Серёжка пошёл через бурьян, и этот высокий бурьян был ему почти по плечо, иногда он даже оглядывался: может быть, прячется тут что-нибудь такое?.. Потом он немного пробежал по длинной железобетонной балке и снова побрёл по бурьяну, брёл-брёл, но опалубка впереди только делалась выше, оставаясь всё ещё очень далеко…
Серёжка побежал, а когда побежал, ему показалось, что в бурьяне и точно пряталось что-то такое, и оно за ним теперь гонится, и Серёга побежал ещё быстрее, прямо полетел — только трещал да похлёстывал бурьян…
И вдруг он резко остановился, пятернёй, раскрытыми пальцами хватаясь за бурьян, изо всех сил удерживаясь на месте — прямо перед ним была большая, залитая чёрным битумом яма…
День был жаркий, солнце пекло вовсю, и даже так, на глаз, было видно, как битум размяк, какой он сейчас вязкий да тягучий: попадёшь — век не выберешься… До кранов, до опалубки ещё далеко, кричи не кричи — никто на свете не услышит.
Хорошо, что Серёжка удержался…
А то в начале лета забрела в такую же яму корова, так её потом бульдозером тащили — и то еле вытащили. И зачем оставляют такие ямы?
Наверное, подумал Серёжка, надо…
Он ведь, Серёжка, пока не знает, что вокруг не только то, что надо, а и то, чего как раз не надо бы, тоже делается…
Он всё стоял и смотрел на чёрную поверхность битума, в которую, казалось, ткни пальцем — и тут же начнёт засасывать, и вдруг высоко над собой услышал тоненький, еле-еле, совсем еле слышный перезвон…
Серёжка задрал голову, и сначала солнце красным ударило ему в глаза, потом он слегка отвернулся, пригляделся и увидел жаворонка, который крошечным колокольчиком бился в белёсом с голубыми разводами летнем небе…
— Эй! — крикнул ему Серёжка. — Э-е-ей!..
А жаворонок всё звенел и звенел, и от светлого его голоска на душе у Серёжки сделалось спокойнее, стало ему веселее — словно если и был он здесь не один, то не что-нибудь такое за ним подсматривало, а совсем другое, хорошее.
Он разжал кулаки и посмотрел на обрывки листьев и на семена, которые содрал с бурьяна, когда за него цеплялся, выкинул их и испачканные размятой зеленью ладони вытер о вельветку… Всё ещё косясь на яму, он медленно обошёл её и снова побежал к высокой опалубке из свежих досок…
Всё громче постукивали молотки, гахали топоры, и тяжело и совсем легонечко жужжал где-то внизу, словно под землёй, вибратор, и Серёжка, выглянув из-за деревянного щита, увидел громадную яму, глубокую-преглубокую…
Здесь, вверху, она вся была огорожена стенками из горбыля, а ниже виднелись и квадраты светло-жёлтой опалубки, и серые фундаменты из бетона, и отливающие синевой железные арматурные сетки, и какие-то металлические круги и кольца, лежащие далеко внизу… Туда, вниз, уходили длинные деревянные трапы, всюду виднелись мостки, лесенки или просто доски с прибитыми к ним ступеньками, перекинутые с фундамента на фундамент, и по ним спешили и голые по пояс загорелые парни, и парни в спецовках, один нёс доски, другой тащил за собой кабель, то здесь, то там вспыхивало белое пламя электросварки, неподалёку из повисшей на тросах металлической «туфельки» в деревянный лоток плюхнул и тяжело зашмякал бетон, и всё кругом шуршало, гудело, било, щёлкало, жужжало, ухало…
«Как же найдёшь тут отца, — растерянно подумал Серёжка, — где его и искать?»
— Посторонись, пацан, зашибу! — громко крикнули у него над ухом.
И он юркнул между щитами, сжался и глаза прикрыл… А чего, и зашибут — вон тут сколько всего, чем зашибить человека можно!
Только кто же это крикнул? Голос вроде знакомый. Выглянул из-за щита.
Вниз по трапу ловко бежит человек с железными прутьями на плече, и рубашка у него — совсем как у отца старая рубашка…
— Папка! — закричал Серёжка. — Папка-а-а!..
Тот остановился, скосил глаза через плечо, на котором прутья:
— Серёга! Ты чего тут?.. Ну, сейчас, подожди… там оставайся, сейчас я!
И снова застучал сапогами по трапу. Один раз мелькнула за фундаментами рубаха, второй раз — нету!
