Он посмотрел на свои ноги, затем перевел взгляд на правый подлокотник кресла, потом на левый, как будто хотел убедиться, что действительно сидит. Вдруг, резко отодвинув кресло, встал. Он подошел к телевизору, постоял немного, глядя на экран, затем повернулся и передвинулся к самому крупному, не считая его самого, в кабинете предмету – тридцатишестидюймовому глобусу – крутанул его, остановил и на одну-две минуты погрузился в изучение. Потом повернулся, подошел к своему столу, взял книгу, которую дочитал до середины – «Но мы родились свободными» Элмера Дэвиса, – подошел к книжному шкафу и поставил ее между двумя другими. Обернулся ко мне и спросил:

– Сколько у нас на счету в банке?

– Чуть больше двадцати шести тысяч после уплаты недельных чеков. Чеки вы выбросили в корзину.

– А что в сейфе?

– Сто девяносто четыре доллара и двенадцать центов мелочью и на крайний случай резервные тридцать восемь сотен.

– Сколько времени идет поезд до Вашингтона?

– От трех часов двадцати пяти минут до четырех часов пятнадцати минут в зависимости от поезда.

Он недовольно поморщился:

– А самолет?

– От шестидесяти до ста минут в зависимости от направления ветра.

– Самолеты летают часто?

– Каждые тридцать минут.

Он взглянул на стенные часы.

– Можем мы попасть на тот, что улетает в полдень?

Я поднял голову:

– Вы сказали «мы»?

– Да. Нужно быстро получить паспорта – ты должен съездить за ними.

– Куда нам нужны паспорта?

– В Англию и в Италию

– Когда мы уезжаем?

– Как только получим паспорта. Лучше вечером. Можем попасть на самолет, который улетает в Вашингтон в полдень?

– Погодите, – сказал я. Можно рехнуться, наблюдая, как статуя неожиданно превращается в динамо-машину. – Это необходимо?

– Нет.

– Сколько раз вы мне говорили, что не надо действовать под влиянием порыва. Почему вы не сядете и не сосчитаете до тысячи?

– Это не порыв. Мы должны были уехать намного раньше, как только узнали, что она там. Теперь этого требуют обстоятельства. К черту все; так можем мы попасть на этот самолет?

– Нет. Ничего не поделаешь. Одному Богу известно, что вы будете есть в течение недели или, может быть, года – а Фриц готовит к ужину мусс «покахонтас» из молок макрели, и если вы его не съедите, то потом выместите злость на мне. Пока я позвоню в аэропорт и достану из сейфа ваше свидетельство о натурализации и свое свидетельство о рождении, вы можете пойти и помочь Фрицу, раз уж у нас такая сумасшедшая спешка.

Он хотел что-то сказать, но передумал, повернулся и пошел в кухню.

Мы вернулись домой в девять часов вечера. У нас были не только паспорта, но и билеты на самолет, улетающий из Айдлуайлда в Лондон в пять часов пополудни следующего дня, в субботу.

Вульф вел себя не так, как подобает мужчине. Я надеялся, что раз уж он решил пересечь океан и добрую часть континента, то с нелюбовью к машинам покончено, и расслабился, однако видимых изменений в его реакциях не произошло. В такси он сидел на краешке сиденья, вцепившись в ремень, а в самолете все его мускулы были напряжены. По-видимому, это сидело в нем так глубоко, что помочь ему мог бы только психоанализ, а на это не было времени. На эту процедуру ушло бы, пожалуй, не двадцать часов, а двадцать лет.

В Вашингтоне все было просто. «Особо важная персона» из Госдепартамента, которую мы прождали всего десять минут поначалу пыталась объяснить, что вмешательство в дела паспортного отдела на высоком уровне неблагоразумно, но Вульф прервал его, и совсем не так дипломатично, как можно было бы ожидать в таком учреждении. Вульф заявил, что он просит не о вмешательстве, а только о том, чтобы ускорить дело; обратился он за помощью в Вашингтон только потому, что крайняя необходимость профессионального характера требует его присутствия в Лондоне в кратчайший срок. Он предполагал, что может рассчитывать на выражение благодарности за некие оказанные услуги и изъявление готовности ответить взаимностью на столь скромную и невинную просьбу. Так и вышло, но все равно формальности отняли какое-то время.

