— Не пройдут, если морозы не усилятся, не пройдут, — сам себе сказал Алтаев, думая о вражеских танках, — а мост-то придется рвать.
Он вздохнул, вспомнив, с каким трудом удалось построить несколько мостов на канале. Инженерных войск было мало, и мосты строились поочередно. Мостовики работали по восемнадцать часов в сутки.
— Ничего еще не известно, а я думаю о взрывах, — упрекнул он самого себя и пошел к машине.
То, что канал оказался не проходимым для танков, было несомненным преимуществом гвардейской армии. Если противник нанесет удар по левому флангу, то на его пути встанет естественная преграда. Только нужно заранее подготовить оборону на берегу. Но кому это поручить? Свободных войск не было. Нужно или выводить части из первого эшелона, или перебрасывать свои и так малочисленные резервы. Ни того, ни другого делать сейчас нельзя. Хоть и прекратил противник наступление, но еще неизвестны его замыслы. Он снова может нанести удар и опять рвануться к Будапешту.
Перейдет противник в новое наступление или не перейдет? Этот вопрос волновал в последние дни всех, и Алтаев еще не принял окончательного решения. Войска стояли в том же положении, в каком вели оборонительные бои в центре и на правом фланге армии.
Проезжая мост, Алтаев посмотрел на часового. Пожилой усатый солдат, вытянувшись во весь рост, держал автомат перед грудью, отдавая честь. Алтаеву хотелось узнать сейчас, о чем думает этот солдат и ждет ли он нового удара врага. Он хотел было остановиться, но машина стремительно проскочила мост.
У въезда в большое, разбросанное по холмам село Алтаева встретил командир оборонявшегося здесь полка. Невысокий подполковник в длинной шинели и серой каракулевой ушанке заметно волновался. Нежное, почти девичье лицо его раскраснелось, большие серые глаза то смотрели на Алтаева, то скрывались за опущенными веками, то посматривали куда-то в сторону. Но голос его был удивительно спокоен. Он подробно доложил, где обороняется полк, каково состояние подразделений и чем сейчас занимаются его люди.
— А как противник, товарищ Мартынов? — выслушав подполковника, спросил Алтаев.
— Венгры не хотят воевать. Каждую ночь человек по сто — сто пятьдесят переходило. Вот только в прошлую ночь не было ни одного перебежчика.
— Да? Ни одного?
— Ни одного.
— А вы разведку вели?
— Так точно. Действовали две поисковые группы, но… — подполковник замялся и опустил глаза, — но ни одна задачу не выполнила. Сильный огонь, ракеты. Так и не подошли к переднему краю.
— Почему?
— Плохо разведчики подготовились, — после минутного молчания сказал Мартынов и выжидающе смотрел на Алтаева.
— А раньше эти разведчики брали пленных?
— Да еще сколько! Даже офицеров из штаба немецкой дивизии, — возбужденно ответил Мартынов, недоумевая, почему вместо серьезного «нагоняя» генерал армии так спокойно расспрашивает о действиях разведчиков. За то, что обе группы действовали неудачно, Мартынов имел неприятные разговоры с командиром дивизии и с командиром корпуса. Этого же он ожидал и от командующего армией.
— Значит, раньше брали, а сейчас не смогли?.. — задумчиво проговорил Алтаев.
— И готовились долго, — перебил его Мартынов, — я сам проверял, начальник штаба два дня занимался с ними. Ну, а начальник разведки, тот и день и ночь…
— А может, зазнались разведчики ваши? У каждого, небось, по нескольку орденов.
— Все «Славу» имеют, а сержант Кустанаев — Герой.
— Герой, герой, а пленного не взял.
Мысли Алтаева сосредоточились на этих двух фактах: не было перебежчиков и неудачно действовали разведчики. Конечно, и то и другое могло быть случайностью. Но две группы и у обеих неудача? Раньше мадьяры по сотне перебегали, а сейчас — ни одного. Не значит ли это, что в оборону поставлены немецкие войска?
— А в положении и в поведении противника изменилось что-нибудь?
Мартынов ответил, что внешне у противника осталось все так же, как и было. Только непрерывные туманы и снегопад до предела ограничивают наблюдение. Наблюдательные пункты пришлось перенести в первую траншею. Но и оттуда дальше переднего края ничего не видно.
