– Не понимаешь – ну и ладно. Я хочу решить этот вопрос по-своему, – едва слышно поясняет Ахмед. – Не говори им…

Двое санитаров уже кладут его на носилки и устремляются к карете «скорой». Вспыхивает мигалка, и «скорая» с воем отъезжает. Я остаюсь.

Подбегает полицейский.

– Что это было, кто это был?! – спрашивает взволнованно, даже не дав возможности медикам перевязать меня. – Вы кого-нибудь узнали? – настаивает он.

– Нет… Это какие-то чужие, не наши… – лгу я как по писаному и откидываюсь на землю, теряя сознание.

Не знаю, сколько времени проходит – то ли день, то ли неделя. Чувствую лишь острую головную боль и неведомую ранее слабость – как будто из меня вышел весь воздух. И непрестанно возвращаются ко мне картины той ночи.

Открыв глаза, я вижу озабоченное мамино лицо, какое-то медицинское оборудование, белые халаты врачей… и снова все окутывается туманом.

– Что с ним? – таковы первые слова, которые мне удается произнести.

– Все хорошо, все хорошо, – успокаивает меня мама. – Отдыхай, набирайся сил. Не думай сейчас о глупостях.

Что она говорит?! Да это же самое важное, что только может быть, ведь речь идет о самом любимом моем человеке, а она называет это глупостями… Вдруг он уже мертв, а мать так неумело пытается от меня это скрыть? Но вот она на минутку выходит, и я использую момент: сползаю, ослабевшая, с больничной койки и шаг за шагом, держась за стену, иду в отделение интенсивной терапии. Никто меня не останавливает – видно ведь, что я пациентка. Узнать меня сейчас нелегко: забинтованная голова, опухшее лицо с черными кровоподтеками под глазами и ссадинами на носу.

– Простите… – обращаюсь я к медсестре отделения, которая сидит в регистратуре. – Не знаю когда, но к вам должны были привезти моего парня. Его зовут Ахмед Салими, он араб… – Я едва дышу, ожидая наихудшего.

– А… это тот, с подрезанным горлом? – весело уточняет она. – Где же это вы волочились, что на вас такие бандиты напали?! – с любопытством спрашивает она. Как же, по меркам нашего городка это сенсация: наконец хоть что-то произошло.

– Мы возвращались домой, – объясняю я, а сама еле держусь на ногах. – Это была единственная дорога. – Побелевшими пальцами хватаюсь за край конторки. – Так что с ним? – Чувствую, что больше уже не вытерплю этой неизвестности. – Я только хочу увидеть его.

– Это будет непросто, – беззаботно отвечает она, с интересом глядя на меня. – На следующий же день за ним приехал его друг, вроде бы доктор. Только их и видели. Ординатор не хотел выписывать его, он ведь был в скверном состоянии, но что ж тут поделаешь? Арестовать не арестуешь, он ведь вроде не виноват. Под собственную ответственность покинул отделение, все бумаги подписал, так что мы чисты. Хочет подыхать под забором – его дело. Хотя этот его приятель как будто бы в частной клинике работает…

Так вот оно что! Наверняка это Али вытащил своего земляка из беды. Может быть, благодаря этому Ахмед и выживет! А я-то думала, что после того нашего неудачного визита, так внезапно завершившегося, они никогда больше не захотят друг друга знать… Вот что значит мужская солидарность!

– Такая смазливая девка – и с черномазым водится, – слышу я за спиной слова медсестры. – Мало разве нормальных парней по улицам ходит?! Вот и получила, что заслужила.

Напрягаю все силы, чтобы ускорить шаг. Надо побыстрее вырваться отсюда и начинать действовать. Хватит уже вылеживаться на больничной койке.

Выйти на Али я не могу – не знаю номера его телефона, а Виолетта настолько меня не терпит, что отказывается даже открывать мне дверь и отвечать на какие-либо вопросы.

Телефон Ахмеда молчит целую неделю. Он не подает признаков жизни, а я не хочу быть назойливой: может, он плохо себя чувствует или не в состоянии говорить… Но, проведя в одиночестве выходные, я не выдерживаю и звоню. Раз, второй, третий. Он не берет трубку. Не хочет со мной разговаривать! Я всерьез обеспокоена.

