По совести говоря, Андрейка не всё понял, но то, что большой трактор звали «Тимоша», ему понравилось.

— Сядем, — сказал дядя Костя и опустился на землю.

Он поджал под себя ноги, и Андрейка сделал в точности так же. Больше дядя Костя ничего не говорил и даже не курил. Андрейка вообще заметил, что он не курит.

Дядя Костя смотрел в сторону, откуда поднималось солнце.

Почему всегда, когда солнце всходит, Андрейке так весело, как будто каждый день праздник? Андрейка любил смотреть на солнце. Вот оно выкатывается медленно, неохотно. Утром оно ленивое, доброе, сонное, большое, и на него совсем не больно смотреть. А днём оно вдруг становится маленьким, злым; посмотришь на него — и больно, слёзы потекут как будто уколешь глаза сухим сеном. Кто это выталкивает по утрам солнце? Наверно, какой-нибудь богатырь. Доехать бы до того места и посмотреть… На «Тимоше» долго ехать, он ходит медленно, а вот на председательской «Победе»… Надо бы попросить председателя не на целину, а к солнцу поехать — в-о-он на тот край, за Крестовую сопку! Лучше всего, конечно, шофёра Мишу попросить, он добрый. А председатель — он только к чабанам ездит, на фермы да на участки или на целину.

Около вагончика громко залаяла Нянька, и Андрейка перестал думать о солнце и целине.

— Чего это она? — прислушиваясь, спросил дядя Костя. — Сбегай-ка посмотри.

Андрейка что есть духу помчался к вагончику. Он увидел лошадь, запряжённую в телегу, на которой лежали железные бочки. Прижавшись к оглобле, стоял старик с седой бородой. Нянька яростно его облаивала.

— Ну и злая собака! — проговорил старик, не выпуская из рук оглоблю.

— Нянька, на место! — повелительно крикнул Андрейка.

Нянька сразу смолкла, опустила хвост и легла около Рыжика.

— Ты чей будешь? — спросил старик, всё с опаской поглядывая на Няньку.

— Я-то? Колхозный, — не задумываясь, ответил Андрейка.

— Колхозный — это я и без тебя знаю. Сын чей будешь, спрашиваю.

— Нимаева Арсена.

— Богатым тебе быть — не узнал я тебя. Это ведь ты в прошлом году на нашем колхозном рысаке Самолёте скакал?.. Андреем звать?

Ага, — проговорил Андрейка.

— А меня Егором зовут. Дед Егор. Я тут трактористам воду и бензин возить буду… Суворов-то где?

Андрейка показал рукой.

— Пойдём к нему, — сказал дед Егор и пошёл так быстро, что Андрейка едва за ним поспевал.

— А, дед! — приветствовал старика дядя Костя. — Вот хорошо, что рано приехал. Воду привёз?

— Нет, пустые бочки! — обиделся старик. — Впервой, что ли?

— Ну, ну! примирительно проговорил дядя Костя. — Ты вот что, дед: иди сейчас прямо к солнцу… Не доходя до Крестовой сопки, остановись и жди нас. Вместо вехи стой, а мы на тебя, значит, первую борозду будем делать.

Андрейка понял только то, что дед Егор почему-то пешком пойдёт к солнцу; а ведь Андрейка твёрдо знал, что туда надо ехать на «Победе». А почему дед должен стоять «вместо вехи» и как это можно «на него» делать «первую борозду» — в этом ещё надо было разобраться.

Андрейка, конечно, немало знал о тракторах. Как и зачем пашут, он тоже знал. Вот, например, стоило отцу перекочевать с юртой с одного места на другое, как вскоре обязательно появлялся трактор и опахивал землю вокруг юрты и хотона. Зачем это делается? Осенью и ранней весной, когда в степи кругом сухие травы, может случиться пожар. Загорится трава, огонь подберётся к юрте, к овцам — тогда беда. А если ветер ещё и ночь… Даже подумать страшно, что может быть! Бабка Долсон рассказывала, что раньше, когда не было ещё колхоза («Как это могло не быть колхоза?» — думал Андрейка), когда буряты не пахали землю, не сеяли хлеб («А что же они ели?» — спрашивал Андрейка), когда не было вокруг ни одного трактора, ни одного плуга («Неужели ни одного трактора, ни одного плуга? Как же это можно?»), то юрты не опахивали. А теперь Андрейка сам видел, как однажды горела степь, огонь подобрался к чёрной вспаханной полосе, которая опоясывала юрту, но перескочить через неё не смог.

