— Нет? Прошу прощения. Здесь плохое освещение. Толком ничего не увидишь. Но Хэмишу нравится приглушенный свет. Ну, конечно же! Это Дженис! Дженис, которая выглядит просто потрясающе, так что ее можно спутать с дочерью. Однако ты немного поправилась, Дженис. Рада за тебя. Ты всегда была такой худенькой, что, казалось, тебя гложет нечто. А теперь все позади?

Дженис — это жена Виктора. Дженис смуглая, темноволосая, весит всего тридцать девять килограммов. Дженис считала мужа виноватым в неудачах Уэнди.

— Это и не Дженис, — смеется Виктор. — Это Эльза. Ты же сама просила привезти ее как-нибудь. И ты прекрасно помнишь это. Виктор позднее скажет Эльзе:

— Если бы я приехал с Дженис, она спросила бы, сколько знаков в минуту та делает на машинке. Ну хватит плакать! Джемма только забавляется. Играет. Богатые часто играют в других людей. Им больше нечем заняться.

— Все со мной забавляются, разыгрывают меня, — с тоской отвечает Эльза. Ее настроение улучшается при виде предоставленной ей комнаты. Здесь белоснежные ворсистые обои и даже потолок ворсистый, только другого цвета. На полу алый ковер (синтетический, правда, а не шерстяной, о чем говорит неприятное покалывание между пальцами ног). И шторы в тон — алые цветы по белому полю. Мебель черная, лакированная, кровать круглая, с пышной лилово-серой кисеей с оборками. Виктор опрокидывает Эльзу на кровать, собираясь завершить начатое в машине, но совокупление откладывается, ибо появляется вьетнамка-горничная Энни в сопровождении супруга своего, Джонни. Джонни носит очки и смотрит на Эльзу как педагог-наставник в колледже.

— Пожалуйста, извините, — говорит Джонни, — но произошла ошибка. Эта комната для мистера и миссис Доулиш. А комната мисс Секретарши в другом месте.

И вот Эльза, огорченная до слез (как водится, у нее все через край — слезы, эмоции, чувства, физиология; она вечно краснеет, ревет, заикается, у нее вечно тошнота, рвота, понос, цистит — на выбор, она то чихает, то кашляет, и если бы можно было еще что-то исторгать из себя, она бы исторгала), — так вот, уже всхлипывая, Эльза вынуждена тащиться за Энни и Джонни по бесконечным лестницам и коридорам в маленькую комнатенку окнами на хозяйственный двор. Отсюда прекрасно видна кухня, помойка, угольные кучи, компостная яма. Комнатенка эта так же скромна и убога, как роскошна и вычурна была предыдущая. Стены тускло-серые, рамы и дверь зеленые, кровать узкая, простыни целомудренно-белые, одеяло бурое. Тумбочка под умывальником, рядом тонкое белое полотенце на крючке, на полочке желтоватый кусок мыла. Даже зеркала нет, зато у окна стоит старомодный письменный стол. А на нем — пишущая машинка — простая механическая, а вовсе не электрическая. На столе лежат аккуратные стопки бумаги: вот для первого экземпляра — плотная, белая, вот копирка, вот для второго экземпляра — тонкая, папиросная. А вот ящик с пустыми папками — чем они должны заполниться? И корзина для мусора.

Эльза распахивает окно, высовывается. Четвертый этаж! Ее длинные волосы срываются с подоконника и падают вниз. Эльзе жутко.

Теперь она лежит на постели, ее бьет дрожь. Она не любит оставаться одна. Она выросла в многодетной семье. Машинистка она неважная. Старается, конечно, но… Если даже ошибок нет, то листы все равно выходят какие-то жеваные. А пишущая машинка глядит со своего стола с укором и вызовом. Ящик с папками насмехается, будто знает, что Эльза засыпется на этой контрольной. Безмолвной угрозой зияет окно.

Обезоконить бы себя!

Эльзе на память приходит старая-старая сказка о том, как нерадивую девчонку, которая кичилась своим мастерством пряхи, один король посадил в темницу, и заставил из соломы прясть золотые нити. Вот и Эльза попалась: выдавала себя за секретаря-машинистку, а сама и страницы без помарок напечатать не может… Теперь она будет наказана за такую наглость? Но где же ее Румпельштильхен, тот карлик, который приходит по ночам и выполняет невыполнимую работу, требуя взамен ее не рожденного еще первенца? Но ведь надо угадать имя этого карлика, иначе… Вот она, расплата. И Румпельштильхена жалко — его использовали и забыли. Сколько же горьких сказок, подобной этой, может рассказать Эльза своим братьям и сестрам?