Проходит три недели – а у меня по-прежнему тишина. Жив ли он? А может, вернулся в свою страну, к любящей семье? Но что же будет со мной? В довершение ко всему я с недавнего времени как-то странновато себя чувствую и вот уже дважды у меня не было месячных. В январе я думала, что просто не заметила их, – ведь я никогда особо тщательно не отслеживала свой цикл. Но весь февраль я ждала их с нетерпением. Сейчас же, в начале марта, я уже отдаю себе отчет, что кое-что изменилось, и отлично понимаю, в чем дело. Тогда, в новогоднюю ночь, во время нашего первого раза, мы с Ахмедом не предохранялись. Мне не нужны даже тесты на беременность – я и так вижу изменения, происходящие с моим организмом.

А связаться с любимым у меня нет возможности! В конце концов я решаюсь оставить сообщение на автоответчике, хоть и не люблю этого делать.

– Ахмед, милый, почему ты не хочешь разговаривать со мной? Ты же знаешь, что в случившемся с нами нет моей вины. Я по тебе скучаю. Позвони. – Это было первое сообщение.

– Ахмед, сокровище мое, в чем дело? Жив ли ты? Я очень беспокоюсь. Мне ничего не известно о том, что с тобой происходит. – Второе сообщение.

– Ахмед, ты что, больше меня не любишь? Зачем ты так огорчаешь меня и причиняешь боль? – Третье.

– Солнышко, любимый мой! Отзовись! – Очередное.

– Ахмед, пожалуйста, позвони, – хнычу в трубку.

– Нам нужно встретиться и серьезно поговорить, – резко говорю, доведенная до отчаяния. – Прошу тебя, не избегай меня!

– Ахмед, нам необходимо увидеться, – плачу. – Ты же говорил, что мы предназначены друг для друга и всегда будем вместе… – Я срываюсь на рыдания, и время для голосового сообщения заканчивается.

– Разве трудно тебе встретиться со мной? Скажи! Мне нужно рассказать тебе кое-что очень важное. – Я голосом выделяю последние слова.

– Дорота, ты все-таки законченная идиотка. – В ванную, где я сижу с мобилкой в руке, внезапно влетает мама.

Она оглядывает меня с головы до ног, обращая особое внимание на живот и грудь. Я принимаю ванну, но вода уже почти вытекла, едва закрывает дно, и я стою голышом, будто прародительница Ева. Я скрещиваю руки на талии, но от взора обеспокоенной матери ничего не утаить.

– И что же стряслось на этот раз? – прикидываясь дурочкой, спрашиваю я.

– Ты можешь хоть на минутку перестать притворяться? – нервно произносит она. – Я ведь твоя мать и знаю тебя. Не только характер твой знаю, но и твое тело.

– То есть?

– То, что тебя не тошнит и ты не падаешь в обморок, еще ни о чем не говорит. Ты беременна, черт подери, и почему бы тебе не признаться в этом?!

– Тьфу… – единственное, что у меня выходит сказать.

– Это серьезное дело, Дорота! – Она пристально смотрит мне в глаза. – Ты вот осуждала мой неудачный брак с твоим отцом и дальнейший развод, но я, по крайней мере, была замужем. Поверь мне, гораздо лучше быть разведенкой, чем заиметь ребенка в девках, тем более в таком городке, как наш.

– Да ну? – бесстыдно переспрашиваю я.

– Именно так, – настойчиво продолжает она. – Идти замуж за араба – тоже, конечно, позор, но зато будет с кого требовать алименты. Говорят, арабы обожают детей.

– И что дальше? – ожидаю дальнейших указаний я.

– Ну и пусть он женится на тебе! – кричит она, уже не контролируя себя. – Он вообще живой? Что с ним? Или он тебя уже бросил? – Мать буквально засыпает меня вопросами.

Я принимаюсь дико хохотать, но вскоре хохот сменяется рыданиями. Я плачу так, что наверняка слышно даже в соседнем доме. Изо рта бежит слюна, течет из носа. Я бьюсь головой о край эмалированной ванны и не ощущаю боли – боль моего сердца несравнимо сильнее.

– Доченька моя любимая! – Сердце матери не выдерживает этого зрелища. Она кладет руку на мой ушибленный лоб и ласково обнимает меня за плечи. – Дитя мое… – шепчет она, и на ее глазах выступают слезы.

– Ма-а-амочка-а… – рыдаю я, будто раненый зверь, не в состоянии ничего больше из себя выдавить. Впрочем, говорить ничего и не нужно, все уже ясно.