— Ты была бы прекрасной матерью моим деткам, Джемма. Выходи за меня замуж, выходи.

Унизили Джемму. Желчью и злобой преисполнился ее взгляд.

Гнусный безумец. Слизняк. Плати другим за своих выродков. Все, что есть у тебя — только деньги. Вот и живи с ними. А мне не нужно детей. Ненавижу детей.

Ах, Джемма, Джемма! Как же у тебя язык поворачивается! — Это старая Мэй скрипит над ухом, отворачивается в печали и горечи. — Иди, иди по стопам матери, Джемма. Она никогда не хотела иметь дочь. Разгоревалась бабка. Теперь помощи от нее не дождешься. Мистер Ферст тоже разгневался, будто заразился девичьей ненавистью и негодованием. Он даже дернул Джемму за руку… она поддалась, но не его силе, а своей интуиции, своей женской природе, которая отдала приказ: сложить оружие.

— Два колечка! — вкрадчиво заметил мистер Ферст. Гнева его как не бывало. — Жадная Джемма.

— Я не могу снять их.

— Это я вижу. Бедный, бедный маленький пальчик.

Его сухие пальцы змейками ползали по руке Джеммы.

— Это Мэрион дала их мне.

— Только сказки не надо рассказывать. Напрасный труд. Я вырос в приюте, бит-перебит много раз, и знаю, как порой тяжело жизнь дается. То, что ты видишь у себя на пальчике, Джемма, это перстенек Екатерины Великой, место которому в банке, в сейфе, за семью печатями. И это колечко мне знакомо. Я его на массовое производство перевел. Давно уже.

— Работу мистера Фокса! На массовое производство! — ужаснулась Джемма.

— Вот и сам он так реагировал, — заметил мистер Ферст. — А колечко-то, оригинал то есть, с некоторых пор исчезло. И вот — нате! Нашлось. Так что искать более не нужно. Вот я его и заберу. Сию же минуту.

И в руке у мистера Ферста возник пресловутый нож-красавчик, а на губах улыбочка. Ласковая такая. Тут Джемма и похолодела. Конец, поняла она. Сначала глотку… потом палец…

— Как ты побледнела, — протянул мистер Ферст. — Ничего удивительного. Ты, Джемма, негодная, глупая, бессовестная девочка. Ты играешь в очень опасные игры.

Она уже совсем обмякла от ужаса, но мистер Ферст ножичек положил, резко повернулся и на ходу бросил:

— Сиди и не шевелись. Я скоро вернусь.

И он начал карабкаться по винтовой лестнице к Фоксу.

Джемма сидела. Ничто не держало ее в этом кресле, за этим столом, ничто не заставляло ее ждать расправы и смерти, ничто, кроме той самой женской природы. А дверь была рядом. Надо было лишь встать и выбежать отсюда навстречу свободе и жизни.

Джемма сидела. Вот так же она в свое время окаменела в кабинете доктора, а ведь и там дверь, докторша и добродетель были совсем близко. Не презирайте Джемму. Все мы порой выдерживаем напрасные мучения: учителя нас бьют, родители наказывают, жирная пища терзает наше чрево, чья-то похоть оскверняет наше тело, а мы терпим. Хотя дверь всегда рядом и часто даже приоткрыта. Но нечасто мы выходим в нее. Джемма сидела и ждала, когда свершится кара. Явилась Мэрион, красная, потная, но без кофе. Зато с разбитым керамическим горшком, в котором кудрявились длинные, зеленые локоны.

— Меня чуть не убило сейчас, — выдохнула она. — Кто-то бросил на меня горшок с балкона пентхауза.

— Случайно уронил… — начала было Джемма, но поняла, что лукавит. — Нас ждет смерть, — продолжила она спокойно. — Нас обеих ждет скорая смерть. Ферст сейчас наверху. Он убьет нас обеих. Он узнал от Фокса о том, что ты видела в страшном сне. Он уже сделал первую попытку убить тебя — вот этой кудрявой лианой.

— Да не Ферст, а Фокс! Это Фокс! — взвизгнула Мэрион.

— Ты так говоришь, потому что влюблена в Ферста! — взвизгнула Джемма.

Их крики взбудоражили попугаев; птицы тоже раскричались, захлопали крыльями. При виде птичьего беспорядка внутри забились с улицы чайки, одна вломилась в форточку, разбив ее, и сразу попалась к попугаям; они клевали ее, а Мэрион истошно кричала:

— Да, я люблю мистера Ферста. Да, это мой секрет. Только не вздумай говорить мамаше с папашей. Я уважаю мистера Ферста, а он уважает меня и мое чувство. Он бесконечно добрый человек. Он и Фоксу потакает, только потому что тот талантлив. Он даже с безумием его мирится. А тот безумен. Кровожаден до невменяемости. Мистер Ферст даже хотел сделать мне ребенка. Мы даже совокуплялись на полу… было жестко, неудобно, но ему так нравится. Он забавный, милый, чудный, у него было такое тяжелое детство.

