— Это мосток через Чибисово гирло. А потом подойдёт через Зуйково. Такие мостки — ой-ёй-ёй! Дорога-то эта не бойкая! А кругом камыши и камыши. Ну хоть бы одна какая лоза! — виноватым голосом пояснял Чайка.

Он выбегал из машины перед каждым мостиком через протоки, соединяющие лиманы с морем, проверял настил, что-то поправлял и кричал всякий раз, размахивая руками:

— На меня, на меня! Не спеша, помалу!

За одним таким мостом дорога отошла от берега и забралась на песчаный гребень. А когда спустились с гребня, показалось Кабанье гирло. Тут мягкий, влажный грунт. За бесшумно бегущими колёсами оставался чёткий глянцевый след.

У Кабаньего гирла, не переезжая его, на сухой горбинке перед мостом отец поставил машину и натянул над ней тент, чтобы не жгло солнцем. Чайка подбежал к гирлу и закричал:

— Вода с моря! Рыба морская будет брать! С моря вода! Пока вы на вышку сходите, мы наловим — ого-го! Ухи вам, дядечка, наварим! Тройной!

Из плавней вышел человек в синей полосатой рубахе с расстёгнутым воротом. Лицо его засмуглено до того, что походило цветом на обливной глиняный горшок.

— Егор! Здорово, брат! Ты как сюда? — закричал отец.

— Тебя встречать пришёл, — ответил Егор Егорыч, протягивая всем по очереди свою большую жёсткую руку.

— Как же ты углядел, что мы едем?

— Ащё как углядел! С вышки, да ащё в бинокль не углядеть!

Егор Егорыч родом из-под Гжатска, где в разговоре акают. Давно, сразу же после войны, приехал он в Приазовье и стал работать в геологоразведке, но не отвык от родного говора.

В протоке поднялась вода и отрезала вышку. Егор Егорыч приготовил у разлива резиновую лодку для переправы.

— Мне бы тоже ой как надо побывать на вышке, — сказала мама, вздохнув.

— Пожалуйста! Там ащё как рады будут!

— А Талка как?

— Тяжело будет дочке. Дороги — никакой. Грязь да вода. Не дойдёт. Оставьте её тут с хлопчиками рыбу удить. Знаю их, вострые хлопчики. А для рыбалки тут самое место!

Анатолий Николаевич перекинул через плечо ремень сумочки с пробирками. Перед уходом он набрал ещё одну пробу. Чайку разбирало любопытство, он хотел уже спросить о пробирках, но Горобец толкнул его в бок.

Взрослые вошли в плавни. Качая верхушками, потревоженные камыши вначале отмечали путь газоразведчиков, а потом всё сровнялось. Будто в плавнях никого и не бывало. Только шипят камыши да чайки кричат.

Чайки часто тормозят над устьем гирла полёт и замирают в воздухе, будто балансируют на невидимой проволоке. Постояв в воздухе, птицы падают, как листья, прилипая на мгновение к воде, и взмывают с добычей.

— Подошла селявка, хамса, — говорит Горобец, глядя на птиц.

— За этой хамсой всегда гоняется сулак. Тут такого можно на крючок схватить — ого-го! — мечтает Чайка, разбирая удочки. — Сейчас мы обловимся!

С другой стороны гирла зашумела машина.

У моста остановился грузовик.

Шофёр подошёл к мосту и закачал головой, присвистывая:

— Пацаны! Не видали, кто тут наворочал? — крикнул он. — Чтоб ему повылазило!

Мальчишки мигом прибежали на мост.

Из настила были вырваны доски. Поперёк моста теперь темнел широкий провал, на дне которого бурлила пучина.

— Вечером проезжал я тут — всё на месте было, — сказал шофёр.

Чайка, вертевший всё это время головой, перепрыгнул с разгона через провал, отбежал немного по берегу и заорал:

— Костёр жгли! Ночевали!

Помятый камыш вокруг Чайки был виден теперь и с моста. У пепелища валялись концы недогоревших досок, окурки, кости и чешуя рыбы.

— От типы! Чтоб им пропасть! — топнул ногой Горобец.

— А ну, хлопчики, помогите, — попросил шофёр, собирая куски досок.

Материала хватило заложить пролом только наполовину. Могли проехать лишь правые колёса, а левым хода не было.

Шофёр ещё раз покачал головой, присвистнул и пошёл к грузовику.

Он достал из-под сиденья гаечный ключ и молоток и начал отвинчивать у грузовика задний борт. Ребята слышали стук молотка, а потом грохот борта, упавшего на дорогу.

