Прочитав пару страниц, немолодой длинноухий мечтатель откидывался в кресле, закрывал глаза и видел себя ловким беспечным юнгой, что карабкается на мачту в самый разгар свирепого шторма.

— Шхуна, — шептал Заяц, — Саргассы, Баб-эль-Мандебский пролив…

Что до Ночной Мыши, то она, разумеется, обязательно наведалась бы к Вещей Птице, чтобы разузнать — суждено ли ей вообще когда-нибудь взлететь или же она обречена провести всю свою жизнь бегая, ползая и карабкаясь. Но Мышь была слишком погружена в себя и ничего вокруг не замечала. И хотя объявления, возвещающие о «великой пророчице», висели по всему Лесу, она не обратила на них никакого внимания. Конечно, если бы ей довелось забрести на другой конец Дальней Поляны, она обязательно обратила бы внимание на непривычное оживление в обычно пустынном месте. Но в эти дни Мышь наносила визиты в другой стороне леса.

Каждое утро она торжественно водружала на голову свою ослепительную жёлтую шляпу и отправлялась в гости к маленькому Птаху. Заяц кричал ей вслед: «Возвращайся к ужину», запирал дверь и до самого вечера оставался в крошечном домике один на один со всеми пиратами Карибского моря.

Маленький Птах, был, к слову сказать, уже вовсе не так мал. За месяц он основательно подрос, и на смену нежному серому пуху на крыльях понемногу росли пёстренькие перья. Птах был единственным птенцом в гнезде. Родители души в нём не чаяли. И всё-таки ему бывало скучно сидеть целыми днями одному, и он радовался, когда Мышь приходила к нему в гости.

Несколько дней назад он с гордым и таинственным видом сообщил ей:

— Смотри-ка, как я могу! — и перепорхнул с ветки на ветку так легко, словно это было самое пустяковое дело.

Мышь немедленно преисполнилась почтительного восхищения:

— Ух ты… Здорово! Ты молодец, Птах! Послушай, а может, ты и меня научишь?

— Тебя? — искренне удивился птенец, — а разве ты не умеешь? Это ведь так просто…

Но его подружка, всегда весёлая и оживлённая, глянула так грустно, что он не решился продолжить.

— Меня, именно меня, — настаивала Мышь. — Птах, миленький, научи меня летать, пожалуйста! У меня самой ничегошеньки не выходит, — Мышь потрясла пособием для галок первого года обучения. — Я учусь-учусь, а оно не учится, — вздохнула она, — но ведь книжка — это всего лишь книжка. А Заяц ничем не может мне помочь. И никто не может, не хочет… Разве что ты, а?..

— Да я что, я не против, — сконфуженно защебетал Птах, — только я ведь сам толком ничего не знаю… Оно само. Я сегодня проснулся и понял, что знаю, как надо летать. Приснилось… А объяснить «как» и «почему», я, наверное, не смогу… — последние слова он произнёс совсем тихо, словно извиняясь.

Мордочка Ночной Мыши даже вытянулась от огорчения.

— Что же мне делать? — грустно спросила она. — Видимо, я как-то не так сплю… Или не там… Может быть, в дупле или в гнезде было бы иначе. Наш домик — он замечательный, но… в таком домике просто невозможно увидеть летучий сон! Вот баночку варенья из одуванчиков — пожалуйста, или цветущую клеверную полянку… Неужели я никогда… — голос у малютки дрогнул.

— Ну, что ты, что ты, Мышь! — заволновался Птах. — Ты такая… такая целеустремлённая, да ты ещё всех переплюнешь, то есть, я хотел сказать, перелетаешь. Я ведь не отказываюсь. Только не так уж много я знаю, к сожалению, — вздохнул птенец. — Но что знаю, то расскажу… А чего не знаю… мы спросим у папы! Папа наверняка знает всё!

С того самого дня Мышь каждое утро спешила на занятия к своему маленькому другу. Ох, и странные это были уроки! Мышь подпрыгивала вверх, поджимала лапы и принималась лихорадочно бить крыльями, пытаясь удержаться в воздухе хотя бы несколько мгновений, а Птах сидел в сторонке и объяснял, что, по его мнению, она делает не так.

Выслушав его замечания, Мышь предпринимала следующую попытку. Птах выискивал новые недочёты, и всё повторялось вновь.

