Слушая верного Хайнриха, Грубый взялся за волосы, смахнув украшенный рисованными черепами ночной колпак.
— Какие у тебя еще доказательства?! — прорычал он, задышав тяжело, яростно, с присвистом.
— О, их полно, — заверил обер-швабр-фюрер. — Например, вот эта пьеса. Видите?
— Швэр цу зайн а ид? — мучительно щурясь, прочел по слогам Шпиль, отодвинул кожаный переплет и выжидательно уставился на верного Хайнриха. — Что за абракадабра? Я не понимаю…
— Пьесу написал некий Алейкум Ассалям, выдающий себя за мигранта с этажа неполноценных арафатников. Но, у меня есть веские основания подозревать, что на самом деле под псевдонимом Алейкум Ассалям скрывается небезызвестный сценарист Вэалейхем Шалом. Это чистокровный обетованец работает в театре на Второй авеню…
— Опять этот проклятый Пентхаус… — процедил сквозь зубы Грубый, до боли стиснув ореховые подлокотники кресла, украшенные мастерски вырезанными свастиками.
— По нашим сведениям, — продолжал Хайнрих ледяным тоном, — именно этому, пользующемуся большим уважением соседей деятелю культуры, было поручено удостоверить кошерность блюда, о котором я вам только что доложил. Процедура, о которой идет речь — обязательное условие, если оно не соблюдено, уважающие себя обетованцы даже за стол не сядут, не то, чтобы вилки в руки взять. Проводить ее — большая честь. Однако наши теологи считают, признав форшмак годным к употреблению в пищу, как того требовали влиятельные заказчики из Биллиардного клуба, Вэалейхем Шалом пошел против совести. Поскольку, часть ингредиентов, не будучи ни свининой, ни верблюжатиной, вместе с тем, не являлись ни курятиной, ни рыбой. Разумеется, Вэалейхем Шалом не мог не знать столь очевидных для всякого обетованца вещей. Ему пришлось притягивать доказательства за уши…
— Каким образом? — перебил Шпиль. На его лицо стало страшно глядеть.
— Он вспомнил о некоем животном «хагав», неоднократно упоминаемом в Начертании, якобы полученном жильцом по имени Моше из рук самого Архитектора…
Услышав имя Моше, Грубый болезненно поморщился.
— Так вот, загадочное животное «хагав», кстати, теологи до сих пор не решили, какая именно тварь имелась в виду, числится как условно съедобное…
— Условно съедобное — это как? — напрягся Шпиль.
— Вроде произрастающих в мрачных отсеках сидней грибов волнушек, Экселенс, — пояснил обер-швабр-фюрер. — Сидни запросто употребляют волнушки в качестве закуски, правда, чтобы не отравиться, грибы рекомендуется запивать внушающим трепет количеством водки или самогона…
— Насколько я знаю от тех боевых товарищей, кто чудом вернулся с поросших мхом этажей сидней, эти кошмарные исчадия азиатского мрака только тем и заняты, что хлещут свою низкопробную водяру, от которой за километр разит сивухой, — вставил Шпиль задумчиво и, как ни странно, его лицо немножко разгладилось. По всей видимости, ужасы восточного фронта пугали его значительно меньше участи Блонди. — И, если у этих образцовых унтерменш, — тут фюрер снова презрительно поджал губы, — заходит речь о закуске, значит, они высосали столько водки, что она начала выплескиваться через глотки обратно, и им срочно требуется протолкнуть ее вниз по пищеводу…
— Вы как всегда правы, мой темный властелин, — склонился в почтительном поклоне обер-швабр-фюрер.
— А, когда в желудке скапливается столько водки, сколько ее вмещается у одних только сидней, можно смело и мухоморы сырыми жрать, вместе с бледными поганками. Хуже все равно не станет…
— О, как это точно подмечено! — подхватил обер-швабр-фюрер, делая реверанс. — В том-то и дело, мой господин! Как видите, грибы являются условно съедобными продуктами. Точно такими, как и собачатина…
Хайнрих попал в точку. Лицо Темного Властелина наконец-то почернело.
— Этот обетованский негодяй Вэалейхем Шалом, маскирующийся под личиной честного арафатника Алейкум Ассаляма, как я уже имел честь докладывать Вашему Мрачному Величеству, провел четкие параллели между условно съедобным животным «хагав» из Начертания и «гавкой», как сидни спьяну называют своих беспородных псин. А гавки, вне сомнений, условно съедобные существа, ведь чайники из Пентхауса уплетают их за обе щеки и в тушеном, и в жареном виде.
Шпиль Грубый издал горлом странный и, одновременно, устрашающий звук.
— Получить к праздничному столу рождественскую гавку с яблоками — предел мечтаний для большинства чайников, а их, между прочим, в Подвале — как нерезаных собак, — продолжил обер-швабр-фюрер безжалостно.
— ХВАТИТ!!! — не своим голосом взвыл Шпиль Грубый. — Избавь меня от подробностей, Хайнрих!!