Попугаи вдруг бросили глупую чайку, собрались стайкой и, повинуясь вечному инстинкту, вылетели в зубастую разбитую форточку. А ведь две тысячи фунтов стоили, мерзавцы. Ошалевшая чайка кивала, глядя им вслед.

Во внезапно наступившей тишине раздался шепот Джеммы:

— Твой Ферст убийца. Он пытался убить меня. Он безумец. Он, а не Леон Фокс. И если хочешь, ребенка твой Ферст хотел сделать и мне. Только что предлагал.

Мэрион онемела. Огромные слезы покатились из ее припухших щелочек-глаз.

— О нет, о нет, — только и могла глухо повторять она. И наконец разревелась бесстыдно, безудержно, по-бабьи. Ей нечего было больше скрывать. Джемма подошла к ней, погладила по волосам (грязноватые, надо сказать, были волосы. Мэрион чуть ли не через день приходилось их мыть). Джемма жалела ее искренне. Кольца поблескивали. Что обещал их блеск — счастье, успокоение, достаток? Как знать. Увы, не удержать такое мгновение, когда счастьем кажется печаль. Это бывает только в юности. А Джемма и Мэрион были молоды, очень молоды. Джемма бормотала какие-то слова сочувствия, и Мэрион потихоньку успокоилась. Судорожно вздохнула разок-другой и затихла.

— Что за дивная картина, — донесся голос сверху. — Что же здесь происходит? По кольцам лестницы струился голубовато-перламутровый мистер Фокс. Его улыбка освещала весь мир. Как легки и плавны были его движения! Как ясны и пронзительны глаза!

Джемма спрятала за спину левую руку. Ее предали? Он все видел? Ему все известно?

Вроде нет. Во всяком случае Фокс улыбался, и во взгляде его не было гнева. Наоборот — нежное участие.

— Кто-то уронил горшок с лианой прямо мне на голову, — доложила Мэрион.

— Но это растение несказанно уродливо. Я не мог позволить ему осквернять мои пенаты. Эта чертова лиана оскорбила меня. Как она была хороша в цвету! И вдруг начала чернеть и сохнуть.

— Вы могли убить невинного прохожего.

— Не все прохожие невинны. Многие из них заслуживают смерти. А с такой высоты они все как насекомые. Огорчен, что напугал тебя, Мэрион, но я ужасно, ужасно расстроен. Мистер Ферст расстроил меня. У него просто страсть ставить все на поток. Он давно зарился на эту лиану, представляешь? Разводить в инкубаторах такую гадость! Нет, я обязан был вырвать у него из рук этот шанс. О, я вижу, попугаи нас покинули! Что же, следовало ожидать — крикливые, бестолковые, неблагодарные твари. Сколько я сделал для них! Пожалуй, теперь мы заведем рыбок. Или рыб. Акул, например. Эти создания еще скажут свое слово в истории человечества. Джемма, пойдем со мною наверх. Сейчас же.

Джемма молчала. И не двигалась. Любовь и страх вели в ее сердце очередное сражение.

— Что такое? Ах, Ферст! Ужасный Ферст, мерзкий Хэмиш? Так он ушел по черной лестнице, — успокоил Джемму мистер Фокс. — Тебе нечего бояться. Ты слишком хорошая секретарша, чтобы пренебрегать тобою. Потом ты же знаешь, что я не дам тебя в обиду.

Позади Джеммы была дверь. А напротив — любовь, которой уже покорились ее полные, нагие груди, которой отдался живот, пуп, вечная метка матери на теле человека. И Джемма шагнула вперед. А как же иначе? Ее, как и мистера Ферста только что, тянет примитивный инстинкт. Выбрать бы — Фокс или Ферст? Подумаешь, один из них убийца! Кто такой убийца, как не жертва?

А сейчас жертвой была назначена Джемма.

— Я хочу капустный салат на ужин, — сказал мистер Фокс. — Мне нужно, чтобы кто-нибудь нашинковал капусту тончайшими нитями. Уверен, что ты превосходно справишься с этим скучноватым делом. А в качестве вознаграждения я разрешу тебе перемешать салат. Это делается только руками, чтобы не нарушать структуру листьев. Позволь взглянуть на твои руки, Джемма. Салат нельзя перемешивать с кольцами на пальцах. Пострадают и кольца, и блюдо. Золото и серебро тускнеют от соуса винегрет, а салат приобретает дурной привкус.