Результат моего отказа сказался через месяц. Из училища на формирование воздушно-десантной дивизии отправляли в Ногинск, под Москву, всех курсантов старше 1924 года рождения. Таких в училище было несколько сотен человек. Среди них только я один был 1924 года, хотя все мои одногодки оставались в училище. Так майор Зайцев отомстил, мне за то, что ему не сшили дармовые сапоги.
А почему это было к счастью?
А потому что весь выпуск зенитного училища, которое мне не дал закончить майор Зайцев, попал на фронт под Харьков, где вместе с другими нашими войсками был в 1943 году окружен и уничтожен. Я тоже чуть было не попал туда в составе пехоты Воронежского фронта, но по пути к Харькову 10 августа 1943 года я был ранен и отправлен в госпиталь. А дивизия наша «благополучно» попала в окружение.
Перед боем, в котором меня ранило, я вступил в партию, чтобы «умереть коммунистом», но партбилет не успел получить и на все мои запросы из госпиталя получал ответ, что дивизия погибла в окружении и документы не сохранились.
Вот что значит судьба – лотерея!
На Калининском фронте
После того, как меня из Зенитного училища отправили в Воздушно-десантные войска, мы прибыли в окрестности города Ногинска, под Москву.
Жили мы там в больших бараках в лесу, спали на двухъярусных нарах. Причем нары были сделаны не из досок, из мелких бревнышек. Постелью служил тюфяк набитый соломой, такая же была подушка, а накрываться мы могли тонким одеялом.
Был январь 1943 года, стояли морозы, а солдатская шинелька одежда тоненькая. Я вначале носил под шинелью ватную безрукавку, которую мне дала тетя Ида в Горьком, но старшина её отобрал, сказав, что не положено.
В Ногинске нас учили складывать парашюты и прыгать с вышки. Учились прыгать с вышки мы недолго, фронту требовалось пушечное мясо. Поэтому парашютов мы так и не получили, с самолетов мы не попрыгали, а уже через месяц, в феврале 1943 года, всех нас оправили на Калининский фронт в качестве пехоты.
Однако на фронт меня отправили в качестве наводчика 45-мм пушки. В составе стрелкового батальона был противотанковый взвод: два орудия 45-мм на конной тяге. Эти орудия прозвали «Прощай Родина!» из-за высокой смертности личного состава, который стрелял из таких пушек. Мне позже, в августе 1943, на Курской дуге, довелось видеть раздавленную танком 45-мм пушку со всеми ее солдатами: четырьмя или пятью людьми.
Хотя на фронт мы отправлялись пехотинцами, но, зато, с голубыми петлицами. Эшелоном нас довезли до какой-то станции в Калининской области, а дальше мы шли пешком несколько дней, так как машин не было, да и дорог тоже не было. Шли мы не строем или колонной, а так, каждый сам по себе. Ночевали в лесу в снегу, поскольку все деревни были сожжены и на пожарищах торчали только печные трубы.
Оказалось, что в снежном сугробе можно спать. Одеты мы были тепло: валенки, ватные брюки, телогрейки под шинелью, рукавицы меховые, и, главное, плащ-накидка, завернувшись в которую можно было не замерзнуть даже в сугробе.
Питались мы тогда сухим пайком, в основном это был суп-пюре гороховый, который сами варили на костре в котелке. Потом нам, бойцам противотанкового взвода, выдали пушку 45-мм, но лошадь не дали. Потому дальше мы двигались, толкая пушку своими силами. Это было нелегко делать на бездорожье. В довершении всего, колесо нашей пушки задел какой-то танк, и колесо стало яйцеобразным. И мы двигались зигзагом, мотаясь из стороны в сторону. Наши стрелковые роты ушли на передовую, а мы, безлошадные, остались сзади в лесу, в паре километров от передовой.
Это происходило около городов Торжок и Адреанаполь. Недалеко была река Ловать, которая с наступлением весны очень разлилась и стала бурной. Одна страшная картина всплывает в моей памяти. Река размыла крутой берег, а на высоком берегу была братская могила, берег осыпался, могила обнажилась и река стала вымывать трупы, которые поплыли по бурной реке.
