Как я уже говорил, Перекраска нивелировала ценность профессии инженер. Технари сплошь и рядом теряли работу. Финансирование установок ПОЛЫНЬ тоже было урезано до минимума. Персоналу, избалованному относительно сытными временами, давно не выдавали продуктовых пайков. Воздушные надбавки полностью отменили. Правда, в просторных цехах по-прежнему дышалось легко и свободно, чего нельзя было сказать об остальных помещениях Красноблока, где, с отменой централизованного воздухоснабжения, участились случаи смерти от удушья. Это в Красноблоке, представьте себе! Ведь мы столько лет гордились тем, что избавились от нищих. Спасибо высоким потолкам, благодаря ним персонал установок ПОЛЫНЬ, на первых порах, не испытывал дефицита воздуха. И не страдал от недоедания, правду сказать, нас здорово выручали грибы, произраставшие на пустырях у цехов в неимоверных количествах.
— Сегодня они есть, но кто поручится за завтрашний день? — сказал Михаил Электронович, в расстройстве чувств ожесточенно протирая очки, когда мы с Отцом пришли, чтобы проводить их с Ритой к лифту. — И потом, я все же, высококлассный инженер, а не грибник. Мне еще нескоро на пенсию, и я не желаю питаться одними грибами… — Он словно оправдывался перед нами за свое дезертирство. Как будто мы считали его таковым. Разве ж он был виноват в том, что Перекраска обернулась именно так, а не иначе, как все мы мечтали. Наверное, дядя Миша корил себя за то, что бросает нас на произвол судьбы. Как будто нам было бы легче пропадать всем вместе.
— Ты прав, старик, -кивнул Отец. Вид у него был совсем растерянным. — Тут ловить нечего, согласен с тобой…
Отцу действительно, было нечего возразить. Даже если бы он захотел. Одними грибами сыт не будешь. Все шло к тому, что они оба скоро останутся без работы и, соответственно, жилья. Ведь ПОЛЫНИ, как это принято говорить, были — системообразующим предприятием. В последнее время начальство все чаще заводило разговоры о том, что установки безнадежно устарели, чересчур затратные и висят на плечах нашей молодой, еще толком неоперившейся демократии неподъемным грузом, как гиря на ногах. Что ПОЛЫНИ — тяжелое наследие Домостроя, а их дальнейшая эксплуатация — нецелесообразна с экономической стороны. Что энергию куда выгоднее покупать в Подвале у чайников, где, кстати, наши ПОЛЫНИ с удовольствием возьмут по частям, как лом. По демпинговой цене, зато с заманчивым откатом, как предполагал Отец. Я слушал его вполуха, раздавленный горем, обрушившимся на меня. Михаил Электронович поддакнул Отцу, сказав, что ничего хорошего здесь больше точно не будет, Перекраска это ясно дала понять. И еще, что он не желает деградировать, и едет туда, где востребованы его квалифицированные мозги. И, разумеется, где ему не будет страшно за Риту. Она, тем временем, поплыла у меня в глазах. Увидела мое состояние и тоже расплакалась, хоть до того храбрилась, пытаясь шутить и смеяться. То был ее давний рецепт. А тут уткнулась мне в плечо и разревелась, как маленькая. Ее слезы промочили мне рубашку, которую я больше никогда не стирал. Снял тем же вечером и спрятал в шкаф. Чтобы сохранить их, единственное, что у меня осталось.
Затем, подвывая электромоторами, прибыл скоростной лифт, и дядя Миша, пожав руку Отцу и потрепав по плечу меня, шагнул к дверям, увлекая Риту за собой. Настал самый тяжелый момент, но мне помог пережить его охранник, грубо оттолкнувший меня в грудь рукояткой штатной саперной лопатки. Лифт считался режимным объектом и имел экстерриториальный статус. Разумеется, к нему не подпускали стройбанов без пропусков. Я привстал на цыпочки, чтобы в последний раз коснутся взглядом ее макушки, мелькнувшей за плечами дюжих дружинников. Минута, и тяжелые створки автоматических дверей сомкнулись с мелодичным электронным звонком, прозвучавшим для меня тоскливым погребальным звоном.
