На голове и вправду кавардак, с рождения волосы у меня слегка вьются, и хранить их в порядке, достаточно сложно. Ресницы слиплись, а губы покусаны от волнения. Но при всем этом я выгляжу как – то порочно, не странно, почему это вызывает в мужчинах такую реакцию. Красота мне досталась от матери, и я бессовестно ее эксплуатировала.

– Да?

– Николай Константинович, доброе утро!

– Я рад тебя слышать, девочка моя. Как ты, как Егор?

– Хорошо, – улыбаюсь невидящему меня собеседнику, – Егор начал медленно, но верно приходить в себя. Думаю, у нас все получится.

– В тебе я не сомневался, ты умница. А как твое настроение?

– Я же говорю, у нас все….

– Нет, нет, девочка моя. Я все слышал про состояние Егора, а как ты сама?

А как я? Где есть границы моей личности, не переходящие в состояние моих пациентов. Им лучше – мне лучше, им хуже – я страдаю.

– Хорошо, вроде бы.

– Вроде?

Этот человек растил меня, как личность и с точностью определял, мое настроение в истинном его эквиваленте.

– Знаете, здесь есть врач, и я ему нравлюсь.

– А он тебе?

В голосе учителя явно проскальзывала озабоченность, в такие истории я влипала и в родной больнице.

– Нет. Но он заведующий отделением, и я не хочу с ним ссориться.

– Ты умеешь грамотно поставить на место. Но ведь это не все?

Конечно же, нет! Кричала душа и требовала сказать ему о том, что кажется, она не ровно дышит к молодому хоккеисту.

Но разум быстро отмел эту идею.

Конечно же, нет! Такое просто невозможно.

– Все. Просто не хочу неприятностей на новом месте.

– Вика, ты одна из самых умных женщин, которых я встречал на своем жизненном пути. А мне без малого шестьдесят, знаешь ли. Я верю в то, что ты со всем разберешься.

Еще долго я думала над его словами. Моей предельной защитой во все времена, была та самая хваленая сдержанность и осторожность. Я не влюблялась, но крутила романы. Я не ценила людей, если они не были на грани жизни и смерти. Мужчины? Пыль. О чем было говорить с ними? О том, как сложно и опасно жить? Да, разве может в этом признаться, истинный самец, коими они себя считали?

Мне было сложно находить друзей. Моими друзьями были люди, которых я помогла Богу вытащить с того света. Люди, доверяющие мне. Люди, о которых я знала все.

Уронила голову на колени. Нездоровые вещи происходят сейчас со мной. Парню восемнадцать, ему жить да жить. Ходить по клубам, вертеть романы, перебирать девочек из группы поддержки. Вроде той миловидной Марины.

Выдыхаю. Все поправимо и решаемо. Я умею выключать чувство и включать мозг, иначе не выжила бы в этой профессии.

– Все хорошо.

Говорю своему отражению в зеркале, напротив.

– Это твое тайное сумасшествие и о нем никто не узнает.

Встаю, оправив родненький белый халат. Мое тайное укрытие. Стряхиваю невидимые пылинки опавших мыслей.

– Егор Щукин, девятнадцать лет. Перелом лодыжки со смещением.

Скороговоркой чеканю я. Это все, что я должна о нем знать. И это все, что я должна к нему чувствовать.

Чертовы, голубые глаза! Таких глаз не должно быть у людей. У милых котиков из мультиков, возможно, но не у мужчины. Потому что мужчина с такими глазами, опасен, как атомная бомба.

Понедельник утро, общий врачебный обход. Сейчас для меня это проходит с легкостью, ведь под моим ведомством один только Егор, но раньше мне нужно было удержать в голове истории болезни по восьми – десяти пациентам.

Напрягало лишь то, что сейчас приходилось топтаться как стадо баранов и ждать Соколова, а лично для меня это было унизительным. Я терпеть не могла не пунктуальных людей, мне казалось, они крадут чужое время. В частности, мое, которое я могла потратить на звонки родным или общение с Егором.

– Виктория?

В холле стояло больше десяти врачей, но этот наглец изначально поприветствовал лишь меня.

– Всем здравствуйте и пройдемте за мной.

