— Эх, ты! — озлобленно крикнула Настя.

Тоня задрожала от обиды и долго не могла в прицеле поймать пулеметчика. Настя все стреляла. Когда Тоне удалось отыскать знакомую воронку, пулемет торчал из нее дулом вверх. Рядом с ним разбросал руки в стороны фашист.

Новый шквал артиллерийского огня потряс землю. Опять вся оборона противника скрылась в сизо-черной туче. В этот раз сила огня была еще страшнее. Все вокруг стонало, выло и взвизгивало.

— Приготовиться к атаке! Приготовиться к атаке! — неслось из края в край.

По траншее бегали командиры. Стрелки собирались возле сделанных в траншее ступенек. Пулеметчики вытаскивали из укрытий пулеметы. Около стоявшей в окопе пушки хлопотали артиллеристы. Все спешили и волновались. Только капитан Бахарев спокойно ждал. Возле него стоял артиллерийский капитан. Лейтенант Миньков что-то растолковывал своим саперам, показывая вперед. Анашкин несмело переминался с ноги на ногу позади Бахарева, держа какой-то сверток в руках.

— Некогда сейчас, — отмахнулся от него Бахарев. К нему подбежали связные от взводов и доложили о готовности к атаке.

Бахарев взял телефонную трубку, вызвал командира батальона, что-то сказал ему и наклонился к артиллерийскому капитану:

— Ну, Степа, теперь, браток, начинается наша работа.

Из тылов ползли танки. К гулу артиллерийской канонады примешался шум множества моторов.

— Миньков! — крикнул Бахарев. — Обозначить проходы.

Маленький лейтенант метнулся к своему взводу, и через минуту от него в разные стороны побежали солдаты. Они, словно регулировщики на дорогах, выскочили на бруствер и флажками указывали танкам дорогу. Тридцатьчетверки, разбившись на четыре группы, устремились к саперам с флажками.

— Сигнал! — одновременно закричали и Бахарев, и артиллерийский капитан, и солдаты в траншее.

Над позициями в разных местах взметнулись букеты красных ракет.

Стрелки один за другим выскакивали из траншеи и растекались в стороны. За ними пулеметчики выкатывали пулеметы. Пехоту обгоняли танки. Позади них артиллеристы выдвигали пушки. Разрывы снарядов переместились куда-то в глубину, и теперь весь передний край обороны противника настороженно молчал. К нему катилась лавина людей и машин. В вое снарядов и реве моторов хлопали винтовочные выстрелы, трещали автоматные и пулеметные очереди. Пехотинцы, пристраиваясь в хвост танкам, шли ускоренным шагом, стреляя на ходу.

— Вперед! — крикнул Бахарев и выскочил из траншеи.

За ним побежали артиллерийский капитан с радистом, Анашкин, посыльные от взводов.

Настя и Тоня стояли в своем окопе и смотрели на атаку.

Танки проскочили проволочное заграждение противника и вырвались к траншеям. За ними, не отставая, бежали пехотинцы.

Тоня различила высокую фигуру Василькова. Он на ходу пускал короткие очереди из автомата. Рядом с ним бежали солдаты из второго взвода. Один, маленький, взмахнул рукой, и в траншее показалось сизое облачко. Васильков и еще два солдата прыгнули туда, где только что взорвалась граната, и тут же появились обратно, вытаскивая какого-то человека. Тоня поняла, что это был пленный.

Левее Василькова рядом с танком виднелся сержант Косенко. Он махал руками, видимо что-то показывая своим солдатам. Все его отделение подбежало к нему. Косенко перепрыгнул через траншею и скрылся в ходе сообщения. За ним скрылись и солдаты. Теперь одни каски виднелись на фоне брустверов. Из соседнего окопа застрочил немецкий пулемет. Тоня вскочила и чуть не закричала. Фашист в упор стрелял по бегущим солдатам. Оттуда, где только что скрылось отделение Косенко, выскочил маленький человек и бросился к пулемету. Тоня узнала Турдыбаева. Он в несколько прыжков подскочил к пулемету и дал автоматную очередь. Вражеский пулемет смолк. К нему подбегали другие солдаты из отделения Косенко.

