Генерал перевел на него взгляд, он задыхался, чувствовалось, что голос пробивается через его горло с огромным усилием и болью:

— Да… Анчевин… да. — Он снова перевел глаза на принца. — Ваше высочество… послушайте… перед смертью… Алина… Алина…

Он замолчал, больше ничего не было слышно. Доктор взял кувшин и капнул несколько капель ему на губы, потом наклонился и сказал:

— Генерал, ответьте мне, если сможете. Соберите все свои силы. Вы отравлены. Вы знаете, кто это сделал?

Внезапный свет блеснул в глазах генерала — свет осознания. А вслед за этим появилось выражение такой ярости и ненависти, такого отчаяния, что и де Майд, и принц невольно отпрянули.

И снова с губ генерала сорвались слова, но уже шепотом, едва слышно, хотя он прилагал ужасные усилия, чтобы говорить отчетливо.

— Отрава! — задыхался он. — Да… Я знаю… да… клей… клей.

Вот и все. Еще несколько раз он открывал рот, видимо силясь сказать что-то, но уже не смог. Его пальцы судорожно вцепились в одежду; глаза закрылись, потом снова открылись; дрожь прошла по всему телу, и он затих.

Доктор поднялся с колен и повернулся к остальным.

По выражению его лица они поняли, что все кончено. На их лицах отражался вопрос — ужасный вопрос. Доктор мрачно ответил, не дожидаясь, пока они зададут его вслух:

— Ваше высочество, генерала отравили. И каким-то быстродействующим ядом — чем-то, что действует в течение часа. Знаете…

Принц возбужденно прервал его:

— Я ничего не знаю, Анчевин. Он сидел здесь, разговаривал со мной; приступ начался сразу, без всяких предварительных признаков. Почему… не могу поверить… только десять минут назад…

Он вдруг замолчал и стоял, глядя на тело генерала, лежавшее на полу у его ног, словно только теперь начал понимать, что произошло. Прошло много времени, потом он тихо и нежно сказал:

— Бедный старый Нирзанн… преданный слуга и верный друг.

Никто не сомневался, что маленький генерал достоин такой эпитафии.

Потом вдруг потрясенный принц повернулся к остальным:

— Анчевин, вы никому не должны повторять того, что только что сказали. Назовите какой угодно диагноз, но только не упоминайте об отравлении. Де Майд, сделайте все, что необходимо. Позвоните Дюшесне и устройте ему встречу с Анчевиным, но при этом дайте ему понять, что какое бы расследование он ни вел, он обязан строго хранить тайну. Мы должны это сделать ради… ради него.

— Ваше высочество, необходимо вскрытие… — начал было доктор.

— О боже! — воскликнул принц. — Анчевин, вы невыносимым. Делайте все, что нужно, только не говорите об этом. Де Майд, генерала нужно перенести в его комнату.

— Да, ваше высочество.

— И не забудьте внушить Дюшесне, что необходимо соблюдать строжайшую тайну. Если хоть что-нибудь…

Он был прерван звонком. Это звонил телефон на столе принца. Де Майд подошел к столу и поднял трубку.

Все услышали, как он сказал:

— Да, принц здесь. — Пауза, потом де Майд спросил: — Кто это? — потом: — Одну минуту, пожалуйста. — Де Майд прикрыл ладонью трубку и повернулся к принцу. — С вами хочет поговорить мадемуазель Солини.

С возгласом удивления принц поспешно взял трубку из руки секретаря и сказал:

— Вы можете идти… оба. Вернетесь через пять минут.

Когда и врач, и де Майд вышли, он сказал в трубку:

— Алина! Это вы, Алина?

— Да, ваше высочество.

— Ах, я узнаю ваш голос.

— И я узнаю ваш. — Короткая пауза. — Я хотела спросить ваше высочество… я хотела узнать, получили ли вы сегодня утром письмо от меня?

— Письмо? Нет.

— О! Значит, оно не было отправлено. Я очень рада.

Сегодня утром я послала его по почте, а полчаса назад обнаружила его у себя на письменном столе.

— Обнаружили его на своем столе? — повторил озадаченный принц.

— Да. В конверт, адресованный вам, я положила письмо, адресованное кое-кому другому. — В ее смехе прозвенело легкое серебро. — А я как раз не хочу, чтобы вы прочли это письмо. Вот потому и звоню — я не хочу, чтобы вы даже вскрывали его, — опять серебристый смех. — Вашему высочеству известно, что у каждой женщины имеются сугубо дамские секреты.

