Алексей растолкал Авдотьича и сообщил об исчезновении приятеля. Авдотьич поднялся, сел, поскреб ногтями под рубашкой, зевнул сладко.

— Нет, говоришь? Дак куда ж он девался? Может, к девкам пошел?

— К каким девкам! — возмутился Алексей.

Он уже догадывался, где Степан. По пути на работу Алексей зашел в здание школы. Там размещалась какая-то военная часть и туда постоянно наведывался Степан. И тут догадка его превратилась в уверенность: военных в школе не было. Возле двухэтажного здания школы бродили одетые кто во что ребятишки, ковырялись в хламе, выискивая в нем нечто, представлявшее для них ценность. Между ними то и дело вспыхивали ссоры.

— Мальцы, куда военные девались? — спросил Алексей.

Один из пацанов, курносый, в лохмотьях, с синюшным цветом лица, шмыгнул носом и ответил с уверенностью:

— В Сталинград, на фронт уехали!

А второй, маленький, в разношенных сапогах и сползающем на глаза треухе, подозрительно спросил:

— А ты не шпиён?

Более точных сведений Алексей от них не добился. Он догнал Авдотьича и рассказал о том, что узнал. Авдотьич, уверовавший в побег Степана, встревожился не на шутку: как старшему, ему придется отвечать за пропажу человека!

— Ить это что за люди пошли! — сокрушался он. — В бега ударились! А за него отвечай — это ему ништо!

Тамара Полякова произнесла задумчиво:

— Степка, может, правильно решил. Мы тут сидим, кудахчем, а он — раз, раз! — сделал все, как надо!

18

С исчезновением Степана Алексей загрустил, стал молчаливым. Он и сам чувствовал, что с ним происходит какая-то перемена. Дело было не только в том, что исчез Степан. И не в том, что он тревожился за мать, что с Аней они расстались навсегда. Разлука с Аней оставила в душе горечь, но горечь эта мало-помалу проходила, растворялась во времени.

Алексей замечал в себе что-то новое, неожиданное, — это было непонятно и тревожно. Он вдруг как-то по-новому увидел свои руки и не узнал их: они были похожи на руки отца — с большими ладонями, все в трещинах и ссадинах. И ступни ног стали большими, тяжелыми, как у взрослого человека.

В избе над шестком было вмазано в печь крохотное зеркальце. Когда никого не было, Алексей рассматривал в нем свое лицо и, разочарованный, возвращался в свой угол, подолгу валялся на соломе, уставившись в потолок.

Война разразилась полтора года назад, а казалось, целая жизнь прошла с тех пор. Даже за то время, когда они эвакуировались со скотом за Волгу, сколько новых лиц он узнал, сколько их промелькнуло перед ним! Промелькнули и исчезли навсегда. Но каждая встреча оставила все ж свой след, пускай даже слабый, незначительный. Алексей смутно стал прозревать, догадываться, что все эти встречи с людьми — это и есть его собственная жизнь…

Во вторник им назначили банный день. Баня была в ведении военных, и в ней одновременно была устроена дезинфекция одежды. Алексей с Авдотьичем помылись, потерли друг другу спины, а когда оделись и вышли, краснолицый, распарившийся Авдотьич заявил:

— Ты как хошь, а я не могу! Суворов говорил: продай подштанники, а после бани выпей сто грамм!

— Где ж вы их найдете, эти сто граммов? — полюбопытствовал Алексей.

— Есть тут одна молодуха, — заверил его Авдотьич. — Али и ты хочешь?

— Нет, что вы! — отказался Алексей. — Я домой пойду.

Он расстался с Авдотьичем и возвратился на квартиру. К его удивлению, в избе никого не было, одна лишь Тамара лежала на печи. Увидев Алексея, подняла русую голову, ласково улыбнулась ему.

— С легким паром, миленький!

— Спасибо! — ответил Алексей. — А где же все?

— Бабы наши только-только в баню собрались, а я не пошла: я вчера вымыла голову с золою подсолнуха. От этой золы волосы гладкие становятся, ровно шелк, а в бане вода жесткая, собьются колтуном — не расчесать!

Тамара говорила, с улыбкой посматривая на него с печи. Алексей снял пальто, повесил, присел у стола, не зная, чем заняться. То, что они с Тамарой были одни в доме, смущало его.

