Они находились в номере прямо над его прежней комнатой. Головорезы сняли “люкс” из трех спален, и эта комната располагалась посередине. Дверь в коридор запиралась на два замка, и ключа не было, поэтому они могли ходить только по смежным комнатам.

Разумеется, оставалась возможность выбраться в окно, но громилы забрали все постельное белье и ремень Грофилда и даже сняли шторы. А больше веревки не из чего было связать, так что и путешествий из окна впредь не предвиделось.

Сейчас Грофилд и Эллен Мэри были одни. Грофилд полулежал на голом матраце, девушка в нервном возбуждении мерила шагами комнату. Их привели сюда пять минут назад и оставили одних, и до сих пор они не обменялись ни единым словом. Учитывая состояние Грофилда, молчание могло продолжаться вечно.

Но девушке непременно надо было что-нибудь сказать. Например, такие приятные и полезные слова, как “простите”. Ей хотелось как-то загладить свою вину: когда Грофилд попросил у нее сигарету, она прикурила ее сама, прежде чем протянуть ему. На фильтре остался легкий след от помады. Она остановилась у кровати, прикурила вторую сигарету для себя и сказала:

— Мне жаль, что... — Грофилд быстро перебил ее:

— Насколько я понимаю, единственная причина, по которой ваши дружки оставили нас одних, заключается в их желании послушать, о чем мы будем говорить.

Она вытаращила глаза и посмотрела на одну из боковых дверей.

— Вы думаете? Но зачем?

— Чтобы выяснить, каким боком я тут замешан, были ли мы знакомы прежде. Теперь вы готовы рассказать мне правду?

Девушка заколебалась, кусая нижнюю губу. Наконец она сказала:

— Нет, не могу. Жаль, я ведь ваша должница, но...

— И еще какая должница, золотко.

— Я знаю. Поверьте мне, я даже не могу выразить, как мне жаль.

— Вы не можете рассказать мне ничего полезного, так?

— Нет. Я просто не могу, вот и все. Грофилд сказал:

— Но ведь есть место, где вам надо быть до пятницы. Или в пятницу.

— Да. В пятницу, да.

— И это то самое место, которое вы назвали прежде?

— Акапулько — да. — Она увидела, как он бросил взгляд на дверь, и сказала: — О-о, они об этом знают. Потому-то и держат. Они выпустят нас обоих в субботу, я уверена, что выпустят.

— Не знаю, могу ли я ждать, — возразил Грофилд.

— А я знаю,что не могу ждать. Но что поделаешь? — И она снова принялась вышагивать по комнате, сделав бешеные глаза.

Грофилд погрузился в безмолвие. По нескольким причинам. Во-первых, он боялся, что она в любую минуту допустит промашку и ляпнет что-нибудь о деньгах. Во-вторых, ему нужно было время, чтобы как следует обмозговать, куда он угодил и что нужно сделать, чтобы оказаться где-нибудь в другом месте.

Сейчас ему были ненавистны слабость собственного тела, его оцепенение и неуклюжесть. Он сроду не болел, он всегда пребывал в отличной форме, поскольку актерская работа требовала навыков фехтовальщика, акробата, наездника и исполнителя бальных танцев, так что он в любое время мог сыграть какую-нибудь роль в “Пленнике Зенды”. В любое время, но только не сейчас, хотя именно сейчас охотнее всего и сделал бы это.

Вдобавок ко всему, как будто рана сама по себе уже не была достаточным препятствием, он еще и оказался на чужом поле. Прежде он никогда не бывал в Мексике, у него не было туристической визы, он не владел языком. Кроме той одежды, что была на нем, и набитого деньгами чемодана, у него не было никакого багажа, ему совсем нечего было надеть. Он не имел ни оружия, ни связей, ни друзей среди местных и не мог обратиться ни в мексиканскую полицию, ни в американское посольство.

Чем больше он об этом думал, тем сильнее склонялся к мысли, что без помощи этой девушки ему не обойтись. Она втянула его в переделку, из которой ему в одиночку не выпутаться, так пусть теперь порадеет за него и вытащит из этого дерьма.

Она все расхаживала по комнате, вид у нее был испуганный и сосредоточенный. Грофилд сказал:

— Подойдите сюда.

