­ет, что она близ его ку­шет­ки, и не­дав­но спро­сил, при ней, у Дан­за­са, ду­ма­ет ли он, что он се­го­дня ум­рет, при­ба­вив:

«Я ду­маю, по край­ней ме­ре же­лаю. Се­го­дня мне спо­кой­нее, и я рад, что ме­ня ос­тав­ля­ют в по­кое; вче­ра мне не да­ва­ли по­коя». (я пи­шу в ком­на­тах Пуш­ки­на)[706].

Тур­ге­не­ву един­ст­вен­но­му уда­лось пе­ре­дать под­лин­ную ат­мо­сфе­ру это­го ро­ко­во­го дня, и по­то­му что у не­го не бы­ло вре­ме­ни со­чи­нять, и по­то­му что он по при­ро­де сво­ей не был скло­нен к фан­та­зи­ям. Эти фраг­мен­ты со­бы­тий, случай­ные ре­пор­та­жи до­ро­го­го сто­ят. В их стихийном, не­лов­ком расположении со­хра­нил­ся дух и характер все­го про­ис­хо­дя­ще­го во­круг по­эта:

«Мы сби­ра­ем­ся обе­дать у гр. Вел­гур-го с но­во­ро­ж­ден­ным - Ан­ге­лом, мо­жет быть в день кон­чи­ны дру­го­го ве­ли­ко­го По­эта.

1 час. Пуш­кин сла­бее и сла­бее. Кас­то­ро­вое мас­ло не дей­ст­ву­ет. На­де­ж­ды нет. За час начал­ся хо­лод в чле­нах. Смерть бы­ст­ро при­бли­жа­ет­ся; но уми­раю­щий силь­но не стра­ж­дет; он по­кой­нее. Же­на под­ле не­го, он бес­пре­стан­но бе­рет его (sic) за ру­ку. Алек­сан­д­ри­на - пла­чет, но еще на но­гах. Же­на - си­ла люб­ви да­ет ей ве­ру - ко­гда уже нет надежды! - Она по­вто­ря­ет ему: «Ты бу­дешь жить» (фр).

Я сей­час встре­тил от­ца Ге­кер­на: он рас­спра­ши­вал об уми­раю­щем с силь­ным уча­сти­ем; рас­ска­зал со­дер­жа­ние, - вы­ра­же­ния пись­ма П-а. Ужас­но! ужас­но! Не­вы­но­си­мо: не­че­го бы­ло де­лать...

Весь го­род, да­мы, ди­пло­ма­ты, ав­то­ры, зна­ко­мые и не­зна­ко­мые на­пол­ня­ют ком­на­ты, справ­ля­ют­ся об уми­раю­щем. Се­ни на­пол­не­ны не­смею­щи­ми взой­ти да­лее. При­ез­жа­ет сей­час Эли­за Хит­ро­ва, вхо­дит в его ка­би­нет и ста­но­вит­ся на ко­ле­на.

Ан­то­нов огонь раз­ли­ва­ет­ся; он все в па­мя­ти. Со­хра­ни­те для ме­ня сии пись­ма и дай­те про­честь И.И.Дмит­рие­ву и Свер­бее­ву.

Во мно­гих ожес­то­че­ние, зло­ба про­тив Ге­кер­на: но не­сча­ст­ный спас­ший­ся - не не­счастнее ли его!

Сей­час ска­зал он док­то­ру и по­эту Да­лю, ав­то­ру Кур­ган­но­го Ко­за­ка, ко­то­рый от не­го не от­хо­дит: «Ска­жи, ско­ро ли это кон­чит­ся? Скуч­но!» - Он - в по­след­них ми­ну­тах.