— Хозяйка где? — спросил Алексей, чтобы только не молчать.

— Понесла сдавать носки, что навязала.

— Куда сдавать?

— Подарок отправляет бойцам. У нее двое ребят погибло на фронте да муж без вести пропал. Все, что может, для фронта отдает — видишь сам, в избе ничего нет!

Алексей удивился и почувствовал уважение к молчаливой суровой хозяйке. Больше всего поразило его то, что когда он ей гадал, карты сказали правду!

Это дало новое направление его мыслям. Он встал, сунул руки в карманы, заходил по избе. Тамара молча глядела на него, потом вдруг сказала:

— Что половицы меряешь? Погадал бы мне, что ли!

Алексей не сразу согласился:

— Ладно, погадаю.

Взяв свою колоду карт, сел у стола.

— Слезай.

— Что-то не хочется, — отказалась Тамара, — там холодно.

— Ну, оставайся на печи, согласился он, — только ничего не увидишь.

— А ты иди сюда, — предложила Тамара, — здесь тепло!

— Вот еще! — вспыхнул Алексей.

— Ты меня не бойся! — засмеялась она. — Я не кусаюсь.

— Ну вот еще! — повторил Алексей, окончательно смутившись.

— Иди, иди, не стесняйся!

Алексей взял карты и влез на печь.

— Валенки скинь! — строго приказала она.

Печь была большая, там легко могло поместиться четверо человек, не меньше. Ровное сухое тепло враз охватило Алексея.

Тамара лежала, подперев ладонями подбородок. На ней была только легкая светлая кофта с вылинявшими цветочками да темная юбка. Пышные свои волосы она небрежно перетянула на затылке какой-то ленточкой. Серые глаза Тамары смотрели на Алексея ласково, лучились непонятным светом. Алексей чувствовал, как на него накатывает состояние пугающей неловкости.

— Как здесь гадать — темно же! — грубовато, с хрипотцой произнес он. — Тут и карт не увидишь!

— Не гадай, коль не хочется!

Она повернулась к нему и, заглядывая в глаза, спросила вдруг виновато и даже жалобно:

— Леша, скажи мне, только честно-честно, что ты думаешь про меня? Плохая я?

— Что ты! Ты хорошая!

— Да нет же, глупый, я знаю, что я плохая: вон как Николай Иванович меня костит! Только ты еще не все про меня знаешь! Ты послушай, что я тебе скажу одному. Только тебе скажу, ты поймешь, потому что ты такой… чистый! Я, Леша, решила на фронт уйти, в армию! Здесь я, миленький, пропаду, уж я-то себя знаю! Ты не знаешь ничего, но все равно слушай: я с моим Володей, с мужем, прожила всего-то полгодика. Я и налюбоваться им не успела, а был он у меня такой… невыразимо хороший какой! Его в первый день взяли в армию. А через месяц похоронку прислали… Я никому не сказала об этом и сама не верила. А потом пришел один сосед, они с Володей вместе воевали. Он мне и рассказал, что похоронил моего Володю самолично возле деревни Липовой, что в Белоруссии. Мне бы не верить, но знаю, что он сказал правду, — его тоже скоро убило. Я и завила горе веревочкой! Не доведет это меня до добра — чего там!.. И надумала я в армию уйти, сестрой милосердия или еще кем — у меня семь классов есть, грамотная все ж. Я давно хотела, да не решалась, а тут Степка твой дал пример. Я и решилась. Только смотри, не проговорись никому, понял, миленький!..

Алексей слушал, порываясь сказать ей какие-то слова, добрые, ласковые. Но она все перебивала, не давала ему говорить, говорила сама. И он понял тогда, что ему надо молчать, надо слушать. Только под конец спросил:

— Когда ж ты пойдешь в армию?

— Вернемся в бригаду, возьму документы — и в военкомат!

— Тамара, ты даже не знаешь, какая ты хорошая! — пылко произнес он. — Если хочешь знать, ты лучше всех, лучше других! Знаешь, я тебя никогда не забуду! Если только останусь жив — потому что я ведь тоже скоро пойду в армию! — я обязательно разыщу тебя!..

Она счастливо рассмеялась.

— Зачем меня искать. Не надо, миленький! Я вижу все: тебе знаешь какая девушка нужна? Такая, как ты, чтоб вы одинаковые были. Погоди, ты такую найдешь, я верю!..