Теперь Рэй плотничал в районе новой застройки. Я уже привыкла, что он всегда дома, и скучала. Это было его первое постоянное место с тех пор, как он работал учителем труда в средней школе в Санленде. Он повздорил с директором из-за того, что не встал на собрании, когда повторяли Клятву верности.

– Я воевал в гребаном Вьетнаме и получил «Пурпурное сердце» за ранение. А что сделал этот университетский говнюк? Герой хренов!

Его новый шеф жил в Мэриленде и плевал на Клятвы верности. Рэй получил место через знакомого. А мне в самый разгар лета пришлось целыми днями просиживать в трейлере, глядя, как Старр вяжет гигантский плед, на который точно пролилась радуга. Я читала и рисовала карандашом. Потом Рэй купил мне детский набор акварели, и я начала рисовать красками. Попытки обратить маму к Иисусу я оставила. Видимо, ей нужно самой к этому прийти. Все по воле Бога, как с Дмитрием в «Братьях Карамазовых» из ее списка для чтения.

Вместо писем я слала маме карандашные и акварельные рисунки: Старр в шортах и на каблуках поливает из шланга герань; Рэй с пивом любуется с крыльца закатом; мальчишки теплым ласковым вечером вспугнули фонариком сыча; комплект шахматных фигур; Рэй смотрит на доску, подперев кулаком подбородок; паркинсония в прохладные утренние часы; гремучая змея вытянулась на камне.

В то лето я рисовала для всех. Ящериц – для Питера, детей на белых жирафах и единорогах – для Оуэна, хищных беркутов, красноплечих канюков, соколов и кактусовых сычей, на дереве и в полете, – для Дейви, по фотографиям в журналах. Нарисовала оплечный портрет Кароли для ее парня и кое-что для Старр, в основном ангелочков и Иисуса, идущего по воде, а также ее саму в разных позах, в купальном костюме, в стиле послевоенных плакатов.

Дядя Рэй попросил нарисовать его машину, старенький изумрудный «Форд» с наклейкой «Охранное предприятие «Смит-Вессон» на бампере. Я нарисовала его ясным утром на фоне гор: аквамарин, оранжево-розовый и голубой.

Лето достигло апогея, когда подули как никогда сильные Санта-Ана. Пожары перекинулись через хребет и опалили склоны. Всего в миле от нас, а не где-то там на горизонте, как было в городе. В верховье реки тлели тысячи акров. Упакованные вещи лежали наготове в пикапе Рэя и багажнике «Торино». Ветра задували, точно ураган, площадь горения исчислялась квадратными милями, а в городе передавали сообщения о погромах. Дядя Рэй завел привычку после работы чистить на веранде оружие – пепел от пожаров тонким слоем облеплял все вокруг. Однажды он протянул мне маленькую «беретту», которая смотрелась в руке как игрушечная.

– Хочешь пострелять?

– Конечно!

Он не разрешал мальчишкам трогать оружие. Старр терпеть не могла пушки, хотя теперь, услышав про беспорядки, перестала пилить его на этот счет. Он взял баллончик с зеленой краской, нарисовал на доске человечка и, забавы ради, – телевизор у него в руках. Прислонил доску к олеандру на другом конце двора.

– Спер твой телик, Астрид! Пришей его!

Стрелять из маленькой «беретты» двадцать второго калибра было весело. Я попала четыре раза из девяти. Чтобы не путаться, Рэй заклеивал старые дырки лентой. В конце концов дал попробовать все: винтовку, короткоствольный полицейский «смит-вессон» тридцать восьмого калибра и даже помповый дробовик. Больше всего мне понравилась «беретта», хотя Рэй заявил, что «смит-вессон» лучше по «убойной силе». Он вкладывал его мне в руки, учил, как целиться и нажимать на спусковой крючок. «Смит и вессон» оказался самым заковыристым – надо обязательно держать на вытянутых руках, иначе из-за сильной отдачи врежет по лицу.

У каждого оружия было свое предназначение, как у молотка или отвертки. Винтовка – для охоты, «беретта» – для потенциально опасных ситуаций в баре, на свидании или при встрече со своим бывшим. Рэй называл все это «близкой пальбой». Дробовик – для охраны дома.

