— Ограбили! Стыд и ср-рам! Была трава и нет тр-равы. Пропала моя травушка. Прилетаю к этой… (Вещая Птица мотнула головой в сторону Печальной Икки), а у неё стог сена под брюхом. Чья трава? Вестимо, моя… А она жр-рёт… Вор-ровка! Спр-раведливости требую, спр-раведливости! Пр-руд наплакали! Траву извели… Р-разве это жизнь?!

— Да… Сложное дело… — задумчиво произнёс господин Крот.

— Пр-ростое! — немедленно возразила Людмила, но судья, не обращая на неё внимания, продолжил рассуждать вслух.

— Если это преступление, то должен быть пострадавший. Кто пострадавший?

— Я, — с готовностью отозвалась Вещая Птица, вертясь на ветке и нервно теребя хохолок. — Я пострадавшая! Мою траву извели.

— Траву, конечно, жалко… — задумчиво продолжал Крот, — но, с другой стороны, скоро осень… Она бы и так пропала… Новая по весне вырастет… Вы подождите.

— Я-то подожду… А справедливость? — зашлась от негодования Людмила. — Где справедливость?!

— Так вам нужна эта трава? — участливо спросил Крот, — жить без неё не можете? Тогда это, конечно, нехорошо…

— Что значит, нужна или не нужна? — возмутилась Вещая Птица, — это моя трава, вот, видите? — и она в подтверждение своих слов ткнула в табличку, где было написано МОЁ. В любом цивилизованном лесу знают: моё — это моё! не очень-то вы пострадали от её исчезновения. А раз нет пострадавшего, — нет и преступления… Так получается?… Хотя брать чужое всё-таки нехорошо…

— Вот-вот, нехор-рошо… Пр-реступно!

— Но с другой стороны, трава, вероятно, должна принадлежать или тому, кто её посадил, или тому, кто в ней нуждается, а иначе тоже будет не очень-то справедливо… — продолжал рассуждать Крот.

— А что ты обо всём этом думаешь, Икка? — обратился он к романтической корове. Ему пришлось повторить несколько раз, потому что Икка пребывала в глубокой задумчивости и никого не слышала.

— Я думала, она ищет сердечного примирения… — отозвалась наконец корова, — по её щеке уже бежала первая слезинка, предвещавшая скорый водопад.

— Я ещё когда на рассвете проснулась, подумала, вот дивный день для всеобщего примирения! Смотрю — стог, в стоге записка: Икка, я тебя люблю, ешь на здоровье. Конечно же, я сразу узнала эту травку… Такой нежной мятки больше нигде во всём Лесу нет, и земляничный лист… Я думала, она помириться хочет! Я от чистого сердца ела! А она…

— Бр-ред! — немедленно взвилась Людмила, — вр-раки! Мир-риться? С тобой, вр-редительница? Ни за что!

— Очень интересно, — задумчиво сказал судья, — и где же эта записка?

Икка озадаченно ткнулась мордой в стожок.

— Кажется… кажется я её съела. У-у-дивительно… — неуверенно промычала она.

— Вот видите, видите! — злорадно заверещала Людмила.

— Не вижу, — уточнил Крот, — слышу.

— Так вы будете её судить? — напустилась на него Людмила.

— Я здесь, голубушка, не для того, чтобы судить, — с достоинством ответил Крот, — я мировой судья. Помирились бы вы, милые, и дело с концом…

— Ер-рунда! Требую правосудия! — не желала успокаиваться Людмила.

— Ну что ж, — вздохнул Крот, — если требуете, тогда пожалуйста… — Ваши доказательства?

— Какие ещё доказательства?! — взвилась Птица.

— Какие у вас доказательства, что это именно ваша трава?

— Но ведь корова сама призналась, что это моя трава… — удивилась пророчица.

— Мало ли что сказала Икка, она могла и ошибиться.

— Я могла ошибиться?.. — возмутилась теперь уже корова, — да я каждую травинку в Лесу…

— Помолчи, Икка, — перебил её Крот и повернулся к Людмиле, — Икка могла ошибиться, — с нажимом повторил он. — К тому же Икка призналась только в том, что нашла эту траву. Вы сами видели, как она её рвала?..

— Н-нет… — была вынуждена признать Людмила.

— Вы можете доказать, что это именно ваша трава? Какие-нибудь особые приметы?

