Эта тема муссируется с вариациями едва ли не каждый вечер. Все удивляются, неодобрительно покачивают головами, и все же как-то раз, выйдя (в порядке исключения) одна с коляской, Лиза вместо того чтобы отправиться на просеку или хотя бы в «район пионерлагерей», усаживается в этом затоптанном, замусоренном дворике, хотя совсем рядом, под кленом, расположились, сторожа полукругом расставленные игрушки внучек, две толстые бабки. Внучки, Алиса и Катя, поочередно подбегая, тычутся им в колени, на что-то жалуются, а исполненные чувства собственного достоинства матроны машинально поправляют им банты и, в сотый раз наказав не ходить к «фулюганам», возвращаются к плавнотекущей, в едином ритме выдержанной беседе: «А она тут и скажи мне, что тесто готовое брать — дураком надо быть… А Валька свою второй год на французский водит, а мы Алису на музыку и в бассейн, а с ценами нынче не…» «Ба-юсь!!» — с хохотом и слезами кричит Алиса, с разбегу зарываясь головой в бабкин подол. «А вот как сейчас встану да надеру тебе уши!» — воинственно орет бабка, но только что гнавшийся за Алисой рыжий веснушчатый малый уже далеко. Полуспрятавшись за качели, он дерзко показывает оттуда язык. «Отродье сукино, — не понижая голоса, сообщает бабка. — Что с него, с безотцовщины, возьмешь? А тебе сколько раз говорить: играй с девочками. Где Катя-то? Ка-тя! Ка-а-тя!!» О боже праведный! Лиза бросает на бабку укоризненный взгляд, смотрит обеспокоенно на Артема, тот кряхтит, но не просыпается. Сидящий напротив колясочный папа, подавшись вперед и крепко уперев в землю широко расставленные могучие ступни, по-прежнему невозмутимо читает газету. «Здравствуйте!» — говорит кто-то тягуче-приветливо, и к скамейке, обороняемой бабками, приближается, расплываясь в улыбке и ведя за руку косолапого малыша с соской, хорошенькая молодая мама в футболке «Олимпиада-80», задорно приподнятой округлившимся в преддверии близких событий, важным и гордым собой животом.
«Я пр-росто потр-рясена! — грассирует Юлия Юлиановна. — У вас порядок и чистота, как будто детей нет в помине. И так уютно… А! Вот и они!..» Переполох, шум и радость при виде Лизы с Артемом. «Дорогая моя, ты выглядишь так, словно и не рожала, тебя можно принять за десятиклассницу. Честное слово, одно удовольствие посмотр-реть!»
Юлия Юлиановна прибыла вместе с Ба. И Ба, сверкая великолепно уложенными сединами и отутюженным белым костюмом, сидит теперь на председательском месте, в ее отсутствие занимаемом тетей Агнессой, тихо хлопочущей сейчас на заднем плане.
«Главное было правильно сделать две вещи, — говорит Ба. — Во-первых, снять помещение со всеми городскими удобствами и, во-вторых, четко распределить обязанности». «Да-да, вы молодцы, — не устает восторгаться Юлия Юлиановна. — Помню, когда рос Алешка, у нас квартира была вся в пеленках. Просто военный крейсер в день парада. Что-то ужасное. Юля не высыпалась, я жила на снотворном». В ответ все смеются, и, реагируя на громкий смех, Артем неожиданно заливается плачем.
«Все правильно, ему пора кормиться», — мгновенно захватывая бразды правления и даже как бы оказываясь на председательском месте, говорил тетя Агнесса. Мама держит Артема, Лиза быстро скрывается в ванной и через минуту появляется в полной рабочей готовности, Юлия Юлиановна ободряюще улыбается; благим матом орущего Артема передают с рук на руки, дверь в спальню мягко закрывается, и в столовой начинают приготовления к ужину.
