— Однако, знаю, — перебил хромой Бадма. — Я жаловался товарищу Калинину, зачем ты Дулму не отдавала.

Ах, вот оно что! Вот зачем опять здесь хромой Бадма!

Андрейка бросил взгляд на юрту: дверь была закрыта, и Дулма не показывалась. Андрейка ещё крепче прижался к бабушке Долсон.

Мать Фиски-Анфиски сказала:

— Зря вы писали товарищу Калинину, он давно умер.

— Умер не умер, ответ писал, — проговорил хромой Бадма.

— Какой же ответ?

— Говорит, бумагу облисполком посылал. Разбирать будут. Девчонку отбирать будут.

— Ну что ж, — сказала очень серьёзно мать Фиски-Анфиски, и Андрейка испугался, когда это услышал, — что ж, гражданин Балбаров, можно рассмотреть этот вопрос заново! Мы, пожалуй, отдадим вам девочку.

Бадма закивал и на секунду приоткрыл веки. Показались два угля.

Что это такое говорит мать Фиски-Анфиски? Кому это она собирается отдавать Дулму?

— Но вот о чём я хочу предупредить, гражданин Балбаров: вы ведь надеялись получить наследство своей сестры Бутид Балбаровой? Не так ли?

— Так ли, — подтвердил хромой Бадма. — Девчонку кормить надо, одевать надо, обувать, учить надо.

Вот именно. Всё это и собирается сделать Арсен Нимаев. Но вы ведь знаете, что он отказался от наследства. Он при вас это заявил.

По лицу хромого Бадмы поползла гадкая ухмылка.

Отказался, нет ли, не знаю. Мне зачем отказываться? Бутид — сестра родная мне. Арсен Нимаев чужой человек, однако, будет.

— Только я вас должна огорчить: всё имущество и деньги Бутид Балбаровой уже переданы нашей школе для интерната детей чабанов.

— Как так — переданы? Кто передал?

— Арсен Нимаев. Он назначен опекуном. Он и решил так распорядиться.

— Чужие деньги, добро чужое — распорядился! Жаловаться буду! — угрожающе проговорил хромой Бадма.

— Да, но вы же сами говорили, что Арсен Нимаев взял себе Дулму, чтобы ему досталось наследство Бутид Балбаровой. Ведь так? Вот Арсен Нимаев и отказался от этого наследства. А теперь вы возьмёте Дулму?

— Девчонку кормить надо, учить надо. Где деньги возьму?

— Вы не такой уж бедный.

— Я бедный лама. Ничего нет. Один дэгыл есть.

— Я давно тебя знаю, Бадма, — прогудел ветеринар, — знаю, какой ты бедный. Вот скажи, кстати: почём ты продаёшь пуховые шкурки от лебедей?

— Пошто клеветой занимаешься? — вдруг тонким голосом закричал Бадма. — Пошто ламу обижаешь?

Бабушка Долсон прижала к себе Андрейку ещё крепче и повторила за Бадмой:

— Пошто ламу обижаешь?

Ветеринар быстро обернулся к бабушке:

— Нет, Долсон Доржиевна, я ламу не обижаю. Сколько лет я в вашем колхозе живу?

— Давно живёшь.

— Двадцать пять лет живу. На родину свою ни разу не съездил. Украину свою почти забыл. Всё некогда мне. Скажи, Долсон Доржиевна, кого я здесь обидел?

— Славный мужик ты, — сказала бабушка, — шибко славный. Лучше тебя никого нет, однако.

— Ну, это вы перехватили через край, Долсон Доржиевна. А я вас вот о чём хочу попросить: пригласите сейчас зайти в свою юрту ламу Балбарова!

Бабушка Долсон обрадовалась и поклонилась хромому Бадме:

— В юрту зайдите, ламбагай.

Андрейка вырвался от бабушки и бросился бежать. Там, в юрте, Дулма! Туда сейчас придёт хромой Бадма!

— Под кровать лезь! — закричал он с порога. — Скорей под кровать прячься! Хромой Бадма идёт!

Дулма шмыгнула под кровать и затихла. Андрейка сел на кровать и стал ждать.

Нянька забеспокоилась, заурчала. И, когда открылась дверь и вошла бабушка Долсон, а за ней хромой Бадма и дядя Куку, Нянька охрипшим, не своим голосом завыла и бросилась на Бадму.

Она тут же упала. От неожиданности и страха хромой Бадма открыл рот и завизжал по-женски.

Глаза его выпучились и неподвижно уставились на собаку. Он попятился к двери, но дорогу загородили дядя Куку, шофёр Миша, председательница Советской власти.

Нянька ухватилась за унт хромого Бадмы и не выпускала.