Шофёр поднял борт, принёс его на мост и закрыл им провал, чтобы могли проехать левые колёса. Переехав мост, он поставил на место борт, закрепил болтами, помахал ребятам рукой, в которой был гаечный ключ, сел в кабину, хлопнув дверью, и дал газ.

Мост через Кабанье гирло почернел от дождей и ветров. С моста виден пологий морской берег с ярко-белым накатом волн и слышен широкий гул прибоя. По другую сторону, куда шло течение, видится Чан-курский лиман. Он сияет и переливается под солнцем, как расплавленное олово. Левее лимана, сквозь нагретый лиловатый воздух, над плавнями проступает неясный рисунок вышки газоразведчиков.

Мальчишки смотрят на дыру в настиле моста. В неё, как в окошко, видать, как под мостом проносятся, закипая у свай, дрожащие рябью потоки, гонимые ветром с моря.

Талке стало страшно смотреть на этот провал, у неё с непривычки закружилась голова.

— У нашего «газика» нет заднего борта. Мы не проедем в станицу, — проговорила встревоженная девочка.

Мальчишки молчали, поглядывая то на провал, то на удочки, то на громкие всплески воды в заводинке. Это большой окунь охотился за селявкой.

— Вот окуни так окуни! Кило на полтора! Есть у нас ещё крупные червяки? — спросил Чайка.

— Есть всякие, — ответил Горобец.

— Ну, так выброси их всех, пока не подохли.

— Ты что? — тревожно спросил Горобец, постучав себя пальцем по лбу.

— А то, что мы сейчас не рыбу ловить, а мост чинить будем! В машине есть, случаем, какой инструмент?..

— Есть! И топор, и молоток, и всякие кусачки.

Чайка велел Талке и Горобцу достать из машины и подготовить инструмент, а сам ушёл по берегу гирла поискать, не вынесло ли течением каких-нибудь досок или брёвен.

Талка вытащила из машины пилку и топор в чехлах и сумку с инструментом. Горобец выбрал какой надо, а остальной положил, сдув пыль, обратно в сумку. Потом он пересмотрел приготовленные было для ловли удочки. А Чайка всё не возвращался.

Талка достала буханку хлеба и отрезала по куску себе и Горобцу. Мальчик пододвинул сумку с помидорами и абрикосами. Ребята здорово наелись. И тогда из камышей, крадучись, вышел Чайка. Он махал рукой ребятам, прикрывая рот, показывая, чтоб никто не шумел.

— Тс-с-с! — шептал Чайка и потащил за собой ребят в плавни.

Они пробирались камышами по его следам.

Со всех сторон стояла душная непролазная чаща. Высоко над головами качались верхушки камышей. Местами, где заросли редели и ноги ступали твёрже, вспотевших ребят обдувал ветерок. И по тому, как переместился этот ветерок, дувший вначале сбоку, а теперь в лицо, Талка со страхом подумала: уж не заблудились ли они?

Чайка остановился, пригнулся и показал вперёд. Сквозь поредевшие заросли виднелась высокая куча. Она походила на беседку, построенную из камыша. На пригнутые вершинки накиданы пучки стеблей. Ветер развевает узкие листья камыша на этой крыше, как зелёные стяги. Один длинный сухой лист бьётся о жёсткий стебель, как трещотка.

Талка вглядывается в зеленоватый сумрак беседки. Там, внизу, какой-то чёрный бугорок, на котором ветер шевелит щетину.

— То кабаны, — шепчет Чайка. — Видите?

— Где кабаны? — переспрашивает, как всегда, Горобец. — Нема кабанов!

— Да вот же они! — не удержавшись, громко говорит Чайка, показывая рукой.

И тут же из беседки, развалив её, вымётывается огромная горбатая свинья, а за ней — четыре поросёнка. Грязь присохла к чёрному боку кабанихи.

Поросята серые, с продольными чёрными полосами.

Мелькнули и пропали кабаны. Будто их и не было! Лишь по удаляющемуся треску камыша и чмоканью грязи под копытами убегающих зверей верилось, что кабаны только что лежали здесь.

Ребята прибежали к кабаньей беседке. На земле, на куче травяной подстилки видны места лёжек. Большая, с ванну, вмятина — кабанихина. Маленькие, с корытца, — лёжки кабанят.

— А зачем кабаниха сделала такой домик? Чтоб её не было видно? — спрашивает Талка.