— Пойдем домой, сынок, — вздохнул Отец, обнимая меня за плечи. — Не расстраивайся ты так. Как обустроятся, пошлют о себе весточку…
И Рита, и Михаил Электронович обещали это нам. И наверняка сдержали бы слово. Если бы было, куда писать. Но писать им стало решительно некуда. Почему? Начальству не пришлось убеждать стройбанов разбирать громоздкие металлоемкие установки ПОЛЫНЬ на лом для последующей перепродажи чайникам. ПОЛЫНИ себя сами разобрали. Буквально через пару дней после тягостной сцены расставания у лифта, в цехах прогремел чудовищный взрыв. Такой запредельной силы, что, как я читал много позже в каком-то околонаучном журнале, зашкалило сейсмографы, установленные в лабораториях далекого Западного крыла, а, на самом верху, в элитных апартаментах Пентхауса, полы с потолками ходили ходуном, а со стен сыпались картины и плоские телевизоры. В эпицентре все было куда страшнее. Цеха сложились, как карточный домик, похоронив взорвавшиеся установки и персонал, работавший в ночную смену. Отца не стало, он не вернулся домой. Ему не довелось махать метлой в коридорах, как он опасался, ожидая сокращения. Он навсегда под завалами. Его тела так и не нашли. Никто особо и не искал. Ядовитый дым, клубившийся над руинами, оказался смертельно опасным, всего одного вздоха было достаточно, чтобы превратить жильца в нежильца. Уцелевших при аварии срочно эвакуировали. Нас вывезли в казармы, где и без того было душно и тесно. Для меня началась новая жизнь. Невеселая и очень нелегкая. Отчего я не последовал за Ритой, раз уж никто и ничто больше не держало меня в Красноблоке? Ответ простой: Я физически не мог позволить себе этого. Путь наверх, к квартирам Западного крыла, преграждал ЕвроПериметр, непроницаемая переборка, построенная западниками по последнему слову науки и техники после того, как мы, стройбаны, в порядке борьбы с пережитками красноблочного Домостроя, сами разрушили свой ССанКордон. Старую, но все еще надежную внутридомовую стену, сложенную в эпоху Холодной возни, чтобы, как твердили соглядатаи из Идеологической ячейки, не дать милитаристам Пентхауса выморозить нас путем отключения батарей отопления, будто каких-то тараканов. И, чтобы уберечь от тлетворных веяний, соглядатаи из Санитарно-гигиенической ячейки Комитета частенько озвучивали и этот повод. Дескать, процессы морального разложения за стеной зашли слишком далеко, и тамошним обитателям уже не помочь, а нам их гнилостные бактерии ни к чему. Пускай себе разлагаются, учили политинформаторы, наш долг — строить новые этажи. И мы строили, не задавая лишних вопросов.
В любых текущих условиях, допускающих желательное изменение, первый этап заключается в «размораживании» ситуации. Размораживание поведения или привычек оказывается чрезвычайно сложным, в особенности, если они существовали в течение долгого времени. Размораживание облегчается в периоды кризиса или катарсиса, которые могут разрушить ограничения, в рамках которых действовали существующие системы убеждений.
Курт Левин. «Перспектива времени и моральный дух»
Когнитивный диссонанс (от лат. cognitiо — познание и dissonantia — отсутствие гармонии) — состояние психического дискомфорта индивида, вызванное столкновением в его сознании конфликтующих представлений, идей, верований, ценностей и эмоциональных реакций.
II. Полный Консенсус
Когда началась Перекраска, разговорчики о зловонных миазмах, просачивающихся из Западного крыла, прекратились, как по команде свыше, вслед за чем ССанКордон разобрали по кирпичику. То есть, сперва его вроде не планировали сносить, а хотели выкрасить в веселенькие тона, во что-нибудь жизнеутверждающее, размалевав цветочками, незабудками и лютиками, чтобы не отпугивал туристов непрезентабельным видом, а, наоборот, зазывал. ССанКордон, кто бы спорил, и вправду, не блистал. Грязно-бурая, вся в зловещего вида потеках кладка, выщербленная и перекосившаяся за долгую и непростую историю Красноблока, производила отталкивающее, гнетущее впечатление, напоминая известную мрачную стену, к которой лягушатники поставили своих коммунаров. Собственно, он так и задумывался чрезвычайниками, чтобы внушать страх уже на дальних подступах к Красноблоку. Чтобы враждебно настроенные жильцы, разнообразные критиканы и просто провокаторы, не совались к нам со своими дурацкими советами, а, сунувшись, проглатывали язык. Вдобавок, внешняя часть стены использовалась идеологами как агитплощадка. Нанесенные здесь лозунги в человеческий рост, призывали стройбанов Западного крыла воссоединиться со своими красноблочными собратьями, чтобы, дружно взявшись за лопаты, достроить-таки распрекрасный Светлый чердак. Тут же, буквами чутка пожиже, сообщалось о суровой ответственности, которая неизбежно постигнет диверсантов и вредителей, надумавших сыпануть нам в подшипники песок. Внутренняя поверхность ССанКордона пестрела предупредительными табличками, адресованными стройбанам. Для начала, им категорически возбранялось прислоняться к стене. Разумеется, это все абсолютно никуда не годилось, если уж мы сделали упор на межэтажный туризм. Экзотика, спору нет, манит экстрима, но наши красноблочные граффити выглядели чересчур реалистично даже для них. Ведь с чего, собственно, началась Перекраска? Догадались? С политики Открытых Дверей, провозглашенной последним управдомом Красноблока. Он, видите ли, ничего не мог поделать со своей гостеприимной натурой.