А может быть, она напрасно приуныла? Может, пишущая машинка здесь случайно? Может, по ночам вместо карлика будет приходить к ней принц, на которого, правда, лучше не смотреть. Вдруг обернется жабой. Лучше вообще никуда не смотреть. Лучше смириться.

А вдруг, раз уж злобная ведьма Джемма вырвала Эльзу из мягкой постели и объятий Виктора и заточила в башню, вдруг прекрасный принц придет ей на выручку? Косы, соскользнувшие с подоконника, послужат ему веревкой… Чем кончилась эта сказка? Увы, ведьма столкнула принца с башни, колючие ветви кустарника выколола ему глаза, и он никогда больше не видел своей красавицы.

Эльза вздрагивает. Негоже гордиться своей красотой, да Бог простит.

Приоткрывается дверь. Принц? Карлик? Жаба-оборотень?

Это всего лишь Виктор. Ему приходится склониться, чтобы пройти в низкую дверь, однако лысиной он ударяется о притолоку и вскрикивает от боли. Ранка кровоточит. Эльза смеется. Но у Виктора в руках папка для бумаг. Он уже успокоился. Он деловит и краток.

— Джемме нужно это в трех экземплярах, Эльза, — говорит он. — Это опись того, что она задумала продать.

— Так это не выходные, а сверхурочные? — Эльза печальна. Она промокает ранку на взлетно-посадочной лысине Виктора. — Я думала, что приглашена в гости.

— Ну… э-э…

— Дженис они не заставляли бы печатать.

— Дженис не умеет печатать. У женщин должны быть практические навыки в руках. У тебя они есть. Это комплимент.

Эльза немного утешилась.

— Я ей такого понапечатаю… Я так устала.

— Это должно быть готово к утру.

— Сяду после ужина.

Эльза говорит и не может избавиться от ощущения, что привычный ход событий вдруг надломился и замер в причудливом изгибе, и теперь все, что ни скажет или ни сделает она в этом доме, будет подчинено чужой воле, но никак не ее собственной. Или это всколыхнулся старый детский страх оказаться задавленной? Мать лупила за каждое «Потом сделаю». Нет, нет, этот страх глубже. Это страх перед судьбой, благоговение перед непреложным главенством рока.

— А перед ужином чем займешься? — спрашивает Виктор и сразу предлагает ответ, наваливаясь на Эльзу, стаскивая с нее джинсы, блузку и заполоняя ее тело, чувства и душу.

Вскоре Виктор собирается идти переодеваться к ужину, но перед этим выглядывает в окно.

— Хозяйственное крыло. Ясно. — Раздается его короткий смешок, затем улыбка медленно тает. — Если я не ошибаюсь… — вдруг произносит Виктор, чей талант видеть красоту и историю там, где другие видят лишь пыль и старье. И, к изумлению Эльзы, он лезет через подоконник, спускается, невзирая на опасность, по водосточной трубе и начинает рассматривать предмет, который беспечная Эльза приняла за сломанную штангу для штор, предполагая, что в свое время маляры выбросили ее за ненадобностью в эту кучу мусора.

Разумеется, Виктор не ошибся. Он не ошибается. Он находит на штанге потайные задвижки — и через мгновение в его руках складная лестница с изящными перекладинами.

— Так я и думал, — восклицает он. — Библиотечная лестница. Конец восемнадцатого века.

О том, чтобы забираться снова по водосточной трубе, нет и речи. Виктор складывает лесенку, берет образовавшуюся штангу под мышку и через двор и кухню идет в дом, даже не взглянув наверх, где бледным пятном светятся в сумерках длинные женские косы.

Каких только не бывает столов! У Джеммы стол круглый, из красного дерева. Вокруг него садятся двенадцать человек. Стулья тоже красного дерева — викторианские. А вот столовое серебро — это уже начало девятнадцатого века. Регентство. Хрусталь исключительно уотерфордский. В альпийских мотивах ковры. Гобелены на стенах, напротив, изображают эпизоды гаитянской истории. Краски сочные, яркие, в оранжево-красной гамме.