— Известно, — признался принц и чуть было не засмеялся в ответ, но тут его взгляд упал на тело генерала Нирзанна, лежавшее на полу возле его ног, и смех замер у него на губах.

— Я верну вам ваше письмо, не вскрывая, Алина.

Сейчас же попрошу об этом де Майда.

— Я опасаюсь… что кто-нибудь еще может прочесть его.

— Понимаю. Я сохраню для вас ваш секрет. Ведь я имею на это право, не так ли?

— Да, ваше высочество.

— Не так!

— Тогда… да, Мишель.

Принц удивился, что почему-то не сказал ей о смерти ее родственника, но решил, что такое сообщение, внезапное, по телефону, может вызвать слишком тяжелый шок. Впрочем, и из газетных воплей…

Он спросил, может ли навестить ее через полчаса, поскольку должен сообщить ей кое-что важное, чего нельзя сказать по телефону. Договорившись, он опустил трубку на рычаг, и тут же раздался стук в дверь.

Это был де Майд, доложивший, что слуги приготовили комнату генерала и сейчас придут, чтобы перенести его туда. Принц ничего не ответил, только мрачно кивнул.

Потом, когда секретарь вышел, он подошел к телу маленького генерала и молча стоял, глядя на него сверху вниз.

Его мысли вернулись к предсмертным словам генерала. Они были об Алине и о нем, принце. «Возможно, — так думал принц, — я и Алина — единственные, кого любил генерал Нирзанн. Но потом… в самом конце…»

Принц озадаченно нахмурил брови, пробормотав вслух:

— Клей! Теперь ни один черт не скажет, что имелось в виду под словом «клей».

Ответа на этот вопрос никогда не найти.

Молодость — это возраст самомнения, высокомерия, тщеславия и эгоизма. Это возраст Ричарда Стеттона. Так что вы вполне можете догадаться о чувствах молодого человека, которому четыре раза подряд — дважды в день — у дверей дома мадемуазель Солини было заявлено, что она отсутствует.

В первый раз он поверил этому. В следующий — удивился. В третий раз — усомнился. В четвертый визит он оттолкнул с дороги Чена и прошел насквозь гостиную, библиотеку, столовую и кухню. Везде было пусто, только слуги хихикали у него за спиной.

Что делать? Он все-таки не совсем еще дошел до точки, чтобы подняться по лестнице и силой ворваться в ее комнату. Кроме того, он чувствовал, что становится смешон. Он покинул дом, угрожающе поглядев на Чена, который во время этих поисков неотступно следовал за ним.

По пути обратно в отель он купил газету. И первое, что попалось ему на глаза, было сообщение о смерти генерала Пола Нирзанна.

На следующее утро, чувствуя, что ситуация несколько вышла из-под контроля, Стеттон отправился за советом к своему другу Фредерику Науманну и перво-наперво рассказал тому всю историю своих отношений с мадемуазель Солини. Даже о том пылком предложении выйти за него замуж, на которое он истратил весь свой эпистолярный талант несколько дней тому назад. Во все время повествования Науманн пристально смотрел на него в недоверчивом изумлении.

— Ты же не хочешь сказать, что сделай такую глупость и послал ей предложение в письменном виде? — вскричал молодой дипломат.

Стеттон не видел оснований считать себя глупцом.

Науманн даже застонал.

— Дорогой мой друг, делать ей предложение — это ужасно, тем более делать это в письме! Конечно, самая Дурная шутка, какую она могла бы с тобой сыграть, это заставить тебя жениться на ней, но один Бог знает, что она может надумать еще. Не проси у меня совета. Единственное, что я могу сказать, — возьми обратно это письмо и сожги его, а пепел забери с собой в Сан-Франциско и развей его над Тихим океаном. Мне она не по силам, я умываю руки.

Этим Стеттону и пришлось удовольствоваться.

После этого целых два дня он не подходил к дому номер 341. На утро третьего дня в компании с Науманном он побывал на похоронах генерала Нирзанна в церкви Монтрозин. Церковь была переполнена народом, но из всей толпы Стеттон видел только фигуру стройной женщины в черном под густой вуалью, сидевшую впереди, рядом с принцем Маризи.