– Назад, внучата! – по-стариковски хрипел он, и мы прятались у него за спиной, а он поливал дробью олеандры.

А «смит-вессон»?

– Тридцать восьмой калибр – только для одного: убить любовника!

Я воображала себя девушкой в израильской армии, в шортах, на горячем ветру, с пистолетом в вытянутых руках. Непривычно было ощущать на себе взгляд Рэя. Я не могла полностью сосредоточиться на мишени. Его глаза отвлекали меня от банки с колой, в которую я целилась.

Вот что значит быть красивой, думала я. Вот что чувствовала мама! Глаза, сбивающие тебя с траектории полета. Я одновременно сосредоточивалась на мишени и ощущала свои босые ступни на пыльном дворе, крепнущие ноги, грудь в новом лифчике, длинные загорелые руки, белые волосы на горячем ветру. Я чувствовала, что красива и в то же время – что мне помешали. Не привыкла к таким сложностям.

В ноябре с его синими сумерками и золотистыми от солнечных лучей валунами мне исполнилось четырнадцать. Старр закатила вечеринку с клоунскими колпаками, серпантином и пригласила парня Кароли и даже моего соцработника, пикового валета. Был магазинный торт с фигуркой гавайской танцовщицы в дикарской юбочке и моим именем синими буквами, и все пели «С днем рожденья тебя!». На торте стояла толстая свеча, которая никак не гасла, так что желание мое не сбылось. А загадывала я, чтобы всегда было так, как сейчас: жизнь – праздник в мою честь.

Кароли купила мне зеркальце для косметички, а Оуэн и Питер подарили ящерицу в банке с ленточкой. От Дейви я получила большой лист картона, на котором он лентой приклеил помет разных животных и рядом отпечатанные на ксероксе образцы их следов с аккуратными надписями. Старр презентовала зеленый тянущийся свитер, а соцработник вручил набор заколок для волос со стразами.

Последним я открыла подарок Рэя. Осторожно развернула бумагу и увидела резное дерево с мозаичным лунным цветком ар-нуво, как на обложке первой маминой книги. Шкатулка для драгоценностей. Пахло свежей стружкой. Я провела пальцами по цветку, представляя, как Рэй вырезал сложные детали, подгонял их так тщательно, что совершенно не заметны стыки. Наверное, мастерил по ночам, когда я спала. Я боялась показать, как сильно она мне понравилась, и просто сказала «спасибо». Надеялась, что он сам все поймет.

Начались дожди, и двор превратился в глубокое месиво. Река поднялась. На месте сухой земли с валунами и чапаррелем по широченному руслу несся грязный поток цвета кофе с молоком. Часть обожженных горных склонов с гулом обвалилась. Я и не представляла, что может так лить! Мы только и делали, что подставляли под дыры в потолке кастрюли, коробки и банки, выплескивая накапавшее во двор.

После семилетней засухи долгожданный дождь выдали оптом. Лило без передыха все рождественские праздники. Мы томились в трейлере. Мальчишки играли с нинтендо и в дорожные гонки и в сотый раз смотрели двухсерийный фильм «Нэшнл джиографик» про торнадо.

Я целыми днями качалась на качелях на веранде, смотрела на пелену дождя и слушала, как барабанит вода по металлической крыше, как стекает к реке, где переворачиваются валуны, с корнем вырываются деревья и плывут, сталкиваясь, точно кегли для боулинга. Все приобрело бледный серовато-коричневый оттенок, как старая фотография.

Когда краски блекли и мне было одиноко, я вспоминала Христа. Он знает, о чем я думаю, знает все. Хотя я Его не вижу и не чувствую, Он позаботится, чтобы я не упала, чтобы меня не смыло потоком. Иногда я раскладывала Таро, но там не было ничего нового – те же Мечи, Луна, Повешенный и горящая Башня с короной и падающими людьми. Иногда, когда Рэй оставался дома, мы играли в шахматы. Он курил травку или учил меня в сарае за верстаком мастерить простенькие поделки вроде скворечника или рамки для фотографий. Иногда разговаривали на веранде под аккомпанемент приглушенных дождем звуковых эффектов видеоигр, «Двойного дракона» и «Заксон». Рэй облокачивался о столб веранды, а я устраивалась на диване-качалке.