Всю субботу мы провозились с делами. Неизвестно было, на сколько мы уезжаем. Мы могли вернуться через несколько дней, но Вульф считал, что надо рассчитывать на неопределенный срок, поэтому дел у меня было невпроворот. Фреду и Орри были заплачено, а Солу предписано находиться в кабинете и спать в Южной комнате. Натаниэль Паркер, наш адвокат, был уполномочен подписывать чеки, а Фриц – присматривать за «Рустерманом». Теодору выдали целую кучу ненужных инструкций по поводу орхидей. Помощник управляющего в отеле «Черчилль» должен был оплатить наличными чек на десять тысяч десятками, двадцатками и сотнями, и я потратил добрый час на то, чтобы их аккуратно уложить в пояс, который купил в магазине Аберкромби.

Единственная за целый день ссора произошла в последнюю минуту, когда Вульф стоял в кабинете в пальто и шляпе, а я открыл ящик своего стола и вытащил «марли» 32-го калибра и две коробки с патронами.

– Ты это не возьмешь, – заявил он.

– Естественно, возьму. – Я сунул пистолет в плечевую кобуру, а коробки – в карман. – Разрешение у меня в бумажнике.

– Нет. Из-за него могут быть неприятности на таможне. Ты сможешь купить пистолет в Бари. Вынь его.

Это приказ, и он был начальником.

– О'кей, – сказал я, вынул пистолет и положил его в ящик. Затем уселся на стул. – Я не еду. Как вам известно, я уже много лет взял за правило не выходить на дело, связанное с убийством, без пистолета, а это супердело. Я не собираюсь гоняться за убийцей вокруг Черной горы на чужой земле, имея в качестве оружия лишь отвратительный пистолет местного производства, о котором я ничего не знаю.

– Вздор. – Он посмотрел на часы. – Пора ехать.

– Езжайте.

Молчание. Я положил ногу на ногу. Он сдался:

– Очень хорошо. Если бы я так не зависел от тебя, я бы сделал это сам. Идем.

Я снова взял «марли», положил его, куда надо, и мы вышли. Фриц и Теодор проводили нас на улицу, где уже за рулем «седана» сидел Сол. Вещи лежали в багажнике и все заднее сиденье было в распоряжении Вульфа. Глядя на физиономии Фрица и Теодора, можно было подумать, что мы уезжаем на фронт; они на самом деле ничего не знали. Только Сол и Паркер были в курсе дела.

В Айдлуайлде мы без помех преодолели формальности и вошли в самолет. Я подумал, что Вульфу не повредит небольшая доза юмора, чтобы отвлечь его от ужасов перелета, и пересказал ему забавную фразу, произнесенную кем-то сзади нас, когда мы поднимались по трапу.

– Боже мой, – произнес голос, – они содрали с меня тридцать долларов за лишний вес багажа, а посмотрите только на этого типа.

Видя, что это не произвело желаемого эффекта, я пристегнулся и оставил его наедине со своими страданиями.

Я признаю, что он старался их не показывать. Первую пару часов я вообще не видел его лица, потому что он сидел, уставившись в окно на морской горизонт или на облака. Мы попросили, чтобы нам подали еду на подносах, он нормально управился с фрикасе и салатом с приправами, без капризов и выкрутас. Потом я принес ему две бутылки пива, он вежливо меня поблагодарил, и это было поступком, если учесть, что, с его точки зрения, все движущиеся части любой машины подвержены непредсказуемым прихотям и если дурь овладеет вдруг нашим самолетом, мы плюхнемся глухой ночью в пучину Атлантики. На этой мысли я крепко заснул. Часы показывали половину третьего, когда я проснулся, но было совсем светло, пахло жареным беконом, а в моем ухе звучал голос Вульфа:

– Я хочу есть. Мы летим, опережая время, и через час уже будем на месте.

– Вы спали?

– Немного. Я хочу завтракать.

Он съел четыре яйца, десять ломтиков бекона, три булочки и выпил три чашки кофе.

Я так и не увидел Лондон, потому что аэропорт находится за городом, а Джеффри Хичкок ждал нас у выхода. Мы не видели его с тех пор, как он был последний раз в Нью-Йорке, три года назад. Он приветствовал нас очень сердечно для англичанина, пригласил к угловому столику в ресторане и заказал булочки, повидло и чай. Сначала я хотел воздержаться, но подумал, какого черта, должен же я привыкать к чудной иностранной пище, и взял свою долю.