Три дня (или больше?) я был дома, навестил знакомых. Ребята все были на фронте. А потом пошёл в эвакоприёмник. Это две комнаты, где сидели врач и сестра. Я сказал, что отстал от санитарного поезда, он меня обругал и, конечно, не поверил, но документы были в порядке и меня направили в госпиталь, который находился в школе, где я учился. В госпитале я пробыл 1,5 месяца. А потом, уже навсегда, уехал из Арзамаса.

Опять курсант

Пока я лежал в госпитале, о моей дальнейшей судьбе позаботился  мой старший брат Илья.

Илья был офицером и преподавал во Втором ленинградском артиллерийском училище. Он узнал, что есть приказ, в соответствии с которым  тех, кто некогда учился в военном училище и, не окончив училища, был направлен на фронт, возвращали в училище для продолжения учебы. Офицеров в нашей армии в 1943 году катастрофически не хватало.

Илья сумел выслать в госпиталь запрос на меня и я, закончив лечение,  поехал в Белорецк для продолжения учебы во Втором ленинградском артиллерийском училище. Если бы не запрос, организованный братом, то меня должны были бы направить в Горьковское училище зенитной артиллерии.

2-е ЛАУ (так называлось Ленинградское артиллерийское училище) было эвакуировано в город Белорецк Башкирской АССР, который находится в Уральских горах. Городок полностью окружён горами и зимой весь занесён снегом.

В училище я прибыл в октябре 1943, когда занятия продолжались уже больше двух месяцев, поэтому  мне пришлось догонять других курсантов и осваивать довольно сложный курс теории стрельбы, топографии и других предметов. На это мне выделили две недели, после чего устроили публичный экзамен, который я сдавал перед всей группой, а, точнее, взводом численностью 20-25 человек. По всему пройденному курсу мне задавал вопросы лейтенант Морозов. Теперь я удивляюсь, как я это выучил и перед всеми чётко и правильно отвечал. Правда, мне это было интересно. Кроме того, со мной занимался мой брат Илья, который преподавал в этом училище теорию стрельбы. Вскоре я стал сержантом, командиром отделения, а потом меня назначили помощником командира взвода и я стал старшим сержантом.

Летом 1944 года, после снятия блокады, училище возвратилось в Ленинград.  Из Белорецка в Ленинград мы ехали эшелонами несколько суток. И вдруг я вижу, что наш поезд едет по дороге в Арзамас, а это мой родной город, причем эшелон долго стоял на узловой станции Арзамас–2,  через которую все поезда идут на восток и обратно.

Никто не знал, сколько времени простоит эшелон. Но я, рискуя отстать, побежал повидать родителей, а это довольно далеко, тем более, что автобусов тогда не было, такси не было тоже, а извозчиков уже не было («частники!»). Прибежал я домой, а дом закрыт. Соседи сказали, что родители сейчас на рынке наши продают вещи, так как они собрались уехать из Арзамаса в Москву. Я побежал на рынок, благо, что рынок был по пути на железнодорожную станцию, и, действительно, нашёл там своих родителей, которые продавали вещи, разложив их на земле. Помню, что большое зеркало в старинной раме стояло прислонённое у стены. Повидав своих родителей,  я побежал на станцию и застал наш эшелон на месте, после чего мы еще два или три часа ждали его отправки.

В Ленинграде наше училище заняло своё старое место на ул. Воинова^[6] и там я проучился до самого выпуска из училища, то есть до 1 января 1945 года.

В училище каждое утро в 6 утра нас заставляли бегать на физическую зарядку. В сапогах, брюках и нижней нательной рубашке мы бегали по Воинова до Литейного моста, затем по Пироговской набережной. Каждый раз мы встречали у Литейного моста худенького старичка, который шёл с Литейного проспекта  по набережной, а затем возвращался по противоположной набережной в сторону Финляндского вокзала.

Старичок был в форме генерал-лейтенанта медицинской службы. Он был в шинели с генеральскими погонами и когда ветер поднимал полу шинели, то была видна красная подкладка генеральской шинели. Мы посмеивались над этим старичком, который каждое утро совершал такие большие прогулки. Оказалось, что это профессор Воячек^[7], заведующий кафедрой Ухо-горло-нос в Медицинской Академии. Как я мог предположить, что через 5-6 лет, поступив в Военно-Медицинскую Академию, я буду слушать его лекции.