Она остановилась, испугавшись на мгновение, потом сообразила и подошла к нему, но не слишком близко. Он раздраженно взмахнул рукой, веля ей сесть рядом на кровать. На лице у нее появилось выражение недоверия, но Грофилд окинул ее неприязненным взглядом, давая понять, что она неверно толкует его намерения.

Она сказала: “Что?..” — но Грофилд оборвал ее резким жестом, который, очевидно, означал: “Заткнись”.

Когда она наконец села, рука об руку с ним, и вытянула ноги на голом матраце, последовав примеру Грофилда, он прошептал:

— Вот так мы можем поговорить о своем. Поняли?

— Простите, — прошептала она в ответ. — Я не сразу сообразила, я подумала о другом.

— Уж слишком вы часто извиняетесь, а? Ладно, ничего, просто слушайте. У нас с вами общие чаяния. Она энергично кивнула.

— Так что мы поможем друг другу, — прошептал он. — Вы поможете мне улизнуть отсюда и вернуть мой чемодан. Я помогу вам добраться до Акапулько в пятницу.

— Идет, — сказала она, возможно, чересчур поспешно.

Грофилд посмотрел на нее, она была милой и невинной, как десятилетняя монашенка. Приманка для единорога. Но в глубине души, за зеркалом этих глаз, по убеждению Грофилда, она уже размышляла, как бы ей кинуть его при первом удобном случае и удрать, не важно, с деньгами или без.

Ну, черт побери! Придется обходиться тем, что есть. Грофилд прошептал:

— Как насчет бумаг? Вы в стране на законном основании?

— Разумеется. — Она казалась искренне удивленной, до того удивленной, что едва не ответила в полный голос.

— Ш-ш-ш! Потише.

— Простите. Я...

— Простите? Опять “простите”?

— Я что, и впрямь все время это говорю, да?

— У вас есть на то причины. Как насчет водительских прав? Они у вас есть?

— Да.

— При вас?

— За корсажем. Я положила туда все мои документы, когда выбралась из окна.

— Прекрасно. А сейчас вопрос на засыпку. На него вы должны ответить честно.

— Если смогу.

— Сможете. Вы спустились по простыне вовсе не затем, чтобы позвонить в полицию. Если мы снова удерем, ваши “тетушки” вызовут легавых?

— Шутите?

— Наш договор все равно остается в силе, — заверил Грофилд. — Просто дело в том, что на улице нам придется действовать по-другому.

Она выпрямилась и села вполоборота к нему, подняв вверх три пальца, будто давала бойскаутскую присягу.

— Я ручаюсь, — горячо прошептала она, — что эти гнилые ублюдки сроду не общались с полицией по собственному почину и не станут этого делать ни в коем случае. Они не позвонят в полицию, в этом я клянусь.

— Ну что ж, хорошо. Теперь подумаем, как отсюда выбраться.

— А вы мне не верьте. Помогите мне встать с кровати.

— Давайте.

Она сползла с ложа, взяла Грофилда за правую руку и помогла ему преодолеть период шаткого равновесия между стоячим и сидячим положениями. Едва очутившись на ногах, Грофилд почувствовал себя лучше.

Он оглядел комнату. Она была обескураживающе пуста. Без занавесок на окнах и покрывал на кровати комната казалась голой и нежилой.

Не считая кровати, в комнате имелся скудный набор гостиничной мебели; металлический комод, раскрашенный под дерево, торшер со странным розовым абажуром, модерновое датское кресло с зеленым сиденьем и спинкой из кожзаменителя, небольшой письменный стол и стул под стать комоду и невысокая подставка для багажа в изножье кровати.

Грофилд сказал:

— А разве у вас нет никаких пожитков? Багажа?

— В стенном шкафу.

— Вытащите его, давайте посмотрим, может, найдется что полезное.

Она вытащила из стенного шкафа два белых чемоданчика, довольно дорогих с виду, положила их на кровать, раскрыла и посторонилась.

— Как видите, — сказала она, — ни пистолетов, ни ножей, ни ручных гранат.

— О Господи, — простонал Грофилд. — А я-то возлагал на ваш скарб такие великие надежды. — Он подошел к чемоданам и пошарил в них правой рукой.

Обычное барахло: кашемировые свитера, хлопчатобумажные блузки, шерстяные юбки; лифчики и трусики, чулки и подвязки, но без пояса; четыре пары туфель, все разного фасона, и несколько скатанных пар носков; зубная щетка, паста и целый набор всевозможных умывальных принадлежностей и косметики.