Продолжая разговаривать, они по глубокой лощине незаметно подошли к обороне полка Мартынова. Здесь было совсем не то, что на правом фланге армии. Там, куда ни посмотришь, везде стоят замаскированные пушки, минометы, танки, пулеметы, то и дело перебегают люди, со всех сторон раздается стрельба. А здесь было пустынно. Пока шли к переднему краю обороны, Алтаев увидел только батарею гаубиц, замаскированную в ложбине, несколько минометных стволов в овраге и одно-единственное самоходное орудие, вкопанное в землю.
Это безлюдье неприятно подействовало на Алтаева. Сразу стало холодно, и густой туман казался тяжелым, затрудняющим дыхание и давящим на человека.
То, что здесь было так мало войск, Алтаев знал и раньше. Это его не беспокоило. По его приказам целые полки и дивизии были сняты отсюда и переброшены на правый фланг, где решался исход сраженья. На левом фланге и в центре осталось только минимальное количество войск.
Мартынов, не понимая, что так взволновало командарма, придирчиво осматривался вокруг и пытался найти то, чем вызвано недовольство генерала.
Алтаев думал, что может произойти, если на этом участке гитлеровцы перейдут в наступление и бросят в бой танковые дивизии. Все будет решено за несколько часов. Не успеешь и резервы перебросить.
Впереди открывалось ровное поле, и на нем не было ни одного окопа. Только снежная гладь растворялась в тумане. А всего в полукилометре отсюда находились позиции противника.
— Фронт у меня очень широкий, людей мало, — говорил Мартынов, — вытянул все в одну ниточку, все роты сидят в одной траншее. Только мой резерв стоит вон там, за лесом.
Слово «резерв» Мартынов произнес так внушительно, что Алтаев невольно улыбнулся. Этот резерв состоял всего лишь из нескольких десятков пехотинцев и одной батареи. Видимо, Мартынов привык к обороне на широком фронте и даже такой резерв считал серьезной силой.
Невдалеке от Алтаева из тумана выросла фигура коренастого человека. Шел он неторопливо, как хозяин, осматривавший свое поле перед выездом на весенние работы.
— Кто это? — спросил Алтаев.
— Подполковник Крылов из вашего политотдела, — ответил Мартынов.
— Борис Иванович! — негромко прокричал Алтаев.
Крылов обернулся, увидел Алтаева и заспешил к нему.
— Здравствуйте, Борис Иванович, вы давно здесь?
— Третий день, по приказанию члена Военного совета.
— Как настроение людей?
— Неплохое, — ответил Крылов, и лицо его из празднично-торжественного стало озабоченным, почти суровым. — Все говорят о наступлении наших фронтов, подсчитывают, когда они подойдут к Берлину, ну и, как всегда, мечтают о конце войны.
Крылов улыбнулся и, смутившись своей улыбки, опустил голову. По его лицу Алтаев понял, что сам Крылов о конце войны мечтает не меньше других.
— И все же, товарищ командующий, — поборов смущение, продолжал Крылов, — вот здесь, в левофланговых частях, есть одна особенность в настроении людей. Этого нет ни на правом фланге, ни в центре. Здесь все ждут нового наступления противника, — склоняясь к Алтаеву, приглушенным голосом выговорил он последние слова и, словно высказав самое главное, вновь выпрямился и продолжал прежним тоном: — и ждут нового наступления именно вот здесь, на левом фланге армии.
— А на чем же основываются такие настроения?
— Вот это и есть самое интересное, — оживляясь, ответил Крылов. — Никаких конкретных причин для этого нет. Все осталось таким же, как день, два, неделю назад, а нового наступления ждут. Правда, большинство не высказывает этой мысли, но когда прислушаешься и присмотришься к людям, сразу понятно.
— Да, это очень интересно, очень интересно, — раздумывая, повторял Алтаев и, весело улыбнувшись, добавил: — Выходит, сам воздух наполнен признаками грозы?
— Почти что так, — ответил Крылов и, взглянув на часы, взволнованно проговорил: — Простите, товарищ командующий, собрались взводные агитаторы, я доклад должен сделать для них.
