— Конечно, можно, — сказал он. — Возьмите сами, прислуги мы здесь не держим.

Глория проковыляла на кухню, достала из шкафчика стакан, открыла кран. Она привыкла к тому, что Джером ведет себя грубовато, но это было что-то новое: он сердился на нее. Иными словами, был обижен. А это могло значить — пусть только могло бы, — что он ее любит.

— Спасибо, — поблагодарила она, выпив почти целый стакан.

Джером покачивался на носках.

— Когда соберетесь сказать, что вам нужно, дайте мне знать. — Он прошел к окну, сел на стул и закурил.

Глория давно привыкла к тому, что за нее все решают мужчины. Ей нужно было знать не то, чего она хочет, а то, чего она не хочет. Теперь все повернулось иначе.

— Мне нужно объясниться.

— А почему вы решили, что я должен верить хоть одному вашему слову? — Он равнодушно выпустил тонкую струйку дыма. — Один раз вы меня уже обманули. Отчего вы думаете, что я должен вам верить?

— Да потому, что прежде я могла потерять все, — воскликнула Глория. — А теперь я уже все потеряла и скрывать стало нечего.

Джером продолжал молча смотреть в окно. Глория подошла к нему и села на соседний стул.

— Ну, пожалуйста, — проговорила она и положила руку ему на колено.

— Вы ничего мне не должны. — Он не оттолкнул, но и не взял руку Глории.

— Все верно. Мы ничего не должны никому, кроме самих себя и тех, кого любим, — с вызовом сказала Глория. При слове «любим» глаза его расширились. — Но выслушайте же меня.

И она рассказала ему все.

О своей семье, о детстве, о школе. Рассказала о Бастиане и о том, что помолвка оказалась лишь выгодной сделкой, заключенной ее родителями. О своем отце, который бросил их с мамой, предоставив им самим выживать, отстаивать свою репутацию и зарабатывать деньги. О том, что теперь все легло на ее плечи. О том, как ее мир трещал по швам, пока пение не помогло удержать его на время.

Она рассказывала, а на лице Джерома не отражалось ни сочувствия, ни переживаний, даже ни единой искры понимания не блеснуло в глазах. Глории стало казаться, что она переоценила те минуты, когда они были вместе — на репетициях, в грим-уборной. Они почти дошли до поцелуя, но, быть может, все дело и правда было в упавшей ресничке? Или она сама все выдумала?

— Вот и все, — подвела она итог. — Верите вы тому, что я рассказала?

— Не до конца, — отрезал Джером.

Сердце у Глории ухнуло вниз. Она вынуждена была напомнить себе: что бы ни случилось, она, по крайней мере, честно пыталась во всем разобраться.

— Даже не знаю, что еще рассказать. Я рассказала вам все, что только могла.

— Еще не все. — Он потушил сигарету в пепельнице, поставил пепельницу снова на пол. Теперь их с Глорией ничто не разделяло. — Вы не сказали, как мне вас называть.

Но ведь он знает, как ее зовут. Знает ее подлинное имя и фамилию. Чего же он еще хочет?

— А! — Она издала короткий смешок. — Глория Роза Кармоди.

— Глория Роза, Глория Роза, — повторил Джером, словно пробуя эти слова на вкус. — А ведь это великолепное сценическое имя! Когда будете петь в следующий раз, именно так надо написать на афишах.

— Сомневаюсь, что он будет, этот «следующий раз».

— У вас чудесный голос, детка. — Он смотрел прямо ей в глаза. — Мне было бы очень жаль, если бы вы его загубили.

— Значит, вы должны и дальше заниматься со мной.

Джером поднялся и подошел к самому окну.

— Не думаю, что это хорошая мысль.

— Почему же?

— Вы сами знаете почему, — ответил он. — Вам нужно найти себе другого учителя.

— А я не желаю другого! — Глория встала рядом с ним. Если она не скажет этого сейчас, то не скажет уже никогда. — Мне нужен ты. Ничего другого я не хочу. И сюда я приехала ради того, чтобы сказать тебе это.

