– Вы настолько уверены?..

– Я знаю. У меня, может, нет той чувствительности, какая есть кое у кого из моих родственников – у Артемаса, например, – но я все равно почувствовала бы что-нибудь в этом роде. Артемас тоже не заметил в вашей душе холода. У него вышла небольшая стычка с вашей матерью в прошлом году, в парке, куда он вывел детей поиграть. Ей очень не понравилось присутствие большого количества громогласных детей во время ее вечернего моциона. Она гуляла в сопровождении того рослого слуги. И Артемас, стоя рядом с ней, почувствовал себя так, словно его окунули в ледяное море.

– Вы верите, что во мне этого холода нет? А вдруг он притаился где-то в закоулках моей души?

– Не думаю. По правде говоря, мне кажется, что вы чересчур многое принимаете близко к сердцу… и принимаете слишком часто.

Олимпия улыбнулась и отпила вина, а Брент, нахмурившись, посмотрел на нее вопросительно, затем пробормотал:

– Что же мне с ней делать?.. Ее надо остановить, но так, чтобы не разрушить мою семью и не навлечь позор на всех Малламов.

– Я уверена, мы что-нибудь придумаем.

– Опять это «мы»!

– Да, опять. Пока у нас есть только ее слово против слова детей и тех людей, которые управляли этим домом. Вполне вероятно, это поможет подпортить ее репутацию и лишить ее связей с некоторыми аристократами. Но этого недостаточно, чтобы окончательно ее победить и полностью лишить власти. У нее в обществе очень прочное положение.

– А у меня положение ее распутного и никчемного сына, который отдает дань всем грехам, свойственным мужчинам.

– Ну, не всем, конечно. По-моему, она еще не обвинила вас в излишней робости и застенчивости.

Брент чуть не поперхнулся бренди, которого только что отпил. Откашлявшись, он криво усмехнулся:

– Ужас, что вы говорите, Олимпия.

– Боюсь, иногда у меня мысли со словами не расходятся. – Она засмеялась. – И это одна из тех причин, по которым я редко выезжаю в свет. Некоторым людям кажется, что необузданная часть моей натуры проявляет себя чересчур откровенно.

– Могу представить… Итак, что будет со всеми этими детьми, которых вы привезли сюда?

– Многих из них родители не продавали, их просто выкрали. Эти желают, чтобы их отправили домой. Я так и сделаю, если они действительно этого хотят, но при этом снабжу деньгами – на случай если в семьях их встретят без особого радушия. Тогда пусть возвращаются ко мне. Грустно думать об этом… Ведь они ни в чем не виноваты. Но люди будут жестоко осуждать их. Те же, кого продали родители, не хотят возвращаться к ним, что вполне ожидаемо. С этими что-то нужно делать. Ваши братья будут жить при вас. Остается только малыш Генри, о котором следует позаботиться.

– Мы должны сообщить его отцу, что он у нас.

– Верно, должны. Но, возможно, нам стоит выяснить, почему мать мальчика решила продать его и почему ваша мать была так заинтересована в нем. А уж потом сообщим о нем маркизу. Кстати, вы с ним знакомы? Мне это имя знакомо, но вспомнить его я не могу. Следовательно, мы с ним не встречались. Но я много слышала о нем от тех, кто с ним общался.

– Я лично с маркизом не знаком, но припоминаю какой-то скандал, связанный с ним. Он женился на простолюдинке, чем вызвал жуткое неудовольствие всего общества. Рассказывали, что его семья тоже негодовала и чуть ли не отказалась от него. А потом жена родила ему сына.

– Да, Генри… И все его простили, потому что свершилось главное – на свет появился наследник.

– Не совсем, но близко к тому. Слухи же начались с того, что его жена, дочь мясника из соседней с поместьем маркиза деревни, не вполне в себе и очень странная. А сам маркиз почти перестал появляться в обществе. Тот известный нам теперь факт, что она продала единственного наследника мужа за какие-то десять гиней, лишь подтверждает слухи о ее «странностях». Что же касается интереса моей матери к мальчику… Так ведь у нее в руках оказался наследник! Вдобавок ей стала известна ужасная тайна о жене маркиза и его сыне. Возможно, она собиралась «найти» труп ребенка, как только за него объявят награду. Кстати, награду уже, может быть, и объявили. Так что повезло, что мы нашли его живым.

