— Чего не спишь? — спросила она шепотом.
— Я сплю, — ответил он и поправился: — Я спал, но проснулся.
— Я только что пришла, — сообщила она радостным шепотом. — Ты погоди!..
Тамара ненадолго исчезла за занавеской, а потом вышла — в белой полотняной рубашке, босиком, с распущенными по плечам волосами. На цыпочках ступая по соломе босыми ногами, подошла, наклонилась к Алексею — на него пахнуло теплом женского тела.
— На-кось хлебца тебе кусочек! — протянула она руку, говоря шепотом.
— Я… я не хочу! — проговорил Алексей с трудом.
— Не упирайся, ешь! Бери, я раздобыла сегодня!
Сунув Алексею кусок тяжелого хлеба, Тамара выпрямилась и, так же осторожно ступая, скрылась за занавеской.
16
И потекли день за днем, день за днем. Прошло две недели, и вместо замены им прислали из колхоза еще продуктов. Декабрь был на исходе, стужа становилась злее, а дни все короче. Но даже за короткий день Алексей выматывался до предела. Он так и не смог подражать Павлову: бросил лопату земли — постой, отдохни. Он долбил землю, кидал землю, разравнивал и носил землю на носилках. И останавливался лишь тогда, когда чувствовал, что задыхается от изнеможения.
Редко приходили письма от матери, а от Ани он не получил еще ни одного, хотя прошел целый месяц. Алексей мрачнел, хмурился, даже Тамара посочувствовала ему:
— Не переживай, Леша, получишь еще!..
В конце декабря, возвратившись с работы, он нашел треугольный конверт с письмом от матери. С жадностью стал читать Алексей хуторские новости: Федя и Комптон еще не уехали, Антонов бегает, ругает всех. Мать спросила Антонова, будут ли менять тех, кто работает на окопах, но бригадир лишь отмахнулся. «Так что, — писала мать, — придется тебе, Леша, пробыть еще один срок». Потом мать рассказывала о себе: работает на скотном дворе, кормить скотину нечем, каждый день одна-две коровы не поднимаются — смотреть на все это тяжело…
Алексей ждал, что мать напишет об Ане, но она не догадалась, а может, нарочно не касалась этого. Едкая горечь подступила к сердцу, сжала его, но Алексей сказал себе: ну и пусть!..
Он вышел из дому. Морозный вечер был тихим, лишь вдали слышалось тарахтенье трактора. В окнах соседних домов желтели огоньки, с улицы доносился девичий смех, скрип сапог. У крыльца стоял Павлов, курил, время от времени заходясь тяжелым кашлем.
— Что пишут? — спросил Павлов в перерыве между двумя приступами кашля.
Алексей сказал, что смену не пришлют и в этот раз, придется оставаться еще на срок, а то и больше. Николай Иванович какое-то время молчал, и Алексей удивился его молчанию. Но тут старика прорвало, он стал поносить жуткими словами и Антонова, и Лобова, и вообще всю эту жизнь. Больше всех доставалось Антонову.
— Он меня запомнит! — клялся Павлов. — Он меня на всю жизнь запомнит! Я знаю такое, что он у меня будет вертеться, как карась на сковородке!..
— Про лошадей, да? — вырвалось у Алексея.
— И про лошадей тоже, — подтвердил Николай Иванович и вдруг замолчал.
В темноте не было видно выражения его лица, но Алексей чувствовал, что старик замер в неестественном напряжении.
— Я тоже знаю про это! — с вызовом произнес Алексей.
— Что ты знаешь? — приблизил к нему лицо Павлов, и, хотя пытался говорить пренебрежительно, Алексей видел, что старик встревожен.
— Кое-что знаю! Я найду коней и докажу ему!..
Эти слова сразу успокоили Павлова, он лишь рукой махнул: ну да, ищи ветра в поле!..
Алексея подмывало сказать, что он своими глазами видел Орлят, но удержался, не сказал. Лучше повременить, а когда возвратимся домой, надо рассказать все Лобову. Председатель пошлет кого-нибудь, хотя бы его, Алексея, в колхоз «Красное знамя», и тогда все выяснится окончательно.
