Только сейчас дошло вдруг до Алексея, — казалось, он почувствовал это собственной кожей, — что жизнь не стоит на месте, и пока он будет на окопах, дома все может перемениться…

Ему стало до того грустно, что он места себе не находил, не знал, что делать, чем заняться. Между тем прошло и два, и три часа, наступил день, а они все еще никуда не тронулись с хутора: ждали людей из центральной бригады. Федя, снарядив мешок Алексею, ушел к Тамаре, чтобы помочь ей.

Наконец к полудню в хутор въехали сани, запряженные парой круторогих быков. За санями гурьбой шли шестеро человек — пять женщин во главе с пожилым мужичком в рваном треухе и рваном полушубке. Алексей узнал его, это был Авдеич, который одно время работал в правлении колхоза бухгалтером. Законное отчество у него было Авдеич, но его чаще все звали Авдотьичем, причем на прозвище это мужчина откликался охотно.

На санях сидел еще кто-то, седьмой, зарывшись в сено между мешками и кульками. Алексей не сразу рассмотрел, кто это, но вдруг понял, узнал — это же Аня! Аня сидит среди мешков, закутанная в полушубок и теплый платок! Радость и смущение одновременно охватили его: Аня приехала, чтобы проститься с ним!..

Сани остановились, и Авдотьич, старший команды, тотчас же начал что-то выяснять у Антонова. Алексей заторопился к саням, к Ане. Она увидела его, поднялась навстречу.

— Аня, здравствуй! — сказал он радостно. — Хорошо, что ты приехала!

— Ой, Леша! — всхлипнула вдруг она. — Меня посылают на окопы! Председатель знает, что у нас бабушка больна, а все равно послал!

Тут только до Алексея дошло, что Аня не провожать его явилась.

— Вот здорово! — вырвалось у него. — Вместе едем!

Аня как будто не слышала его, жаловалась:

— Бабушка сейчас в очень плохом состоянии, за ней нужен уход. Дедушка с утра до ночи на работе — разве они имеют право посылать меня на окопы?

Алексей растерялся: действительно, нехорошо. Но, с другой стороны, мать Алексея тоже постоянно недомогает, однако он же не отказывается ехать! Один откажется, другой откажется — кому тогда работать?

— Это плохо, что тебя посылают… — неуверенно произнес он.

— И, кроме того, у меня катар желудка, — сказала Аня. — Мне тяжело будет копать.

Алексей предположил:

— Тебе дадут что-нибудь полегче: обед варить или еще что…

— Не буду я варить! — отказалась Аня. — Приедем в район — я в больницу пойду. У меня справка есть, еще довоенная, а Семен Данилович говорит, что она недействительна!

Аня порылась в кармане, извлекла оттуда узелок, хотела, видно, достать справку, будто Алексей не верил ее словам. В это время Авдотьич, поправив рваный треух, скомандовал:

— Ну, бабы и мужики, вперед к победе! В путь!

Алексей обнял мать, она заплакала. Подошел Федя, крепко пожал ему руку. Евдокия Сомова расцеловала его в обе щеки, с крыльца ему кивнул Комптон. Алексей повернулся и побежал догонять сани. Краем глаза он видел, как Тамара, не стесняясь земляков, поцеловала Федю и тоже заторопилась вслед за Алексеем.

Как только покинули хутор и вышли в поле, морозный ветер обжег лицо, вышиб слезу. Алексей шел рядом с санями, на которых подняв воротник шубы и отвернувшись от быков, сидела Аня. Изредка она покрикивала:

— Цоб пошли, серые!

Быки брели как брели, окрик на них не действовал. Алексей улыбнулся:

— Они тебя не слушаются, потому что они не серые!

Несмотря на разлуку с домом, несмотря на то, что глаза у Ани были что называется «на мокром месте», Алексей испытывал почти счастье: хорошо, что они едут вместе с Аней!..

Да и она вроде успокоилась, повеселела, словно примирилась со своей участью. Тамара посматривала на них с понимающей улыбкой, и только эта улыбка немного смущала Алексея.

Белая равнина распахнулась во все стороны от дороги, степь, казалось, звенела от холода. И еще казалось, что молчаливая эта степь не выдержит мороза, взорвется, закружит метелью, засвистит бурей. Но замедленное время шло минута за минутой, час за часом, и ничего подобного не происходило. Продолжалось только безостановочное движение вперед по ускользающей из-под ног занесенной снегом дороге.