— Прошу пардона, Экселенс, — тон обер-швабр-фюрера стал заискивающим. — Я только хотел, чтобы вы знали, как обстоят дела. Вот, если изволите сомневаться, ксерокопия стандартного меню одного из самых посещаемых в Пентхаусе ресторанчиков, где подают национальную пищу чайников. Как видите, блюда из гавок представлены весьма широко…
Звериный рык, изданный после этих слов Шпилем Грубым, заставил обер-швабр-фюрера отшатнуться. И все же, поискав в себе мужества, он нашел некоторую порцию и продолжил.
— Подтвердив кошерность блюда, Вэалейхем Шалом тем же вечером крепко запил, чего прежде за ним не водилось. А, надравшись как свинья, взялся лихорадочно писать новую пьесу, которую завершил поразительно быстро, толком не протрезвев. Она перед вами, мой темный властелин. Ее название, «Швэр цу зайн а ид», что в переводе с языка Начертания означает: «Как фигово быть обетованцем». Наши специалисты считают это произведение завуалированным признанием в мухлеже, сделанным Вэалейхемом Шаломом в иносказательной форме.
Слушая Хайнриха, Шпиль все больше испытывал жгучее, почти нестерпимое желание кого-нибудь отшпилить. Желательно, Вэалейхема Шалома, но не обязательно его. Любой среднестатистический обетованец тоже бы вполне сгодился для этой цели. На худой конец, Шпиль был готов удовлетвориться Верным Хайнрихом. В конце концов, сам виноват, не надо было приносить темному властелину черную весть. К счастью для обер-швабр-фюрера, в дверь кабинета неожиданно постучали.
— Кого еще Подрывник принес?! — взревел Шпиль, приподнимаясь из кресла. На пороге показался рослый мордоворот с подносом, на котором виднелись кофейник, кувшин с молоком, и дымящаяся баварская сосиска на блюдце с каемочкой из сплетенных свастик.
— А, это ты, мой верный Брюкнер? — сбавил обороты Шпиль.
— Ваш завтрак, мой повелитель, — доложил верзила вполголоса. Шпиль потянул ноздрями, покосился на сосиску, и его едва не вывернуло наизнанку.
— Немедленно убери от меня эту гадость! — завопил Грубый во всю глотку. Адъютант, позеленев, опрометью шмыгнул за дверь.
— Фон Кителя с фон Йодом ко мне!! — прокричал ему в спину Шпиль. — НЕМЕДЛЕННО!!!
Упомянутые Шпилем фон Китель и фон Йод были самыми опытными фельд-швабр-военруками этажа, недавно назначенными им инструкторами, чтобы обучать молодых фанов клуба «Шавке-04» бросать зажженные спички и другим боевым приемам.
Раз они срочно понадобились Саурону, дело — табак! — бухало в голове перепуганного насмерть адъютанта. К сожалению, он оказался прав.
***
К утру следующего дня план нападения на ненавистный Пентхаус был в общем и целом готов, а просидевшие за его составлением ночь напролет фон Китель с фон Йодом не чувствовали отсиженных ягодиц. Кроме того, они умирали от голода. Накануне вечером верный адъютант Брюкнер нашел обоих в уютном гаштете, где фон Китель с фон Йодом как раз усаживались за стол, заставленный тарелками с копчеными сардельками и нежнейшей, нарзанной тончайшими ломтями ветчиной под винным соусом. В связи с неожиданным появлением Брюкнера, гастрономические планы пришлось скорректировать, Шпиль был не из тех руководителей, которые умеют ждать, в особенности, когда начинал бегать по потолку.
— Бегает? — тихонько спросил фон Китель у Брюкнера.
— Как ужаленный, герр фельд-военрук, — в тон ему отвечал адъютант. Правду сказать, оставшись без ужина, фон Китель с фон Йодом не слишком расстроились, понадеявшись перехватить по паре бутербродов у Шпиля, он имел обыкновение угощать гостей деликатесами и никогда не жадничал, когда звал в гости военруков. И были неприятно огорошены, узнав, что фюрер неожиданно превратился в вегетарианца. Проклиная урчавшие от голода животы и дурацкие шпинаты, которые они вынуждены были жевать, чтобы не обидеть хозяина, фон Китель с фон Йодом, битый час слушали амбициозные разглагольствования Шпиля про то, как он сначала нагнет наглосаксов с мазерфакелами, а затем выставит из Пентхауса коленом под зад. Оба прекрасно понимали, задуманное фюрером — неосуществимо. Ни одна запущенная швабрами спичка ни при каких условиях, включая сильный попутный ветер, а последнее могло случиться, только если бы наглосаксы включили свои воздухогенераторы на реверс, не долетит и до середины бассейна. И штурмовые лестницы, о которых распинался Шпиль, до противоположного берега точно не достанут. А надувных матрасов у него просто нет. Но, если бы и были, наглосаксам ничего не стоило перетопить их огнем из своих ужасных дальнобойных рогаток. Короче, фон Китель с фон Йодлем отдавали себе отчет, против пожарных у Шпиля — ни единого шанса. Но, сказать об этом в лоб они, по понятным причинам, не смели. Ни фон Кителю, ни фон Йоду, вовсе не улыбалось быть зверски отшпиленными. Поэтому фельд-военруки исправно кивали, тщательно записывая под диктовку все нелепости, которые за ночь нагородил Шпиль.
