– Ага. А потом, я полагаю, уедете, как любой уважающий себя человек? Видели бы вы Маризи в августе!

Тишина, как в могиле, и жара посильнее, чем в духовке. Невыносимо!

– А вы здесь круглый год, месье Науманн? – вмешалась Виви.

– Да, к несчастью. Вопреки всякому благоразумию.

Принц неизменно отправляется в Швейцарию, а нам, считается, жара нипочем.

Подали чай, и Алина начала его разливать.

Науманн не сводил с нее глаз, но внимательный наблюдатель мог бы заметить, что дело тут не только в ее обаянии, его интерес скорее диктовался острым любопытством, он как будто пытался припомнить, где видел ее прежде. Впрочем, различать такого рода оттенки Стеттон был не способен. Полагая, что его друг поддался очарованию мадемуазель Солини, он нервничал от страха и легкого раздражения.

– Пожалуйста, – обратился он к Виви, когда чаепитие было закончено, – сыграйте нам что-нибудь.

Она послушно направилась к роялю.

Науманн поднялся со своего места и присоединился к Стеттону, стоявшему возле Виви, которая легкомысленно скакала по клавишам, исполняя трагическую пьесу Чайковского. Это было смешно – девушка явно не отличалась музыкальностью.

– Кто она? – шепотом спросила Науманн у Стеттона.

Тот поднял на него глаза:

– Я говорил тебе. Ее отец Пьер Жанвур, француз.

– Нет, я имею в виду мадемуазель Солини. Откуда она?

– Не знаю. Из Фазилики.

– Ты не знаешь?

– Дорогой мой друг, – сухо сказал Стеттон, – я знаю только одно – что ты, кажется, необыкновенно заинтересовался ею. Спрашивается, почему?

– Не валяй дурака, – ответил Науманн и через всю комнату направился к Алине.

Когда несколькими минутами позже Стеттон и утомленная игрой на рояле Виви присоединились к ним, оказалось, что они опять обсуждают неудобства, на которые обречены те, кто вынужден оставаться в Маризи на лето.

– Это в самом деле ужасно, – говорил Науманн. – Дешевые концерты в парке, пустые отели, все дома на Аллее закрыты. Надо сказать, босс стоически переносит это наравне с нами, но он – старый слон, и при нем состоит жена для охлаждения пива.

– Босс? – Алина вопросительно посмотрела на него.

– Фон Кранц, министр, – объяснил Науманн.

– А почему вы не последовали его примеру и не женились?

– Нет уж, благодарю вас, – с чувством ответил Науманн, – я такой глупости никогда не сделаю.

Алина подняла брови:

– Звучит не слишком лестно для нас, месье Науманн.

Науманн взглянул на нее:

– Я говорю на основании своего опыта, мадемуазель.

Или по крайней мере основываясь на опыте других.

Одной такого рода истории, – а речь идет об одном моем друге, который был также и другом моего отца, – оказалось бы вполне достаточно, чтобы убедить меня в справедливости моей позиции.

– В самом деле? – сказала Алина. – Расскажите нам об этом.

– Это неприятная история.

– Что делает ее еще более интересной.

Науманн посмотрел на Виви:

– А что думаете вы, мадемуазель?

– Я бы с удовольствием послушала, – заявила та.

Молодой дипломат уселся так, чтобы видеть глаза Алины, и начал свой рассказ.

– Мой друг – как я уже говорил, и друг моего отца тоже – был лет на десять-пятнадцать старше меня. Русский помещик благородного происхождения, он почти не имел образования, но при этом обладал очень сильным интеллектом, вызывавшим уважение и восхищение.

– Похоже на русских, – презрительно вставила Алина.

Не обратив внимания на то, что его прервали, Науманн продолжал:

– Всякий раз, когда этот человек приезжал в Германию по делам, что случалось в конце каждого года, он наносил нам визит. Таким образом, мы узнали его с самой лучшей стороны и высоко ценили его.

Я часто подолгу разговаривал с ним. Его мысли были просты и прямолинейны, как у ребенка, и при этом он обладал замечательно острым умом, благодаря которому добился немалых успехов. В детстве он был моим героем, и я обычно ждал его приездов с огромным интересом и радостью.

