Но самым-самым чудесным было другое: у отца на воскресенье появился пассажир. Он сам был автомобилистом, но недавно попал в автомобильную катастрофу и теперь некоторое время не мог водить машину. Пана Бора рекомендовали ему как отличного, осторожного водителя.

Каждое воскресенье пан Бор возил своего пассажира на его виллу, стоящую далеко от шоссе, в пустынном месте, посреди леса, на берегу горной реки Хрудимки. Выезжали утром, за три часа доезжали, а потом пан Бор бывал свободен и лишь вечером вез своего пассажира обратно в Прагу.

В свободное время пан Бор принадлежал лишь себе и Блажене, которую он всегда брал с собой.

Ну и бродили они тогда! И посуху и по грязи, в солнце, в туман и на весеннем ветру, вдыхая запахи пробуждающейся земли. Видели они, как с полей сходит снег, как этот снег, покрытый ледяной корочкой и крепко сбитый метелями, превращается в тысячи узеньких, нежно журчащих ручейков, проникающих через мох и лежалую листву, обнажающих крючковатые корни, бегущих по траве, которая перезимовала, но так и осталась зеленой. Видели они, как воздух словно становится легче и прозрачнее от пробивающейся молодой листвы, как бродящий древесный сок поднимает все выше стволы и ветви, как торопливый танцующий ветерок очищает горизонт. Блажене все казалось ослепительно чистым, словно таяние произвело генеральную уборку на целый год.

Это воскресное пребывание за городом шло обоим на пользу. Они стали внимательнее ко всему живому, что было под широким небом, замечали теперь совсем другие вещи, чем в городе.

Каждый раз, приезжая снова и снова, они видели, как весна все больше и больше вступает в свои права. Зеленый прошлогодний ячмень кудрявился на межах, напоминая лохматую шерсть, пролысины полей покрылись нежным пушком озимых. На лесных полянках пробились из земли бледновато-зеленые стебельки, а в расселинах меж камней продираются пестики весенних цветов, быстро покрывающихся синими звездочками на солнечной стороне.

Блажена и отец, соревнуясь друг с другом, искали на небе жаворонка, который вдруг обрушивал прямо им на голову свою весеннюю песню, распеваемую по небесным нотам.

Как-то отец привез Блажену к недалекой плотине на Сечи, у замка Огеб. Они оставили машину рядом с кафе, у моста через плотину, и стали карабкаться по скользким камням и крутым выступам, пробираться через разрушенные ворота, пролезать через отверстия, некогда служившие окнами. Блажена цеплялась за стволы деревьев, за кустарники и камни — и в конце концов со славой поднялась к башне. У развалившейся стены был небольшой ровный выступ, и, едва ступив на него, Блажена вскрикнула от восторга.

Далеко внизу под крутой скалистой стеной тускло поблескивала сквозь весеннюю дымку безграничная водная ширь — вот так и представляла себе Блажена Робинзоново море. И среди морщинок волн чем дальше, тем отчетливее вырисовывалось нечто незыблемое: да, она не ошиблась, это был остров! Взгляд Блажены торопливо скользил по его поверхности, покрытой молодой зеленью и хорошо просматриваемой. Это был необитаемый остров!

— Папка! — воскликнула Блажена. — Неужели ты не видишь?

— Вижу, конечно, вижу! Чудное место! И даже есть какой-то островок…

— «Островок»! — раздосадованно повторила Блажена. — Да ведь это Робинзонов остров Отчаяния. Нет, ты только посмотри! Нигде ни живой души! Настоящий необитаемый остров. И птиц не видно.

— Ну, это не так, — умерял ее пыл отец. — Я как раз вижу диких уток.

Но Блажена не позволила вырвать ее из волшебного мира. Было очень заманчиво увидеть не выдуманный искусственный островок, а вдруг ставший реальным остров приключений Робинзона, моряка из Йорка.

Блажена была так поражена видением островка, вздымающегося среди вод, так зачарована его песчаными и каменистыми берегами, его пустынной тишиной, извилистыми тропками, исчезающими в зарослях, что полностью отбрасывала даже малейший намек на естественное возникновение островка.