— Ну какие у травы могут быть приметы… — окончательно растерялась пророчица, — мокрая, зелёная…

— Доказательств нет, — подытожил Крот, — сомнения толкуются в пользу обвиняемого, — уточнил он. — Икка невиновна!

Романтическая корова раскланялась.

— Вы очень-очень добры, — пробормотала она сквозь слёзы и разрыдалась.

— Погодите, погодите, — старалась перекричать шум и гам Вещая Птица Людмила, — а что с прудом? Ведь это она его наплакала! Это все видели.

— Ну что вы, право… — окончательно погрустнел Крот, — а если бы вас дождиком чуток подтопило, вы бы тоже стали судиться?

— Дождь — явление природы! — запальчиво возразила пророчица.

— Икка тоже явление природы… — задумчиво ответил Крот и нырнул под землю. — Заседание окончено.

— Ура! — закричала Мышь и бросилась обнимать Икку. Она смогла дотянуться только до копыта романтической коровы, но всё равно это выглядело очень трогательно. За свой порыв кроха была вознаграждена тёплым солёным душем — от счастья Икка лила слёзы еще обильней, чем с горя.

— Ура! — пискнул Птах и взлетел над головой Печальной Икки.

— Конечно, и разумеется — ура! — подтвердил Верёвочный Заяц, теребя бечёвку с завязанными на ней узелками.

— Ура! — закричали, наконец, из дальних рядов, до них всеобщее веселье докатилось с некоторым опозданием.

— Ура!

— Ура!

— Бабах!

Хлопок прозвучал так неожиданно, что никто даже не успел испугаться.

— Вот это я понимаю, взрыв восторга, — пискнула Ночная Мышь, которую упругой воздушной волной забросило в кусты. На зубах у неё скрипел песок, а мордашка была перемазана в пыли. — Вот это я понимаю… — шепнула она, выглядывая из зарослей. — Ой! Ничегошеньки не понимаю…

На месте, где несколько мгновений назад плескалась скромная лужица слёз Печальной Икки, теперь бурлило, набирая силу, целое море… На другом его берегу мелькнул в зарослях маленький синий хвост, но мало кто в тот миг глазел по сторонам.

Звери с криком и писком лезли на деревья и холмы, спасаясь от подступающей воды. Птицы кружили в воздухе и гомонили на разные лады. Неразбериха была полная. Мышь едва-едва смогла докричаться до Зайца, беспомощно озиравшегося по сторонам в поисках верёвочки с узелками, которую буквально вырвало у него из лап. Вдвоём они взобрались на ближайший холм и, прижавшись друг к другу, смотрели на то, что творилось внизу на поляне. Заяц дрожал, а Мышь тихонько стучала зубами от холода и страха.

Совершеннейший хаос и неразбериха длились недолго, не больше нескольких минут, но всем собравшимся на слушанье дела Печальной Икки, они, минуты, показались целыми столетиями…

Неожиданно шум, гам и тарарам смолкли, точно по мановению волшебной палочки, и над поляной пронёсся всеобщий вздох:

— Ах!..

Волнение вод прекратилось, перед изумлёнными обитателями Нечаянного Леса простиралась блестящая, словно серебряный поднос, водная гладь, и не было ей ни конца ни края. Печальная Икка, словно одинокий утёс стояла там, где застал её оправдательный приговор, вода доходила ей как раз до кончика хвоста.

— Какое оно… — благоговейно прошептала Мышь, заворожённо глядя в серебристую переменчивую даль. Ей было уже совершенно всё равно, что майка у неё вся в грязи, а нос исцарапан.

Первым пришёл в себя Бобр. Как-никак, он привык иметь дело с водой. Бобр осторожно спустился с холма, принюхался и лизнул набежавшую волну.

— Солёная! — гордо оповестил он всех и задумчиво прибавил, — вот ты какое… море… Эй, Верёвочный, это уже по твоей части!

Зайца не надо было звать дважды. Задыхаясь от счастья, он сбежал с холма. В глазах у него стояли слёзы.

— Море… Маленькое… Настоящее море… — только и мог выговорить он, макая свои тонкие белые лапы в тёплую солёную воду. — Наше море…

Тут, наконец, пришла в себя и пророчица Людмила. Так уж получилось, что холм, где росло дерево с табличкой «Mr. Smith», со всех сторон окружала вода, подступая к самому дереву. Но удивительное дело — золотозубая Птица и не думала возмущаться. Напротив.