А когда прилежная Мышь чувствовала, что от тоненьких, но повелительных окриков «спину ровнее!», «левое крыло поднять!», «уши прижать!» у неё голова начинает идти кругом, они устраивали перерыв и шли собирать землянику.

Птах кружил над поляной, высматривая в зелёной траве красные ягодки, а сладкоежка из домика с круглыми окнами собирала их в туесок из берёзовой коры. После обеда маленькие друзья усаживались где-нибудь в тени и, перемазавшись ягодным соком с ног до головы, принимались мечтать о том, какие чудесные дальние прогулки они станут устраивать, когда Птах ещё чуть-чуть подрастёт, а Мышь наконец-то выучится летать.

В один из ближайших дней (это было примерно через неделю после того, как в лесу водворилась Вещая Птица), Ночная Мышь выбежала из дома с круглыми окнами позже обычного. Так уж получилось, что Верёвочный Заяц наконец дочитал свой пиратский роман, и, с сожалением захлопнув пухлый потрёпанный том, решил, что пора выздоравливать.

За то время, что старый мечтатель предавался насморку и дальним странствиям, углы гостиной успели зарасти паутиной, а маленькие окошки основательно запылились, так что всё утро Заяц и его подопечная потратили на генеральную уборку, немного напоминавшую генеральное сражение.

Удивительно, но факт, отлично известный учёным и домохозяйкам, — беспорядок и в галактике, и в кладовке мгновенно накапливается сам, а вот на то, чтобы привести в порядок хотя бы один крошечный кусочек Вселенной, приходится потратить множество времени и сил.

Когда Ночная Мышь собралась, наконец, в гости к Птаху, солнце уже припекало вовсю, но кроху это не остановило. Она поправила на голове свою прекрасную жёлтую шляпу и бодро зашагала к овражку, где гнездилась семья Птаха и вся их пёстрая и шумная родня.

Туда, к ельнику вела широкая удобная тропа. Но едва выбравшись на неё, Мышь тут же прыгнула назад в густую траву. По дорожке навстречу ей трусила Печальная Икка. А она, замечтавшись, вполне могла наступить на любого из своих многочисленных знакомых. Икка была такая большая и такая рассеянная.

«Конечно, огромное утешение знать, что на тебя наступили нечаянно, безо всякого злого умысла, но всё-таки это не слишком приятно», — думали друзья романтической коровы и старались под ноги ей не попадаться. Вот и благоразумная Мышь сперва укрылась под колючим кустом бузины и только потом поздоровалась:

— Добрый день, Икка!

— Добрый… — близоруко прищурилась корова. — Здравствуй, моё дорогое дитя!

— Как ваше здоровье? Как поживаете? Куда это вы так спешите? — Мышь старалась быть вежливой и поэтому единым залпом выдала три самых вежливых вопроса, которые знала.

— Я тороплюсь плакать! — величественно обронила романтическая корова, мотнула головой (что, по-видимому, должно было означать «прощай!») и не спеша потрусила дальше.

Мышь озадаченно повела ушами. Подобная краткость была ну совсем не в характере красноречивой и многословной Печальной Икки. Но времени задуматься об этой странности у маленькой непоседы не было. Она и так уже опаздывала на урок.

Птах в этот день был также необычайно задумчив и немногословен и даже замечания отпускал рассеянно, словно нехотя. Когда же, не удержавшись в воздухе, его приятельница плюхнулась на траву в третий раз, птенец вздохнул и тихонечко пискнул:

— Мышь, а Мышь?..

— Что? — спросила Ночная непоседа, поднимаясь с земли и отряхиваясь от забившихся под шляпу травинок. — Карамельки у меня, к сожалению, уже кончились, извини…

Но Птах так яростно замотал головой, что ей стало ясно — дело тут не в карамельках.

— Пообещай, что сделаешь, — неожиданно попросил птенец.

— Обещаю, — незамедлительно отозвалась Мышь, — а что сделаю?

— Отведи меня к порочице… То есть, я хотел сказать, к пророчице, — поправился Птах, — мама одного меня не пускает, говорит, что я ещё маленький. А ты — большая. С тобой можно.

— Подожди, подожди, какая еще поророчица, — удивилась Мышь, — и кого это она порочит?