– Ваша мать – коварная женщина, но неужели вы всерьез думаете, что она могла убить ребенка?

– Если бы она вернула Генри отцу, мальчик сразу указал бы на нее и выяснилось бы, что моя мать совсем не та, за кого себя выдавала. Так что она могла бы пойти на любое преступление – я в этом не сомневаюсь. Приходится принять горькую правду.

– Мы немедленно отправим письмо маркизу, но не сообщим ничего конкретного, что позволит заявить, что мы ничего не знаем о мальчике, – на случай если его отец окажется человеком недостойным. Однако я не думаю, что до этого дойдет, потому что Генри хочет вернуться к отцу. Более того, мальчик очень переживал и удивлялся, что отец не приходил за ним. – Она похлопала Брента по руке. – Мы победим, поверьте. Это займет больше времени, чем хотелось бы, но мы победим. А теперь вы должны сосредоточить все ваши умственные способности на том, как вырвать когти у кошки.

Отставив стакан с бренди, граф взял Олимпию за руку и привлек к себе. Он тихо засмеялся, когда она немного неуверенно, но весьма грациозно скользнула к нему в объятия. Именно это и требовалось – желание облегчило боль быстрее, чем любое спиртное. Олимпия возбуждала в нем страсть, в которой сгорали все мысли, кроме мыслей о ней. Он хотел ее, хотел, чтобы она завладела его телом и душой.

– Мне кажется, мы снова ведем себя абсолютно неразумно, – сказала она и обвила его шею руками, вместо того чтобы отсесть подальше, как советовал ей внутренний голос.

– Ты собираешься стать мудрой и сбежать отсюда?

– Думаю… нет.

Он поцеловал ее, и она забыла обо всем на свете. Обо всем, кроме вкуса его губ. И Олимпия понимала, что в такой момент не сможет отстранить его от себя. Брент не скрывал, что хотел ее, и его желание передалось ей. Она с готовностью отвечала на поцелуи, одновременно помогая ему избавиться от сюртука, жилета и шейного платка.

– В спальне – или здесь, на полу? – спросил Брент внезапно охрипшим голосом.

Олимпия заглянула в его глаза, ставшие почти черными, и поняла, что наступил момент решать. Однако ей казалось, он мог бы подвести ее к этому решению более деликатным образом.

– В спальне, – ответила она и ничуть не удивилась, что голос ее прозвучал так же хрипло.

Брент встал, затем помог подняться ей и взял за руки. Олимпия колебалась лишь секунду, ну, может, две, а потом повела его в свою спальню. Сердце ее бешено колотилось. Не от страха, а от предвкушения. Ей хотелось этого. Она желала его.

Войдя в спальню, Олимпия закрыла дверь у него за спиной. Она была готова признаться, что у нее есть сын, но Брент, начавший ее целовать, не дал сказать ни слова. Олимпия прижалась к нему, а он, не прекращая ее целовать, подвел ее к кровати. Когда же горячие длинные пальцы вновь прикоснулись к ней, она поняла, что он снимает с нее платье. Ей еще в жизни не выпадало случая предстать перед мужчиной обнаженной, и неожиданное чувство стыда грозило испортить все удовольствие, которое она испытывала в этот момент. Снимая платье, Брент слегка дотронулся до ее плеча, и это легкое прикосновение, как ни странно, успокоило ее, так что Олимпия отбросила все тревоги.

Брент страстно желал ее – это чувствовалось при каждом его прикосновении, в каждом его поцелуе, и его желание передалось ей, так что она не стыдилась, когда он с завидной сноровкой раздел ее полностью. С такой же быстротой она принялась раздевать его. И почти с такой же сноровкой. Даже момент неловкости, когда их телам пришлось разделиться, чтобы Брент стянул сапоги, не смог остудить их любовного пыла.

Когда же они предстали друг перед другом полностью обнаженными, Олимпия пришла в такой восторг при виде его мускулистого тела, что даже не поняла, как оказалась в постели. Она лежала на спине, а Брент наклонился над ней. У него была широкая мускулистая грудь с небольшим треугольником волос посередине. В паху же виднелось аккуратное гнездышко из волос, и возбужденная плоть, торчавшая оттуда, не вызвала у нее совершенно никакого страха.