Настя встряхнула Тоню за плечо:

— Пойдем на перевязочный пункт.

Тоня нехотя поднялась. Рота уже скрылась за черным гребнем. Там, где только что бежали стрелки, стояли пушки. Они куда-то стреляли.

Командный пункт генерала Алтаева располагался на двугорбой высоте, склоны которой совсем недавно золотисто пламенели ровными рядами виноградников, а сейчас были сплошь черные, избитые и развороченные страшной силой взрывов снарядов и бомб. И только в одном месте, на самой вершине южного холма, чудом уцелел маленький участок — метров тридцать в длину и немного меньше в ширину — не тронутого войной, стройного, на высоких кольях, нежного и хрупкого виноградника. Этот одинокий живой островок среди моря разрушений и смерти привлекал взоры всех, кто видел его. Еще в то время, когда за этот клочок земли зацепились передовые подразделения гвардейцев и гитлеровцы обрушили на них всю силу своей артиллерии и авиации, никто из советских солдат не вырыл ни одного окопчика в винограднике. Позже, когда все вокруг было черным-черно от воронок, а советские пехотинцы продвинулись вперед и их место на высоте заняли артиллеристы, кусок виноградника ревниво охранялся воинами. Его стороной объезжали танкисты и артиллерийские упряжки, на нем не ставили — хотя с военной точки зрения место было самое удобное — ни пушек, ни пулеметов. Так и остался он живым напоминанием о мирной, трудовой жизни, мечты о которой владели в то время умами многих миллионов людей.

Алтаев всматривался в дымное поле боя, временами отводя взгляд на уцелевший виноградник. Там, впереди, по такой же, как и на высоте, изрытой и развороченной земле ползали приземистые, со стороны неуклюжие и малоподвижные танки, перебегали редкие, удивительно редкие, пехотные цепи, в одиночку и небольшими колоннами двигались артиллерийские упряжки, тягачи, автомобили. И над всем этим сплошным движением висело хмурое, задымленное небо с тусклым, словно померкшим, солнцем. А движение на земле все нарастало и убыстрялось. Тысячи людей, сотни машин и повозок, казалось, перемешались, перепутались, заблудились и делают совсем не то, что нужно. И только опытный глаз военного в этом беспорядочном, суматошном перемещении людей и машин среди частых, не прекращающихся на всем пространстве взрывов мог увидеть и понять ту четкость и организованность, которая на военном языке называется взаимодействием и которая составляет главную заботу всех командиров, начальников штабов, офицеров и генералов.

Всматриваясь в движение людей и машин, Алтаев прислушивался к словам генерала Воронкова, который сидел на земляной приступке и связывался по телефону то с одним, то с другим командиром корпуса.

— Ясно!.. Высота занята… А где ваши вторые эшелоны? — спокойным тенорком спрашивал Воронков. — Начали движение вперед… Понятно… Артиллерия меняет огневые позиции. Понятно.

По этим обрывкам разговора Алтаев представлял, что сейчас происходит там, в стрелковом корпусе, с командиром которого разговаривал Воронков.

Самый молодой из всех генералов гвардейской армии, Воронков до поступления в Академию имени Фрунзе командовал танковым взводом, ротой, батальоном.

После окончания академии, став штабным командиром, он сохранил в себе присущие хорошим танкистам стремительность и неугомонность. Они дополнялись той любовью к порядку, которую, как полагал сам генерал, привили ему отец, учитель в Киеве, и художественный техникум, где учился Воронков до семнадцати лет.

— Толкачев, — вызвал Воронков одного из своих помощников, — в машину — и быстро на перекресток. Остановить обозы, пропускать только артиллерию.

Над вторым телефоном, метрах в трех от Воронкова, склонился Фролов. Он был чем-то недоволен и отчитывал кого-то за нерасторопность.

Жизнь армейского наблюдательного пункта, как обычно в разгар напряженного боя, кипела. Возле командующего артиллерией, который неотрывно смотрел в окуляры стереотрубы, то и дело появлялись офицеры, что-то докладывали и поспешно скрывались в блиндаже.