Науманн остановился и оглядел маленький круг своих слушателей. Стеттон слушал, старательно скрывая раздражение. Виви – с искренним интересом. На лице у Алины сохранялось выражение любезной хозяйки, развлекающей гостя.

Науманн задержал на ней взгляд, потом продолжил:

– Однажды летом, это было четыре года назад, при очередном появлении в нашем доме он буквально с порога сообщил нам, что наконец-то нашел себе жену. Он рассказал нам все, до мельчайших подробностей; я до сих пор помню, с каким пылким восторгом он описывал несравненную красоту, обаяние и прочие достоинства своей жены. Женился он на дочери крестьянина, которую нашел в соседнем имении. Когда мой отец заметил ему, как опасно бывает жениться на представительнице иного социального сословия, тот ответил: «Да, вы правы, герр Науманн; она не относится к моему сословию, она – ангел небесный». Прошло два года, в течение которых наш друг навещал нас два или три раза. Он уже стал почти надоедать нам, потому что ни о чем, кроме достоинств своей жены, говорить не мог.

Потом – это было около полутора лет назад, и мы уже год как не видели нашего друга, – я был послан с дипломатической миссией в Санкт-Петербург.

На обратном пути, имея в своем распоряжении немного свободного времени, я решил заехать к нашему другу в его имение, которое я никогда не видел. Я был уверен, что он обрадуется мне, поскольку часто приглашал навестить его.

Если бы я приехал часов на двенадцать позже, то разминулся бы с ним, потому что застал его за последними приготовлениями к длительному путешествию. Я был так удивлен переменами, происшедшими в его внешности, что при виде его не смог удержать возгласа изумления. Его лицо похудело и стало мертвенно-бледным; глаза блестели, как два горящих угля, как будто он был снедаем ненавистью или смертельной тоской. Сначала он ничего не говорил мне о цели предстоящей поездки, но, когда я выразил желание познакомиться с его женой, он наконец сдался и рассказал мне все.

Рассказчик остановился.

Слушатели, казалось, были заинтригованы. Виви и Стеттон даже придвинулись чуть ближе, чтобы не пропустить ни слова. Но Науманн смотрел не на них. Он не сводил глаз с мадемуазель Солини, которая хотя и слушала, но, казалось, с трудом сохраняла вежливый вид.

– Два месяца тому назад, рассказал мне наш друг, он узнал об измене своей жены. Она сошлась с молодым евреем, который подвизался на должности управляющего имением. Соперники стрелялись, и он убил еврея, но жена умоляла простить ее с таким искренним раскаянием и столь бурным самобичеванием, что он принял ее обратно. Но естественно, с тех пор стал подозрительным, начал следить за ней и вскоре обнаружил – не важно как, – что она медленно отравляла его.

Виви задохнулась от ужаса, Стеттон пробормотал проклятие.

Алина смотрела в сторону, тихонько постукивая по полу туфелькой.

– Она почему-то заподозрила, что он обо всем узнал, – и скрылась. Тогда наш друг решил отправиться в путешествие, чтобы найти ее и отомстить. Мне никогда не забыть выражения его лица, когда он поклялся убить женщину, разбившую его сердце и разрушившую его жизнь.

Виви не выдержала:

– Он нашел ее?

– Не знаю. Я о ней больше никогда не слышал от него. – Науманн повернулся к Алине: – Разве этого недостаточно, чтобы отвратить человека от брака?

– Возможно, тут могут быть разные мнения, месье Науманн. – Она все еще продолжала постукивать туфелькой по полу.

– Чертовски неприятная история, – заключил Стеттон. – Пойдемте, Виви, сыграйте что-нибудь живое, чтобы отвлечься от нее.

И они с Виви направились к роялю.

Науманн повернулся в кресле, чтобы убедиться, что они не могут услышать его, и, подавшись к мадемуазель Солини, сказал, понизив голос:

– Я забыл назвать вам имя моего друга, не так ли, мадемуазель? Его звали Василий Петрович, он родом из Варшавы. В тех краях его знает любой – огромный парень с черной бородой и черными глазами.