Когда  я учился в училище, в 1944 году я попал в сложную ситуацию. Во взводе, где я был помощником командира учился курсант Карл Голубев. Отец Карла был генерал-лейтенант, заместитель  Командующего ленинградским фронтом. Карл был распущенный малый, хотя и добродушный, но дерзил начальству и  нарушал дисциплину. А я был старший сержант,  и поэтому  мне казалось, что все мои приказания подчиненные должны выполнять. Когда мы были в Белорецке, то так и было. Я Голубеву за проступки назначал взыскания, например, мог ему приказать помыть ночью полы в казарме или дать другие наряды на службу, но ситуация изменилась, когда мы приехали в Ленинград.

В Ленинграде Голубев стал получать увольнения каждый выходной. Однажды за неподчинение командиру я решил лишить его увольнений сроком  на две недели. А по уставу я имел на это право и никто не мог отменить наложенное мною взыскание.

И вот мама Карла Голубева, генеральша,  узнала от сыночка, что он в этот выходной не придёт домой. Она возмутилась, что какой-то сержант не пускает её сына (сына генерала!) в увольнение и позвонила в училище генералу – заместителю  начальника училища,  чтобы он принял меры.

Генерал этот вызвал полковника Ведомана, командира нашего дивизиона. Но полковник уставы знал, и знал то, что у него нет права отменить моё наказание. Полковник тогда не вызвал меня в кабинет, а позвал меня на плац и мы с ним ходили туда и обратно и разговаривали. Он просил меня подумать, нельзя ли отменить мое приказание, так как он в неловком положении, поскольку жена заместителя командующего просила нашего генерала, а генерал просил его – полковника.

Но я, старший сержант, так и не уступил. Полковник меня похвалил за принципиальность и отстаивание своего авторитета, а Голубев две недели не ходил домой. Когда об этом узнал его отец, генерал-лейтенант, он вообще запретил сыну приходить домой. Вот такая история.

Но после окончания училища мы все поехали на фронт, а Голубев остался в Ленинграде, в артиллерийском училище на Литейном. Тогда  он был вроде лаборанта,  готовил наглядные пособия для занятий. Мы были на фронте, некоторые погибли, некоторые получили ордена, а он все был там, возле мамы. Когда я уже учился в медицинской академии на пятом курсе, через восемь лет, в 1952 году, когда я еще был старшим лейтенантом, то случайно встретил Карла Голубева на Литейном. Голубев был майор, на груди у него красовались орденские планки. Вот такая история. Sic tranzit gloria mundi^[8].

Часть 3. Артиллерист

Младший лейтенант

Окончив училище 1 января 1945 года, я получил одну звездочку на погон, стал младшим лейтенантом и поехал на фронт.

Кстати, одну звездочку я носил почти три года, а, может быть, и больше. Я в конце войны имел два ордена Красной Звезды, а на погонах по прежнему красовалась одна  звездочка. Только в 1948 году мне присвоили звание лейтенанта, но этот приказ был прислан из той дивизии,  из которой я уехал в 1947 году учиться в Академию.

Тогда же, по выпуску из училища, я был направлен на 1-й Белорусский фронт и в первых числах января 1945 года прибыл в свою «118 тяжело-гаубичную артиллерийскую бригаду 6-й артиллерийской дивизии прорыва РГК», которую я догнал в Польше. Фронт наступал и войска все время перемещались на запад.

Мы - я и мой товарищ Дзюба, добирались до бригады на попутных грузовиках, хотя была зима и стояли морозы. Помню, что из Бреста мы доехали до города Бяла Подляска и там я, представившись командованию,  получил должность командир взвода управления. У нас в артиллерийской бригаде на вооружении были 152-мм гаубицы-пушки, но возили их трактора с бензиновыми двигателями, на гусеницах и довольно скоростные. В результате, передвигались эти трактора с пушками не хуже грузовых автомобилей.