Когда начали таять снега, нам перестали доставлять продукты, так как дорог не было, машины до нас не могли доехать, поскольку застревали по пути в болотах. И у нас начался жуткий голод. Самый настоящий. Иногда нам давали половину котелка пшенного супа на четверых, а иногда ничего не давали. У нас в отделении был татарин Хабибуллин. Он стал срезать мясо с убитых лошадей, которые лежали под снегом, и мы варили на костре в котелках конину, но это было нечасто, так как уже растаял снег и трупы лошадей стали несъедобными. Если нам выдавали сухари, я выменивал их на табак, который нам тоже выдавали, поскольку мы были гвардейцами.
Машины с продуктами застревали по дороге в наш лес, но одна все-таки дошла до передовой. Мы надеялись, что в ней привезли продукты, а в ней оказались гвардейские значки, которые нам, голодным бойцам Красной армии торжественно вручили. Этот значок у меня хранится до сих пор. Так я стал гвардии красноармеец.
В другой раз машина с сухарями застряла в болоте и за ними послали солдат, тогда ещё они назывались красноармейцами. Солдаты шли почти по пояс в воде и принесли мешки с сухарями. Когда их стали распределять, то на каждого человека не хватало даже одного сухаря. Тогда старшина раскрошил сухари и стал делить сухарную крошку – по две ложки на человека. Эту крошку мы тут же отправляли в рот.
Немцы обстреливали наши позиции на болотах из минометов. А там, в болотах под Ленинградом, и окопы как следует не выкопать, тем более, что это было зимой. В полку было много узбеков, хотя в нашем подразделении кроме русских, татар и евреев других национальностей не было: какая – никакая, а элита, 45-мм артиллерия.
Хотя в нашем взводе и была пушка, но лошадей не было, что позволило нам быть на не самой передовой. Однако и у нас люди гибли, если начинался минометный обстрел.
Однажды во время такого обстрела немецкая мина упала и ранила узбека. Я этого момента не видел, но услышал, как он начал кричать. Другие узбеки сбежались к раненому и стали кричать «Алла! Алла!». В это время по этому месту ударила вторая мина и побила собравшихся солдат.
Спали мы в шалашах, которые сами соорудили из еловых ветвей, грелись у костров, поэтому почти у всех были прожжены валенки, ватные штаны и шапки. В этом лесу на нас напали вши.
Я потом, читая библию, понял, какое наказание послал Всевышний на Египет, когда Фараон не отпускал евреев. Там тоже речь идет о нашествии вшей. У нас же вшей было множество, и по одной их нельзя было уничтожить. Мы вытряхивали рубашки над костром и вши с треском сгорали, а многие потом и рубашку выбрасывали в костер. Три месяца у нас ни бани у нас не было, ни смены белья.
Половодье, которое и стало причиной голода, началось в марте 1943 года. Примерно в десяти километрах от передовой, в тылу был огромный армейский продовольственный склад. Прямо в лесу, на земле лежали мешки с сухарями, крупами, комбижиром, пищевыми концентратами. Когда обильные снега начали таять, вода в лесу стала подыматься и заливать продукты. И наш взвод пешком по грязи оправили на этот склад переносить мешки с продуктами на более высокие места. Сейчас я с трудом представляю, что с нами тогда произошло. Мы столько голодали, а тут горы сухарей, комбижира, других продуктов. В первый день мы, перенося мешки с сухарями, рвали их и набивали карманы сухарями. Сухари мазали их комбижиром (было такое сало «Лярд», говорят, что его делали из нефти) и всё время жевали. Запивали сухари холодной водой из заброшенного колодца, в котором, как оказалось, плавал труп немецкого солдата. К ночи у всех начался понос.
Мы на складе работали дней 10, потом нас отправили в тыл до железной дороги. Оказывается, что наша дивизия понесла большие потери при попытке прорвать блокаду Ленинграда со стороны Калининского и Волховского фронтов. И дивизию отправили на формирование в тыл. До железной дороги мы шли пешком несколько суток. Ночевали в лесу или в разбитых деревнях. Был апрель, болота растаяли и кое-где были построены щитоколейные дороги из досок, уложенных на бревна. И мы шли по этим доскам трое суток.