Николай Иванович, вспомнив, что пребывание на строительстве противотанкового рва затянулось, пошел в избу поговорить с Авдотьичем. Когда Алексей вернулся туда, Павлов рьяно наседал на Авдотьича, а тот, хотя и слабо, но оборонялся, норовя перевести разговор в спокойное русло. При кажущейся простоте, Авдотьич был дипломатом и прекрасно понимал, что Павлов для него — невелика цаца, пошумит и успокоится. А вот против воли Лобова Авдотьичу не хотелось идти никак, поэтому он старался миролюбиво объяснить Николаю Ивановичу:
— Дак ить против начальства не попрешь, Иваныч! Знать, некого прислать на замену, чего ж делать? Придется поработать еще!
— Тебе хорошо — поработать. Ты на санях ездишь, а я весь день лопатой машу как проклятый!
Алексею хотелось сказать, что так махать лопатой, как это делает Павлов, тоже не переломишься! Но он промолчал, потому что многому научился у старика: как бросать землю, как выбирать инструмент. Что касается Авдотьича, то он был прикомандирован со своими санями к складу и жил если не припеваючи, то все же легче других. Возвращение домой, к жене Авдотье, ему, видимо, не представлялось чересчур радужным. Тут Алексей вспомнил слова Комптона, что в любом положении существует две стороны — серьезная и комическая. То, что им не хотелось оставаться здесь еще на один срок, — это была сторона серьезная. Разговор же Павлова с Авдотьичем, без сомнения, относился к комической стороне их положения.
— А как продукты? — не сдавался Николай Иванович. — Продукты как? У нас они через три дня кончатся, что есть будем? Надо завтра-послезавтра сниматься и — в колхоз! Пусть другие теперь поработают!
— Пришлют продукты, — осторожно предположил Авдотьич.
Продукты им привезли на следующий день, привез их Степан на санях, запряженных парой быков. Все были на работе. Степан занес поклажу в дом, оставил у хозяйки, а сам пошел искать Авдотьича. Не найдя его, Степан направился к противотанковому рву. Не без труда разыскал он в этом муравейнике земляков.
— Лexa! Николай Иванович! — крикнул он еще издали и скатился к ним вниз по откосу. — И Тамара тут!..
Удивлению и радости Алексея не было границ: он никак не ожидал, что Степан появится здесь. В серой солдатской шапке, с почерневшим от ветра добродушным губастым лицом, он показался Алексею выше ростом, хотя с тех пор как они расстались, прошло не так уж много. Вообще, в облике товарища появилось что-то незнакомое, взрослое. Да и на Алексея Степан посматривал с удивлением, вроде узнавал и не узнавал его.
— Как там в хуторе? Что нового? Как моя мать? — кинулся к Степану Алексей.
— Что это братец твой забыл про нас? — едко спросил Павлов. — Выходит, так и не будут нас менять?
— Некем, — пояснил Степан, — людей совсем нет. А вы уже привыкли тут, и председатель так сказал.
— Это почему же нет людей? — не унимался Павлов. — А хоть бы ты? Что ты, не можешь меня сменить?
— Я бы с радостью! — вырвалось у Степана.
Он и в самом деле с восхищением оглядывался по сторонам, на эту разношерстную толпу людей, на длинный аккуратный противотанковый ров, который рождался под их руками.
— Дай я попробую! — повернулся он к Алексею, взял у него кирку.
— Вот и оставайся! — настойчиво предлагал Николай Иванович, глядя, как Степан азартно машет киркой. — Ты останешься за меня, а я отвезу сани в колхоз.
Степан распрямился, смахнул пот со лба.
— Останусь. Только вы скажите Веньямину, что сами забрали у меня быков.
Перспектива уехать домой так обрадовала Павлова, что он поспешно заверил:
— Скажу, скажу, не бойся! Я ему много чего скажу!..
До сих пор молчавшая Тамара вмешалась в разговор:
— Дезертируешь с трудового фронта, Иваныч? Мальца обманываешь?
— А ты молчи! Не твое дело!
Алексея словно обожгло, он резко повернулся к Павлову.
— Замолчите сейчас же! — крикнул он так, что вокруг все оглянулись.
— Старый дурак! — отрезала Тамара. — Сроду был такой!..
— А, идите вы все знаете куда?! — в сердцах махнул рукой Павлов и, кинув лопату, стал поспешно выбираться наверх.