Глория тронула его за плечо, и глаза Джерома ярко вспыхнули. Он ласково провел рукой по ее волосам, поднял ее подбородок, чтобы смотреть прямо в глаза.

— Вы пока не можете быть в этом уверены. Вы просто не знаете, что это значит.

— Так научи меня, — сказала Глория, сильнее прижимаясь к нему. — Научи.

Он крепко обнял ее. Губы их встретились, и обоим показалось, что всю свою жизнь они только и ждали этого поцелуя.

— А ты знаешь, что «Зеленая мельница» названа по аналогии с «Красной мельницей» — «Мулен Руж»[101] — в Париже? — спросила у Маркуса Клара, рассматривая картину «В Мулен Руж» Анри Тулуз-Лотрека[102]. На картине были изображены сидящие за столом мужчины в цилиндрах и женщины в дорогих нарядах, а на переднем плане — похожая на гоблина женщина, которая так смотрела на зрителей, словно хотела их сглазить. Это очень нервировало.

— Только подумать, какая ты ученая, — поддел ее Маркус.

— Считай, что я твой персональный гид.

— Должен признаться, — пробормотал Маркус, — что я охотнее пойду в «Зеленую мельницу», чем в заведение, изображенное на картине. Не похоже, чтобы там хоть кто-нибудь получал удовольствие.

Они были на вернисаже в Чикагском художественном институте. И людей пришло куда больше, чем ожидала Клара. В главном выставочном зале яблоку негде было упасть — столько собралось там мужчин и женщин в парадных нарядах. Клара могла поспорить, что сюда прибыла вся чикагская элита, сейчас потягивавшая сельтерскую воду и лениво разглядывавшая картины.

Клара тоже оделась с иголочки — она надела одно из немногих красивых платьев, оставшихся от ее былой нью-йоркской коллекции. Свободного покроя шелковое платье от Шанель в свое время обошлось одному ее поклоннику чуть не в целое состояние. Юбка была коротковата для такого приличного общества, зато причудливое переплетение черных и бронзовых узоров на ткани подчеркивало красоту Клары, а красота многое извиняет.

— Я не забыл сказать, какая ты невероятно красивая в этом платье? — сказал Маркус.

— Сказал, и уже, кажется, в двенадцатый раз — ответила Клара. — Я сбилась со счета?

Маркус позвонил ей и пригласил на вернисаж через неделю после фиаско Глории в «Зеленой мельнице», через неделю после того, как сама Клара встретилась лицом к лицу с призраком своего прошлого.

Она охотно приняла приглашение. Теперь, после встречи с Гаррисом Брауном, в ней полностью умерли те сентиментальные воспоминания, которые еще привязывали ее к нему. Теперь она могла двигаться дальше, на полной скорости. Могла быть рядом с Маркусом и не мучить себя бесконечными тревожными вопросами. Она была свободна.

— Можно я поделюсь с тобой секретом? — спросила она теперь у Маркуса.

— Ты ими, кажется, набита до отказа, — ответил он и потянул Клару к официанту, державшему поднос с креветками.

— И что ты этим хочешь сказать?

Он обмакнул креветку в сложный красный соус и бросил себе в рот.

— Да ничего. Так что за секрет?

— У меня есть мечта: побывать в Париже и познакомиться там со всеми писателями-эмигрантами. — Она внимательно всмотрелась в Маркуса, но не сумела прочитать что-либо на его лице. Целую неделю она его не видела и не слышала: он не звонил, не приходил к ней, — а потом вдруг это приглашение, буквально в последнюю минуту. Может быть, Маркус заметил, как в «Зеленой мельнице» она беседовала с Гаррисом? Не потому ли он не появлялся так долго?

— А ты там бывал? — спросила она, потягивая имбирное пиво[103] — В Париже.

— Я подумываю съездить туда летом — на самом деле, объехать Европу.

— Какой ты оригинал. — Потом сообразила, что это прозвучало грубо, и поспешно добавила: — Хочешь избавиться от соблазнов, чтобы потом в университете тебя ничто уже не отвлекало?

— У меня нет соблазнов, от которых надо избавляться. А у тебя?