Видел Андрейка не раз, как пахали землю на тракторах и лошадях, как сеяли зерно, косили сено и даже убирали хлеб комбайнами. Видел он всё это издалека, чаще всего сидя верхом на своём Рыжике, но самому пахать землю ему, по совести говоря, ещё не приходилось.

Андрейка не мигая смотрел, как дед Егор быстро-быстро шёл на своих тонких ногах прямо к солнцу. И чем дальше он шёл, тем делался всё меньше и меньше — в точности как это всегда получалось с Дулмой.

Солнце уже показало свой край… Дед Егор до него не дошёл и остановился.

И вот тогда-то дядя Костя, до этого молча наблюдавший за дедом, посадил Андрейку на сиденье трактора и сам сел с другой стороны. Сердце у Андрейки громко забилось. Заработал мотор, и тогда Андрейка перестал слышать, как у него стучит сердце, и забыл обо всём на свете. Он привстал, оглянулся назад и увидел, что на сиденье плуга забрался уже прицепщик.

— Начали! — крикнул дядя Костя, блестя своими замечательными зубами.

Трактор тронулся.

Андрейка не знал, куда глядеть: впереди было солнце и дед Егор, позади оставалась широкая прямая полоса. Трактор шёл, за ним тянулась и тянулась эта полоса. Слева и справа — правда, далеко друг от друга, величиной с овечек, — двигались другие тракторы. Они тоже оставляли за собой чёрные ленты, но только совсем узенькие, не то что «Тимоша». Когда Андрейка вспомнил, что трактор зовут этим именем, ему почему-то стало весело.

«Тимоша» шёл вперёд — прямо на деда Егора. И опять Андрейке стало смешно. Дед Егор вначале походил на суслика, потом, когда подъехали ближе, на тарбагана. Они стоят на задних лапах, как столбики. Мать говорит, что суслики и тарбаганы потому так стоят, что караулят, как бы к ним кто-нибудь не подобрался, — вроде сторожей, значит. А зачем дядя Костя поставил так деда Егора? Обязательно надо спросить. Но вот дед уже совсем близко, и теперь ясно видно, что это и не суслик, и не тарбаган, а настоящий человек, с ногами и бородой. Видно даже, что он машет руками, смеётся. Когда подъехали вплотную, «Тимоша» остановился, перестал греметь гусеницами, а дед крикнул:

— С первой бороздой на целине поздравляю!

— И мы тебя поздравляем! — ответил дядя Костя.

— Лиха беда начало, теперь уже пойдёт и пойдёт! Ишь какую прямую борозду проехал, как по линейке…

Андрейка оглянулся назад и опять удивился: широкая борозда от трактора тянулась вдаль, туда, где виднелся вагончик, совсем узенькой прямой стрелой.

Да, она походила сейчас на огромную стрелу, какие рисуют на дорожных столбах.

Потом «Тимоша» пошёл так, что солнце осталось у Андрейки слева; потом повернул назад, и первая борозда, с которой поздравлял дед Егор, была справа. Позади тянулась новая борозда, а про солнце Андрейка успел уже забыть. Не в солнце сейчас было дело.

Андрейка вытащил из-за пазухи кусок хлеба, с силой куснул и почувствовал острую боль и солёный привкус. Андрейка выплюнул на ладонь хлеб вместе с зубом и даже почему-то обрадовался, хотя было больно.

Помощник бригадира

Андрейкина мать никогда не спит. Отца ещё иногда Андрейка видел спящим, но мать всегда на ногах, всегда что-нибудь делает. Вечером, когда уставший за день отец и Андрейка засыпают, мать сидит при свете керосиновой лампы и чинит одежду, сбивает в деревянной маслобойке масло или шьёт из овчины унты… Утром Андрейка, продрав кулаком глаза, видит, как мать хлопочет у котла, от которого идёт вкусный запах варёной баранины. В юрте так тепло от печки, что, оказывается, Андрейка спал, сбросив с себя одеяло.

Андрейка слышит, как щёлкает отцовский бич, как топочут овцы. Закрыв глаза, он видит овец, тесно прижавшихся друг к другу, медленно плывущих в ворота хотона. И только за воротами овец становится много, они заполняют собой всю падь.

Раньше Андрейка тоже щёлкал бичом, покрикивал, объезжая на Рыжике вокруг отары, сгоняя овец в кучу… Но всё это было до знакомства с дядей Костей, а теперь у Андрейки другие заботы.