— Я не знаю, что теперь делать! — рыдала Глория, и слезы ручьем текли из глаз, орошая серебристое шелковое кимоно Лоррен. — Я такую кашу заварила!

— Такого быть не может. Та Глория Кармоди, которую я знаю, от усталости неспособна заварить кашу. — Лоррен провела гостью в дом. Пока не появилась такая гостья, она даже не замечала, как в доме пустынно. С тех пор как в прошлом году ее сестра Эвелина уехала в Брин-Мор[81], дом постоянно казался слишком большим и слишком холодным. — Ты мне все-все расскажешь, только давай сначала я сделаю тебе кофе. Как ты на это смотришь?

— Сделай, — всхлипнула Глория, вытирая нос рукавом светленького платья.

— Иди посиди в солярии, я сейчас!

В просторной кухне Лоррен нашла старшую горничную, Маргерит, и велела той заварить крепкого кофе и отрезать два кусочка пирога, глазурованного безе с лимоном и с хрустящей корочкой. Вообще-то Лоррен сейчас увлеклась голливудской диетой, рассчитанной на восемнадцать дней, но успокоить девушку лучше всего лакомым угощением. Вот она и решила, что можно на четвертый день отойти от диеты ради того, чтобы помочь оказавшейся в беде подруге.

Как удачно все складывается!

Вот теперь Лоррен сумеет доказать, какая она преданная подруга, подставит плечо, на котором Глория сможет выплакаться, окружит ее безграничной любовью и вниманием. А когда придет время Лоррен каяться за ту кашу, которую она заварила, Глория, не задумываясь, примет ее сторону.

Глорию она нашла там, куда ее и отправила. Та, понурившись, сидела в солярии, на обитой английским ситцем скамеечке. Солярий был очень уютной комнатой, со всех сторон застекленной, уставленной скамейками из кованого железа и кадками, где росло что-то с огромными листьями — Лоррен никак не могла выучить названия. На ее взгляд, что деревья, что кусты — все одно растения.

Вслед за нею вошла Маргерит с кофе и ломтиками пирога на подносе, поставила все это на столик возле девушек.

— М-м-м, мне уже стало лучше, — сказала Глория, с интересом поглядывая на пирог. Казалось, она немного успокоилась, хотя на щеках еще виднелись непросохшие слезы.

— Давай, выкладывай все, — подбодрила ее Лоррен, протягивая вилку.

— Обещаешь не осуждать меня, что бы я тебе ни рассказала? — спросила Глория и поскребла вилкой по пирогу, начиная с безе.

— Будем считать, что здесь, в солярии, никто никого не осуждает.

— И учти: я скрывала это от тебя не потому, что не доверяю — я тебе очень даже доверяю! Ты же моя лучшая подруга. Просто, наверное, потому, — Глория глубоко вздохнула, — что если никто об этом не знает, то оно как бы и не происходит на самом деле.

И Глория приступила к повествованию о «Зеленой мельнице» и о Джероме Джонсоне. В ее рассказе было все, чему положено быть в пикантной истории, но концовка оказалась куда более пресной, чем ожидала Лоррен. Ну ладно, если говорить откровенно — чем она надеялась.

— Гло, мне-то ты можешь сказать, — проговорила Лоррен, облизывая вилку. — Что на самом деле происходит между тобой и Джеромом? Мне как-то трудно поверить, что он просто так дал тебе это место.

— О чем ты?

— У него же руки пианиста, Гло, — гнула свое Лоррен.

Глория сгорбилась на своей скамейке, прижимая к груди подушку.

— Ладно. Он действительно прикасался ко мне…

— Так я и знала!

— Но только по делу, профессионально.

— Дальше ничего не говори! — воскликнула Лоррен. Она села по-турецки, слегка покачиваясь. — В смысле — говори дальше. Рассказывай без утайки.

— Рен, я говорю вполне серьезно, — ткнула ее пальцем в бок Глория. — Это не то, что ты думаешь. Он очень строг со мной, временами чересчур строг.

— А это несомненный признак того, что ты ему нравишься. Когда мужчины не знают, как им быть со своим чувствами, они становятся слишком суровыми, — просветила подругу Лоррен, вспоминая про себя о том, как держится с ней самой Маркус. — И тут уж не важно, сколько им лет, взрослые они или нет.

— Могу я сказать тебе нечто шокирующее?

