— Как окопчик наш, ничего?

— Подходяще, — придирчиво осмотрев устроенный в развалинах дома парный окоп, ответил Анашкин, — обзор и обстрел — желай лучшего, да некуда, маскировочка — подходи вплотную, не разглядишь. Только одно бы еще не мешало…

Ефрейтор сдвинул над длинным с горбинкой носом выцветшие брови и на секунду задумался.

Настя выжидающе смотрела на него.

Тоня присмирела в ожидании такой критики ефрейтора, из-за которой, быть может, снова придется до седьмого пота долбить закаменелую, сцементованную стужей, неуступчивую землю.

— Сверху бы вот поприкрыть не мешало…

— Я думала. Да нечем прикрыть-то…

— Мы вот ротному на НП брусьев железобетонных понатаскали. На станции там вон, у реки, целые штабели навалены.

— А еще есть? — оживляясь спросила Настя.

— Были утром. Только другие роты, наверно, порасхватали. За такими штуками каждый рвется. Сейчас сходим, — с готовностью отозвался ефрейтор.

За обломками стены хрустнуло, и по краям воронки посыпались вниз камни и песок.

Настя обернулась и в просвете высокого пролома увидела Бахарева. Он в один мах перескочил стену, ловко перепрыгнул через сплетенье исковерканных железных прутьев и взмахом руки в черной кожаной перчатке остановил вытянувшуюся было Настю.

— Вижу, вижу… Не докладывайте… Место удобное, и поработали на совесть.

Он говорил отрывисто, прищуренными глазами всматриваясь в лицо Насти.

— А вы чем занимаетесь здесь? — спросил он Анашкина.

— Проведать зашел, товарищ гвардии капитан, — с готовностью ответил ефрейтор.

— А свою работу закончили?

— Так точно! Все, как приказано, — невозмутимо ответил ефрейтор.

— Хорошо. Я проверю! Садитесь, отдохните, — вполголоса проговорил капитан и присел на бруствер. Он достал папиросу, долго мял ее и неторопливо закурил.

— Товарищ гвардии капитан, разрешите на станцию сходить? Там, говорят, балки есть железобетонные. Окоп перекрыть нужно, — волнуясь, попросила Настя.

— Окоп перекрыть? — с любопытством переспросил Бахарев и, немного помолчав, ответил: — Что ж, сходите.

Ему вдруг захотелось посидеть немного, поговорить с девушками о чем-нибудь постороннем, не служебном и в разговорах забыть тревожные думы.

— Разрешите помочь им, товарищ гвардии капитан? — вмешался Анашкин. — Тяжеловато для них, одни-то не управятся.

— Сходите, только не задерживаться. Патронный пункт оборудовать нужно.

— В один момент.

Бахарев, часто затягиваясь дымом, долго смотрел им вслед, потом сильно оттолкнулся руками, поднялся на ноги, пошел на свой НП.

— Как глядит-то он на тебя… — выйдя из развалин, шепнула на ухо подруге Тоня.

— Перестань болтать, — оборвала ее Настя и бегом догнала Анашкина, вразвалку шагавшего к закопченным, обугленным нагромождениям кирпича, бетона, черепичной кровли.

— А у нас так от самой Волги и до Карпат, — осматривая растерзанную станцию, с горечью сказала Настя, — кругом разрушения и развалины.

Анашкин взмахнул узловатым кулаком и погрозил в сторону туманно-снежного запада.

— За все поквитаемся! Ох, как поквитаемся!

— Дунай! Вот он опять, Дунай! С другой стороны подошли! — вскрикнула Тоня и побежала к свинцовому разливу воды.

По иссиня-черной ряби могучей реки бугристыми островками плыли заснеженные льдины. Кружась, белые островки сталкивались, ползли друг на друга, разваливались на куски, вновь сцеплялись и уплывали к Будапешту.

— Чехословакия там, — показала Тоня за реку.

— Гитлер хозяйничает, — сурово проговорил Анашкин, — реками кровь льется, родная наша, славянская.

Все трое постояли на берегу и, не сговариваясь, одновременно повернули и направились к развалинам станции.

По железнодорожному полотну цепочкой шло человек двадцать солдат. Анашкин крикнул кому-то с сержантскими погонами:

— Эй, Остап Петрович, далеко своих ведешь?