Серёжка долго стоит, глядит вниз, всё глазами отца ищет, а тот уже снова сзади:
— Пошли!
Схватил за руку и потащил вниз почти бегом. А трап крутой, Серёга под ноги уставился — не оторвёшь…
— Вот посиди тут, — сказал отец, когда они забрались уже так глубоко, что Серёжке даже страшно сделалось — чего только нету у тебя над головой. — Посиди, я сейчас, — и закричал вверх уже другим голосом: — Чего рот раскрыл, Юрка?.. Провожай его, провожай!
«Кого это там провожать?» — подумал Серёжка, приподнимаясь с невысокой деревянной стенки, на которой сидел.
— А ты, Володя, чего? — кричал отец. — Вон жёлоб совсем забился — провожай!
И тут Серёжка увидел: сверху донизу коленами спускается деревянный лоток, а около него то здесь, то там стоят папкины бетонщики — вон дядя Юра, вон Костров дядя Володя… А провожают они бетон — подталкивают его лопатами, чтобы он вниз, вниз…
— Не успеваешь, не успеваешь, Иван! — Отец выхватил у парня, что здесь, внизу, работал, вибратор, приподнял его, воткнул в бетон. — Смотри! — закричал. — Смотри, как оно!.. Смотри-и!
Руки у отца подрагивают, и рубаха на груди трясётся, а горки бетона так и оседают, и рушатся…
— Видал, как?..
— Дак у тебя, Фёдор Алексеич!..
— Учись! — отдавая вибратор, кричит отец весело.
А сверху отцу:
— Три ходки ещё, говорит, примем?..
Отец ладони ко рту:
— При-имем!
— А то смотри, Лексеич!.. Всех денег не загребёшь!
А отец вверх:
— А стремиться к этому на-адо!..
— Пап! — позвал Серёжка.
— Сейчас я, сынок, — отозвался отец. — Сейчас!..
Бросил рядом с Серёгой старые свои рукавицы из тонкой кожи, полез на фундамент рядом, перешагнул на другой — скрылся…
Серёга рукавицы надел — по локоть. Ну и лапа у папки!
Носом шмыгнул, провёл под ним рукавицей, а от неё запах — как от боксёрских перчаток, что у Старика висят на стене… Снял Серёжка рукавицы, нарочно теперь понюхал — ну точно, как Стариковы перчатки, ну точно!
Снова появился отец, Серёжка ему:
— Пап!.. А сорок пятый бетон в Нахаловку больше не повезёт…
— Ну и дурак, — сказал отец, проходя мимо. — Без него привезут — найдутся…
— Пап, а кто…
— Сейчас, сейчас, — попросил отец, — подожди-ка…
Подошёл к Ивану, что здесь, внизу, работал, снова вибратор отобрал.
— А ты, — Ивану сказал, — беги наверх, там помоги ребятам!..
И опять задрожали у отца руки, затряслась рубашка и чуб запрыгал. Отец головой мотнул, чтобы откинуть его, а со лба — даже отсюда Серёжке видно — пот градом…
Во-он как папка у Серёги работать умеет!..
Вообще он хороший, не то что у Дерибаски или у кого другого… Только вот почему всё-таки, когда выпьет, начинает он Серёжку называть Лёнькой? Обнимает, плачет да «Лёнька», «Лёнька»…
Водка ему в голову ударит, вот он небось всё и забывает, даже как Серёжку зовут — и то… Вспомнить не может — и плачет…
— Дак ты чего — гуляешь тут? — спросил отец, выбрав минуту.
— Не «дак», а «так», — поправил Серёга.
И отец засмеялся, и головой повёл: ишь ты! Переспросил, поправившись:
— Так гуляешь?..
— А чего дома?..
Отец согласился:
— Тоже верно…
— Хотел с пацанами, дак неохота… — начал Серёга.
— Чего ж ты сам — дак?.. — засмеялся отец. — Эх ты, грамотей! — присел перед Серёжкой, улыбается, глаза весёлые, от самого — жаром. — Подожди вот, вот подожди… Насобираем с матерью на свой дом, уедем на Кубань или в другие какие тёплые края… Гусей гонять будешь на речку… Купаться!
— Да я щас хотел с пацанами…
— Ты лучше дома, вот… Ну, пойдём! — заторопил Серёжку отец. — Пойдём, я тебя отсюда выведу, а дальше ты сам, да только смотри: осторожно!.. А то к нам сейчас две машины сразу придут — некогда!.. А мамке скажи, я поздно приду…
