– Почему же она не обратилась за помощью к брату?

– Не знаю наверняка, пыталась ли бедняжка увидеться с ним, но она утверждает, что несколько раз писала ему обо всем происходящем, последний раз – две недели назад или около того. И никакого ответа. Не было даже записки от него. Она почти уверена, что ни одно из ее писем не дошло до брата. Несмотря на все меры предосторожности, предпринятые ею, кто-то перехватывал ее почту. Между прочим, не так давно распространились слухи о том, что Филдгейт пошел по той же дорожке, что и Минден, идет по ней уже несколько лет – и пока что довольно резво. Когда я видела Филдгейта последний раз, он был…

Энид толкнула хозяйку локтем в бок.

– Почему вы замолчали, миледи?

– Ох, от людей типа Миндена я теряю дар речи. Мысль о том, что молоденькую девушку отдадут Миндену, вызывает у меня тошноту и головную боль. – Олимпия пожала плечами. – Какому нормальному человеку захочется заниматься подобными делами?

– Никакому, я уверена, – согласилась Энид. – Но почему девочка решила, что вы сможете что-нибудь сделать для нее?

– Вообще-то она искала не меня, а Эштона, потому что явно понадеялась на то, что графский друг детства знает, каким образом передать ему весточку.

Олимпия побарабанила пальцами по подлокотнику диванчика. Она могла бы отправить несколько строк Эштону, но ей страшно не хотелось это делать. Его семье пока не следовало возвращаться в Лондон. Так было бы лучше и для Пенелопы, которая опять ходила беременная – слишком скоро после рождения близнецов. Что ж, Олимпии предстояло серьезно поговорить с племянницей о том, как избегать таких частых беременностей. Если потребуется, она и с Эштоном поговорит на эту тему.

– Я думаю, нам нужно держать Эштона подальше от этой грязи, – тихо проговорила Олимпия.

– Лорд Редман наверняка будет недоволен. – Энид принялась собирать чайную посуду.

– Ни к чему сообщать ему об этом. Пенелопе необходимо оставаться за городом, а если Редман надумает поехать к Филдгейту, то она будет настаивать, чтобы отправиться вместе с ним. К сожалению, все члены моей семьи сейчас находятся вне пределов столицы, и все они заняты своими делами.

Энид покачала головой:

– Сомневаюсь, миледи. Ваша семья весьма велика, и наверняка не все ваши родственники уехали из Лондона.

– Может, и так. Только мне сейчас не приходит на ум, кто из них мог бы оказаться под рукой. – Олимпия встала и расправила юбки. – Я должна отправить Филдгейту письмо. И тогда увидим, игнорирует ли он корреспонденцию только от своей семьи – или игнорирует все и всех.

– Вы собираетесь заняться этим делом лично?

– Разве не ко мне лично обратились за помощью?

– На самом деле это не так. Вы просто случайно сами открыли дверь. – Не обращая внимания на хмурый вид Олимпии, Энид добавила: – Я думаю, вам лучше бы сообщить лорду Рэдману, что на горизонте собираются тучи.

– Если удастся придумать, как поставить его в известность, но так, чтобы при этом он тут же не сел на коня и не помчался на помощь другу, – тогда я это сделаю.

– Что ж, понятно… Я слышала, граф Филдгейт перешел в стан либертианцев-развратников. Может, граф пока еще не вывалялся в грязи, как Минден, однако уже близок к этому. Перед ним закрывают двери. Недавно разнеслись слухи, что граф начал совершать обходы домов. Так вот, несмотря на то что он молод, богат и не женат, многие семьи пытаются оградить от него своих дочерей. И мне кажется, что лучше бы эти заботы переложить на плечи мужчин.

– Чушь! – отрезала Олимпия, выходя из комнаты вслед за Энид. – Но надо сделать так, чтобы граф полностью осознал: его сестре грозит опасность.

– А если ему все равно?