Вереница из белых халатов потащилась за врачом и на мою беду, палата Егора была первой. В маленькую комнатушку напихалось народа под завязку, все хотели увидеть, что – то новенькое. Посмотреть лично на изуродованного парня хоккеиста с интересной для них травмой.

– Егор Щукин, восемнадцать лет, – я слабо узнавала свой напряженный голос. С моей врачебной точки зрения это было неправильным, подвергать пациента такому пристальному вниманию. Он не животное в цирке.

– Как анализы?

Почти вздрагиваю от слов Игоря, пролистываю карту, высматривая свежее пришедшие результаты.

– В норме.

Прядь непослушных волос выбивается из прически и застит глаза. Игорь Дмитриевич, нагло касаясь моей щеки, заправляет волосы за ухо. От его прикосновений немеет кожа на лице в месте нашего контакта и учащается сердцебиение. Меня нельзя трогать без разрешения!

Прядь падает вновь, и я вижу, как он вновь заносит руку.

– Не трогайте ее, не видите ей неприятно!

Перевожу взгляд на Егора. Зря он так, но мне приятно. Игорь снес упрек парня, молча, вероятно считал ниже своего достоинства вести перепалку с пациентом при всех. Коллектив затаился, быть новой сплетне, по рейтингу бившей все рекорды отделения.

Соколов просит медсестру снять повязку и показать заживление раны Егора. Надев перчатки, сдавливает края заживающей раны сантиметров пяти на щиколотке парня.

– Сссс.

Полу стон полу свист вырывается через стиснутые зубы Щукина. Игорь, слишком сильно сдавил края раны, сильнее, чем того требовала ситуация.

– Что ж, здесь мы закончили.

Мужчина брезгливо сбрасывает перчатки в ближайшую урну и выходит из палаты, вновь создавая вереницу из коллег за собой. А я так и осталась стоять, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в железные прутья спинки кровати.

Следовало отругать парня, но суть в том, что он был прав. Заведующий на этот раз перешел грани дозволенного, к тому же прилюдно.

– Прости.

Посмотрела на Егора, за что ему извиняться? А вот мне следовало, потому что этот стервец, каждый раз после моих отказов будет вымещать зло на парне. Это непозволительно, переносить личные отношения на работу, тем более работу врача, но мы имеем то, что имеем.

– Не извиняйся.

Я качаю головой и присаживаюсь возле Егора. Скоро должна прийти медсестра и перебинтовать рану, а сейчас мы оба внимательно рассматривали хирургический разрез.

– Смотрится не так уж ужасно, правда?

Морщусь. Нет не правда Егор, внутри твоя кость напичкана металлом от щиколотки и почти до колена. Вот это ужасно и с этим, в худшем случае тебе предстоит жить.

– Что – то не так?

Щукин пытался угадать мое настроение, а я так сильно хотела скрыть его от парня. Начиная от того, как противны мне приставания врача, заканчивая видом швов на его ноге. В который раз удивляюсь, как хрупко ломается человеческое тело, и прокручиваю в голове различные вариации механизма травмы.

– Вы часто ломаетесь на хоккее?

– Костров ломался, а так по мелочи. Ну и я вот….

Все, что ломалось по мелочи, в будущем с возрастом выльется в огромную проблему.

– Это того стоит?

Поздно понимаю, что задала вопрос вслух. Для него конечно стоило. Это все равно, что спросить меня, а стоит ли гробить жизнь на алтарь медицины? Каков риск заразиться ВИЧ, или быть подвергнутой насилию со стороны пациентов? Которые нужно заметить бывают разными, кто – то несет конфеты в благодарность, а кто – то поджидает за углом с монтировкой. Ведь это именно ты виновата в том, что не смогла помочь.

Я уже молчу о загубленной личной жизни. Спросите детей врачей, какого им быть почти сиротами?

– Глупый вопрос, – слегка похлопала парня по руке, – ты завтракал?

Улыбается, к хорошему быстро привыкаешь. Его улыбка была замечательной, и что греха таить, я была готова смотреть на нее не отрываясь.

– Да, как раз закончил до вашего прихода.

– Ты помнишь о том, что сегодня тренировки?