— Даже больше, чем то, что Джером — негр? — поинтересовалась Лоррен, отламывая от пирога кусочек хрустящей корочки.

— Лоррен! — вспыхнула Глория.

— Ну, кому-то же надо произнести это вслух! — Глория что, сама не понимает, в чем главная проблема? — Я, знаешь ли, не слепая. Что скажет твоя мама, если узнает об этом?

— Ничего не скажет, потому что никогда не узнает, — ответила Глория, нервно потирая руки. — Знаю, что это звучит нелепо, но меня по-настоящему тянет к нему. И ничего не могу с этим поделать. А к Бастиану я ничего подобного не испытываю.

Лоррен поежилась при упоминании имени Бастиана, не заговорить о котором они просто не могли.

— Даже в самом начале не испытывала?

— Нет. Не было между нами искорки, как ты, наверное, сказала бы. — Глория нахмурилась. — А вот когда я рядом с Джеромом, она проскакивает.

Между Лоррен и Бастианом такая искорка тоже проскочила. Его поцелуй как током ее ударил. Она взяла чашечку кофе и сделала большой глоток.

— А-а-ай! — Это кофе обжег ей гортань. Лоррен высунула обожженный язык. — Ах, чтоб тебя!

— Что случилось?

— Я вечно говорю Маргерит, чтобы она подавала кофе не très[82]… горячим! Неужели так трудно сделать, как просят? То есть как тебе велят. — Лоррен осторожно отставила чашку и попыталась взять себя в руки. — Извини, давай дальше. Бастиан. Мне казалось, ты так в него влюблена. После ваших свиданий ты всегда мне звонила. И в класс входила с таким мечтательным выражением на лице…

— Я была влюблена, — опустила глаза Глория, — в его образ, в список его достоинств. А не в него самого. Но, по правде, с самого начала между ним и родителями была договоренность. Он никогда не любил меня, даже когда мне казалось, что он влюблен.

— Не понимаю, — прищурилась Лоррен.

— Он как бы подписал на меня деловой контракт, Рен. Контракт с моими родителями! Они сейчас разводятся, и мама думает, что замужество спасет нашу фамильную честь или еще какую-то ерунду…

— Погоди, погоди. Когда это твои родители решили разводиться?

— Когда у отца появилась любовница. — Глория с силой вонзила вилку в пирог. — Богом клянусь, если Бастиан когда-нибудь хоть прикоснется к другой девушке, я раздобуду пистолет и застрелю его. Вместе с девушкой.

Лоррен съежилась еще сильнее.

— Но, Глория, ты ведь и сама не образец верности. Мечтаешь о чернокожем музыканте…

— Мечтать — это одно, а делать — другое, Рен. Я считала своего отца порядочным человеком. И Бастиана считала порядочным человеком. Теперь я в этом сильно сомневаюсь.

Пробил час Лоррен — сейчас или никогда. Глории необходимо узнать правду. Раз она уже настроена против Бастиана, то разве не укрепит ее подозрений эта история с поцелуем? Конечно, изложить ее нужно так, чтобы Лоррен выглядела невинной жертвой его посягательств.

— Ну, если так, тогда тебе нужно кое-что узнать, — медленно начала Лоррен, подчищая ноготь. — Мне трудно рассказывать тебе об этом, потому что меньше всего я хочу показаться ревнивой.

— К чему именно ты меня ревнуешь: к браку по деловой договоренности или к негру-музыканту?

— К тому… к… к… — Признание вертелось на кончике языка.

Но Лоррен хорошо знала: когда речь идет о мужчинах, девушки ведут себя точно как слоны — они никогда не забывают обид. Если у Глории получится это замужество, она всякий раз, целуясь с Бастианом, станет неизбежно вспоминать Лоррен — и доверять ей больше ни за что не будет. Лоррен может навеки распрощаться с их дружбой — это теперь-то, когда они снова были вместе, как прежде и как должно быть всегда: удобно свернулись на подушках и по очереди открывают душу друг дружке.

Нет. Она хочет, чтобы Глория вернулась к ней. Лучшая подруга важнее любого приятеля. Так было и будет.

— Ни к чему из перечисленного! — решилась она. — Просто я чувствовала себя отверженной, Гло, словно ты нарочно вытесняешь меня из своей жизни. Началось с того, что ты пошла с Маркусом в «Зеленую мельницу»…