Олимпии даже думать об этом не хотелось. Она ведь слышала, как тяжко Брент скорбел, когда обнаружили тело его Фейт. И Маллам представлялся ей тогда нежным и любящим, хотя со временем стал другим. Тем не менее Олимпия не могла поверить, что этот человек, так страдавший когда-то, теперь повернется спиной к сестре и позволит своей матери уничтожить еще одну близкую ему женщину. Более того, Олимпия отказывалась верить в то, что Брент сам себя уничтожил, несмотря на все россказни про его пьянство и амурные похождения. Нет ничего необычного в том, что мужчина пытается утопить свое горе в вине. По какой-то странной причине почти все мужчины считали, что это им поможет. Но графу требовалось совсем другое средство. Война с матерью за счастье собственной сестры стала бы для него тем лекарством, с помощью которого он мог бы преодолеть душевный распад.

– Он не откажется! – заявила Олимпия и заторопилась в библиотеку, где оставила свои письменные принадлежности. – Граф поможет, потому что ему это нужно, чтобы вернуть себя прежнего.

Поставив поднос с чайной посудой на столик в холле, Энид поспешила вслед за Олимпией.

– Мне не нравится выражение ваших глаз, мисси.

– Мисси?.. – Олимпия села за стол и разложила перед собой перья, чернила и бумагу. – О господи, где же уважение, которое мне до́лжно оказывать как баронессе?

– Я его окажу, как только вы оставите мысли о том, что вам надо спасать этого мужчину. Он ведь развратник! Он проводит больше времени в борделях и игорных домах, чем на свежем воздухе в деревне.

– Мне кажется, что в данный момент он как раз в деревне. – Олимпия окунула гусиное перо в чернила и вывела первое слово. – Там так легко дышится!..

Она взглянула на свою компаньонку и слегка улыбнулась. Энид стояла над ней, скрестив руки на груди и насупившись. Такое неодобрение имело некоторое отношение к их последней мимолетной встрече с графом. Филдгейт тогда, пытаясь держаться, как подобает джентльмену, поклонился Олимпии, а потом решил подсадить ее в карету возле дома Бенсонов, где она присутствовала на музыкальном вечере. К несчастью, Филдгейт оказался пьян, и пьян настолько, что, кланяясь, чуть не клюнул носом в землю; когда же стал подсаживать Олимпию, то чуть ли не закинул ее в карету, где она приземлилась прямо на колени Энид.

Отвращение Энид к злоупотребляющим горячительными напитками было вполне понятно – ведь она росла под постоянной угрозой рукоприкладства со стороны отца, который напивался слишком уж часто. Но временами Энид относилась к этому пороку чересчур уж сурово. Что же касается самой Олимпии, то она была не вполне уверена, что Филдгейта можно будет отвлечь от безумств с выпивкой и женщинами, но попытаться стоило.

– А еще я подозреваю, что он таскается с женщинами по притонам, пьет с ними… и обладает ими, – не унималась Энид. – Вы не должны с ним больше знаться.

– Но он друг моего племянника, давний и самый близкий друг Эштона. Филдгейт практически член нашей семьи. – Олимпия вскинула руку и проговорила: – Нет-нет, помолчи, не возражай. Я с ним увижусь. И я готова помочь его сестре: одна, если он предпочтет повернуться спиной к девочке, или вместе с ним, если решится что-то предпринять. Самой главной тут является Агата, не правда ли?

Энид со вздохом кивнула:

– Все так, миледи. Просто мне неприятна мысль, что вы свяжетесь с человеком, который так любит прикладываться к бутылке.

– Если для него это важнее всего, если он откажется выпустить бутылку из рук, чтобы помочь сестре, тогда я найду кого-нибудь… более пригодного для такого дела. Но сначала мы попытаемся выяснить: он не отвечает на любые письма или только на те, которые получает от сестры?

– А вдруг он вовсе не отвечает на них?

– Мы дадим ему две недели на то, чтобы ответить мне. Я закидаю его письмами. А если он не ответит… Тогда мы поедем к нему, чтобы прочесть ему мое послание вслух.

– Это жилище неженатого человека. Молодой даме из приличного общества здесь не место, – заявил дворецкий.

Олимпия оглядела высокого худого мужчину, загородившего дверь в особняк Филдгейта. Такого тощего и грубого дворецкого она в жизни не видела. Учитывая слухи о распутстве лорда Маллама, Олимпия могла понять нежелание слуги впустить в дом женщину, которая выглядела намного респектабельнее всех прочих посетительниц Брента. Но у нее не было времени на разговоры.