Сержант остановился, признал, видимо, в Анашкине давнишнего приятеля и лукаво ответил:

— На помощь к вам. На вас-то, видать, никакой надежды, вот и послали нас: выручайте, дескать, земляков.

— Ты не дерзи, не дерзи, а всерьез.

— А я и так не шуткую. Траншеи у вас рыть будем.

— Где это у нас?

— Известно, в вашем батальоне.

— Остап, голубчик, погоди, — остановил Анашкин сержанта. — Ежели ты всерьез к нам, то пособи маленько.

Сержант остановился. Вплотную к нему придвинулись пожилые, в большинстве усатые солдаты.

— Помоги, землячок, — продолжал Анашкин. — Девушкам нашим позицию достроить нужно. Подтащи штук десять брусочков железобетонных. Все равно по пути, не обременит.

— Ты что-то на старости лет за девушками ухлестывать вздумал! Смотри, напишу Матрене Карповне.

Солдаты заулыбались. Кто-то вполголоса крикнул сержанту:

— Это ж снайперы наши, Настя Прохорова и Тоня Висковатова!

Все взгляды обратились к девушкам.

— Ну как, поможем? — обернулся сержант к ездовым транспортной роты.

— Им да не помочь?

— Показывай, что брать-то и куда нести.

— Эх, повозочек пару бы!

— А мы и так, без повозок, не смотри, что усы до плеч, а силушка в жилушках взыгрывает.

Настя смущенно опустила глаза. Ей всегда было и тревожно и приятно чувствовать уважение окружающих, в мимолетных взглядах ловить любопытство, и по радостным улыбкам понимать, что ею не просто интересуются, а гордятся и считают какой-то особенной, не похожей на других. Эти чувства и сейчас охватили ее, заглушая тревожное раздражение. Тоня посматривала на солдат, кому-то улыбнулась и звонко прокричала:

— Дядя Степа, что вы их упрашиваете! Мы и без них справимся. А то сделают на копейку, а разговору на весь полк.

— Ишь ты, какая резвушка, — отечески ласково проговорил сержант, — молодая, а из ранних.

— Росла на солнышке, вот поэтому и такая, — неугомонно острила Тоня.

— Перестань, — сердито шепнула ей Настя, — всегда ты вот так.

— Ничего, ничего. Она еще дитя, порезвиться-то хочется, — добродушно улыбаясь, сказал сержант.

— Дитя, — передразнила Тоня и, сердито сдвинув брови, грозно прикрикнула: — А ну, хватит разговоров! Поднимай, наваливай, вперед!

Солдаты подошли к штабелям, и через две минуты восемнадцать железобетонных брусьев покачивались над строем. Девушки шли рядом с сержантом и Анашкиным, вслушиваясь в их разговор.

— Всех нынче командир полка на окопы выпроводил, — неторопливо рассказывал сержант, — всех тыловиков на передний край. Транспортная рота, санитары, ординарцы начальства, писари, кладовщики, — всем приказал траншеи копать. И в дивизии также. Сейчас пройди по тылам-то — пустым-пусто, одни часовые стоят.

— Серьезное, значит, дело, а?

— Видать, серьезное, браток. Видно, всю зимушку провоевать придется.

«Неужели немцы опять наступать будут?» — тревожно подумала Настя. Эта мысль все время, пока она с помощью Анашкина прикрывала накатом каменистый окоп, волновала девушку. Третий год, от самого Сталинграда, ожидала она радостной вести — конец войны! В холмистых степях под Воронежем, в наполненных соловьиными пересвистами садах возле Курска, на узеньком, изглоданном вражескими снарядами и бомбами лоскутке днепровского правобережья мечтала она о том дне, когда будет сделан последний выстрел и настанет тишина мирной жизни.

Она знала и понимала, что хоть и отступает враг, но он еще силен и с ним придется воевать еще не один день, не одну неделю и даже не месяц.

В непрерывных боях стремительно проносилось время. Советская Армия безостановочно громила гитлеровцев. С каждым днем все больше и больше родных городов и сел освобождалось от вражеской оккупации. Долгожданная победа, казалось, скрывается то в хуторах и на шляхах, воспетых великим Шевченко, то за извилистым, посеребренным в весеннем разливе Днестром, то в пышносадых молдавских селах и на опаленных зноем холмах под Яссами…