— Да посмотри же, папка, вон на тот берег. Ведь как раз туда выбросило волной Робинзона Крузо! Вот сюда приставали людоеды и устраивали свой пир, а здесь Робинзон спас Пятницу от ужасной смерти, от деревянного меча людоедов. А вот там Робинзон жил летом. Вот и беседка на полдороге между пещерой и заливом. А вон мыс на юго-западе, мыс, где Робинзон наткнулся на остатки костра с разбросанными человеческими костями и черепами.

— Хорошо, мы еще взглянем на этот остров, — пообещал отец Блажене.

В кафе говорили, что летом там бывают целые толпы туристов-спортсменов. Палатки, костры, тропинки, лужи — все это в их власти.

Блажена ничего не ответила. Лишь вздохнула. Отец и без слов знал, что значат ее вздохи, но сделал вид, что не понимает ее, и небрежно заметил:

— Если бы тебе захотелось провести летние каникулы на этом острове…

Блажена не дала ему договорить. Бросилась на шею и закричала:

— Скажи мне это еще раз, мудрый Овокаки! Ты наверняка знаешь, что написано в книге твоего слуги Робинзона: «В людях дремлют скрытые силы; вызванные к жизни какой-нибудь достижимой или недостижимой целью, они приходят в движение и разжигают в человеке такие страстные мечты, что без исполнения их жизнь кажется нам невыносимой!»

— Когда ты хочешь, так помнишь все прекрасно, — заметил отец, пытаясь отвлечь Блажену от ее слишком горячих мечтаний. — Кто знает, что случится до лета.

— Пустые отговорки! Обещай, или я тебя не отпущу! — не отставала от отца Блажена.

— Хорошо, я обещаю тебе, милая Робинзонка, если мы будем живы и здоровы, ты отправишься на остров, пристанешь у юго-западного мыса, как раз там, где был костер с человеческими черепами.

— Меня ты не проведешь, — восставала Блажена против таких неопределенных обещаний. — Я уже давно знаю, что страх перед опасностью намного хуже самой опасности, и поэтому я не боюсь ни черта, ни дьявола.

Отец сулил золотые горы. Да и чего бы он не пообещал своей Блажене!

До самого мая, месяца цветов, все воскресенья были для Блажены и пана Бора радостным просветом в их однообразной жизни. Лесные колодцы, тихие ели, вода, неторопливо текущая через запруды, поля, бесконечное обилие воздуха и в дождь и в солнце, словом, созидательная сила весны — все это так сильно действовало на Блажену, что она потом всю неделю была полна радостных воспоминаний, и город казался ей местом временного местопребывания. И, лишь когда их пассажир поправился и снова сел за руль собственной машины, основательно отремонтированной, а Блажена теперь по воскресеньям оставалась одна, настала очередь и для велосипеда. Под окнами вновь, как тень, замаячил Ярослав Духонь, вновь раздавался знакомый велосипедный звонок, и Блажена появлялась в окне и потом опрометью сбегала по лестнице, мчалась в отцовский гараж, где хранилось ее сокровище, закрытое на замок.

Блаженка любила быструю и смелую езду, охотно искушая опасность с той поры, как избавилась от всякого страха. Духонь глядел в оба за них двоих. Шарка за время их поездок из далекой стала совсем близкой. До Сельца и Розток с их деревьями в цвету стало рукой подать. Отныне Блажена всюду ездила лишь на велосипеде — за покупками, за всякой мелочью. Скажем, захотелось ей, и она ехала выстирать отцовский платок в Подморане и там на солнце отбеливала его, как посоветовала ей Тонечка.

В своем поварском искусстве она уже так преуспела, что иной раз совсем не нуждалась в Тонечкиной помощи, хотя к Тонечке очень привыкла и уже скучала без нее. Да и она сама теперь стала иногда полезна Тонечке, быстро делая для нее покупки в дальних магазинах.

Правда, воскресенья Блажена полностью посвящала отцу и Пете. Вскоре Блажена стала свидетельницей важного события в жизни Пети — он в первый раз встал на ноги, а потом случилось и другое — из ротика с четырьмя зубами, белыми, как сахар, вырвался странный лепет. Так мальчуган начал говорить. Слова были невнятные, словно завернутые в вату, но кто хотел, тот слышал, что малыш говорит «папа», а для других это было просто «аппа».