Алексей изредка присаживался на санях, но сидеть долго не мог: старенькое пальто грело плохо. Он вставал, шел рядом с санями, перекидывался словами с Аней, а дорога все уходила и уходила вдаль.

К вечеру они добрались до хутора, в котором заночевали.

14

Лишь во второй половине следующего дня они пришли в райцентр. По сравнению с их хутором районный центр показался Алексею городом. Здесь было много военных, то и дело катили по улицам грузовики, громыхали тракторы, волоча за собой огромные сани, на которых высились какие-то ящики. Спутники Алексея тоже были ошарашены грохотом и суетой, притихли, пошли кучней.

Расспросив встречных, они направились к деревянному зданию, некогда окрашенному в желтый цвет, — там размещался райисполком. Авдотьич пошел наводить справки, а Павлов и еще две женщины решили проведать рынок. Остальные тоже разбрелись. Аня взяла из своего мешка небольшой узелок и, не глядя Алексею в глаза, сказала:

— Я, Леша, пойду к Звонцовым: тетя Лариса тут в больнице работает. Гостинец ей передам.

— Пойдем вместе! — обрадовался Алексей.

— Нет, ты побудь здесь, — возразила она поспешно. — Я, может, задержусь там… Я одна пойду, ты подожди меня, хорошо?

И, не ожидая согласия, заторопилась прочь от саней. Алексей был удивлен и обижен.

Вскоре из дверей исполкома вышел Авдотьич. Увидев возле саней одного Алексея, он спросил:

— А иде остальные?

Ушли кто куда. Поглядеть пошли.

— Не было печали!.. — озабоченно произнес Авдотьич. — Ехать приказано, чтобы к вечеру быть на том берегу! Беги, собирай всех!

Алексей хотел было кинуться за Аней, в больницу, но передумал: пусть поговорит с земляками, пока соберутся все остальные.

Он направился на рынок. Навстречу ему шли два красноармейца в шинелях, у того и у другого прямо поверх шинелей были приколоты ордена Красного Знамени. Алексей с уважением проводил их взглядом: солдаты шли, дымя цигарками, смеялись чему-то весело, беспечно. Глядя им вслед, Алексей пытался сообразить, почему они носят ордена на шинелях. Но тут ему попался еще один красноармеец, который нес котелок, полный молока. Шел он не спеша, чтобы не расплескать молоко. Алексей присмотрелся и увидел, что у него тоже орден на груди. Но только это был не орден, а, оказывается, гвардейский знак: на красном знамени золотом было написано «гвардия». Видно, эти знаки так было положено носить, поверх шинелей, а может, еще почему. Главное, здесь стояла гвардейская часть, — вот что было здорово!

Алексей готов был пойти вслед за красноармейцами, но тут его окликнул Павлов:

— Лексей, что ворон ловишь посредь улицы?

Павлов вместе с женщинами уже возвращался с рынка, где, по их словам, было пусто.

— Авдотьич зовет всех, — сообщил Алексей, — ехать надо на ту сторону Волги.

— Успеется, — проворчал Павлов, — не на свадьбу!

Когда вернулись к саням, все были в сборе, кроме Ани. Но вот в конце улицы показалась и она. Запыхавшись, подошла к ним, голубые глаза ее радостно сияли, толстые косы выбились на бегу из-под платка. Подошла прямо к Авдотьичу и сунула ему в руки какую-то бумагу с лиловой печатью.

— Справку дали! — сказала она торжествующе. — Меня освободили от работы!

Сказала и сама насторожилась, ожидая, что сделает Авдотьич. Авдотьич взял справку, медленно, шевеля губами, прочитал ее и озабоченно произнес:

— Что деится, что деится!.. Я ить не доктор и не председатель — мое дело сторона! Не можешь — знацца, не можешь… А справку ты себе возьми, она мне без надобности!

И сунул справку Ане в руки. Колхозницы, сгрудившись у саней, молча смотрели на Аню. А Тамара обожгла ее таким презрительным взглядом, что Алексею, который был ошеломлен больше других, стало почему-то стыдно.