— Нянька, нельзя! Нельзя, Нянька! — упрашивала бабушка Долсон.

Но собака не обращала на неё никакого внимания.

— Андрейка, Андрейка! — умоляла бабушка.

— Скажи, степнячок, собаке, — спокойно проговорил дядя Куку.

Андрейка неохотно произнёс:

— Н-нно, Нянька! Иди, Нянька, ко мне.

Нянька отпустила унт, повернула к Андрейке голову и заскулила.

Она не могла сдвинуться с места.

Дядя Куку и шофёр Миша подошли к ней, подняли на руки и унесли на потник.

— Вот как ты не любишь этого человека! — удивлённо и даже с восхищением пробасил ветеринар. — Вот как ненавидит тебя даже собака! — закричал дядя Куку, обернувшись к Бадме.

Ещё никогда Андрейка не видел его таким сердитым. А дядя Куку наступал на Бадму:

— Почему ты выстрелил в собаку? Говори.

— Не стрелял я! — Бадма еле шевелил бледными толстыми губами.

— Врёшь, стрелял! Около собаки лежал твой патрон.

— Не стрелял я, — твердил Бадма.

— Врёшь, стрелял. Мы разрядили патрон. Вот что там было. Это же подвески от богов. И лебедя ты тогда ранил. Я из крыла у него достал такую же штуку. Ну? — Дядя Куку поднёс свою руку почти к самому носу хромого Бадмы, что-то показывая.

— Не знаю, ничего не знаю.

— Знаешь, всё знаешь, — от дверей юрты сказал Арсен Нимаев, проходя вперёд с каким-то незнакомым человеком в синей куртке.

Бадма испуганно посмотрел на них и сразу опустил плечи.

— Знаком с этим человеком? — спросил Арсен Нимаев грозно.

Бадма молчал. Отец обратился к матери Фиски-Анфиски:

— Я нашёл его. Ночью он напился, ночевал в колхозе «Красный партизан». Спасибо вот Чимиту Балдонову: мы на его машине быстро всё облетели.

И тут Андрейка увидел своего старого знакомого, чабана Чимита Балдонова, которого он встретил около дацана. Чимит вошёл сейчас в юрту в своём кожаном пальто и поздоровался со всеми. Андрейке он приветственно махнул коричневой перчаткой.

— Ну, рассказывай всё, — сказал отец, обращаясь к человеку в синей куртке.

— Что рассказывать? — нехотя, лениво протянул тот. — Виноват, и весь тут сказ.

— В чём виноват?

— В чём виноват, то уж ты видал. Не скроешь.

Нянька закипела в злобе, оскалила зубы на человека в синей куртке. Он отодвинулся от неё и воскликнул:

— Живая? Вот те на! А в собаку не я стрелял. С него спрашивайте. — Человек в синей куртке ткнул пальцем в сторону Бадмы.

Бабушка Долсон подошла близко к хромому Бадме и смотрела на него в упор, как на незнакомого.

— Вы, ламбагай, стреляли? В Няньку стреляли?

— Мама, — сказал Арсен Нимаев, волнуясь, — спросите этого человека. Его Щукин зовут. У него в багажнике машины два убитых лебедя лежат. Скажи! кто стрелял в лебедей?

— Чего за душу тянешь? Сказал: виноват, и всё тут. Одного я убил, второго Бадма убил.

— Зачем неправду говорил? — зло прошипел Бадма. — У меня ружья нет.

— Ружья-то у тебя нет, святой отец, — усмехнулся человек в синей куртке, — ружьё я всегда с собой привожу.

— Врёшь всё! Зачем врёшь?

— Я тебе покажу «врёшь»! — вдруг рассердился Щукин. — Каждую весну к тебе езжу, каждую осень езжу, и всегда лебедей вместе бьём. Я так скажут если попался, то нечего финтить да вывёртываться. За правду меньше спрос. Советская власть правду любит. — Он нахально оглядел всех и растянул рот до ушей, показав мелкие редкие зубы.

— Как вы хорошо знаете, что любит Советская власть! — насмешливо сказала мать Фиски-Анфиски.

— А то как же. На том стоим.

— Что же это у вас за промысел — лебедей бить? Вы ведь знаете, что это запрещено законом.

— А то как же, знаем всё. — Щукин хитро прищурился. — А только мы с Бадмой по этому делу лет десять промышляем. Набьём лебедей, перо общипаем с ним, кожу вместе с пухом сдерём. — Щукин засмеялся, оскалив свои мелкие зубы. — Бадма вот научил меня выделывать эти шкурки. И вот, значится, лебяжьи шкурки пуховые получаются. Говорят, королевы и те не брезгуют носить. В городе с руками отхватывают по пятьдесят рубликов за штуку.