Но в спальне все далеко от благополучия. «Ну-ну-ну, ши-ши-ши, — уговаривает Артема Лиза, безуспешно пытаясь воткнуть сосок ему в рот. Артем отплевывается и изгибается. — Ну что с тобой? Это ж еда, молоко», — беспомощно объясняет Лиза. Из-за дверей доносятся раскаты смеха. «…Вы не поверите! Но главное, у Степанцова, скорей всего, отнимут кафедру!» — рокочет Юлия Юлиановна. «Да? В самом деле?» — голос Ба спокоен и как-то преувеличенно вежлив. «А-а-акх-ак!» — надрывно заливается Артем, готовый отбиваться до последнего. «Тебе надо есть, понимаешь? — неистово шепчет Лиза. — Господи, ну почему же они не идут? Зачем им любезничать с Юлиановной? Разве не ясно, что надо прийти и помочь? Артем, ну Артем же, пожалуйста! — А Артем уже даже не красный, а синеватый. Как бакалажан, нет, как… — Господи, помоги, ведь…» Но тут дверь распахивается, и, безуспешно симулируя спокойствие, врываются мама и тетя Агнесса. «А как поживает Кирилл Александрович?» — слышится из соседней комнаты чудом перекрывающий вопли внушительный голос Ба.
«Успокойся, хороший мой, успокойся», — гладит затылок Артема мама. «Все хорошо, ничего не случилось», — в такт этим движениям приговаривает Агнесса. В последний раз икнув, Артем хватает губами нависшую над ним дулю. Ну, слава богу: все устроилось.
«Кормится; маленький инцидент исчерпан», — сообщает, возвращаясь в столовую, тетя Агнесса. «Отлично, тогда вернемся к проблемам нашего ужина, — откликается Ба. — Я привезла с Владимирского азу, по-моему, пора им заняться». Тетя Агнесса напрягается. Слова, которые вскипают в ней, подобно пене, не вырвались бы наружу ни при каких обстоятельствах, тем более не вырвутся сейчас, в присутствии Юлии Юлиановны. «Я думаю, это вряд ли разумно, — старательно следя за тоном, отвечает она после паузы. — Мы по возможности избегаем пользоваться плитой, если Артем не на прогулке. И уж тем более не жарим». — «Но чайник мы вскипятить сможем, или придется обойтись без чая?» — Интонация Ба предлагает всем вместе от души посмеяться над этим нелепым предположением и в то же время таит в себе что-то вроде угрозы. Но тетя Агнесса спокойна: ее защищает уверенность в собственной правоте. «Будет не только чай, но также и ветчина, шпроты, сыр бри, рогалики с джемом и птифуры», — перечисляет она, втайне празднуя выигранный бой. «Нет, вы меня восхищ-щаете и пугаете! — В связи с отсутствием в восклицании звука „р“, Юлия Юлиановна ловко раскатывает „щ“. — На даче! С малышом на р-руках! Я пр-росто не помню, когда и в гор-роде угощала др-рузей таким р-р-роскошным ужином!» Подцепив на крючок сразу несколько «эр»-включающих слов, она с видимым удовольствием раскатывает их по нёбу. «Ну, чтобы уж окончательно вас потрясти, достаю нашу парадную скатерть», — смеется тетя Агнесса. «Боже!» — запас восклицаний Юлии Юлиановны явно уже истощился, но тут появляются, щурясь от света, Лиза и мама. «Заснул?» — «Заснул».
В жару заниматься совсем не хотелось, но городской облик квартиры спасал. Сидя спиной к окну, можно было забыть про шмелей, пляж и лето, почувствовать себя в зале Публички или дома, на седьмом этаже. Дома разница между зимой и летом практически не ощущается, точнее, в городе лета нет, так как на лето все выезжают. В этом году Ба задержалась из-за симпозиума и профессора Кларка: это случайность и исключение. А вот летний отдых — наоборот, неукоснительно соблюдаемое правило, и его нарушение, вероятно, больше всего и мешает Лизе до конца разобраться в статье Джудит Райт о взглядах восточного мыслителя на воспитание и семью. Раздражает и сама Джудит, доктор философии из Колорадо. Обстреливая читателя всеми имеющимися на свете терминами, она мусолит, по существу, один и тот же тезис: как жаль, что наш дорогой прогрессист, так много сделав для обновления барахтающегося в феодализме общества, в семейной жизни остался, увы, консерватором и не только не разрешил дочерям поехать учиться за океан (а почему она так уверена, что им хотелось? или ей кажется, что все мечтают о Колорадо?), но и сам выбрал им женихов, устроив сватовство по удручающе традиционному варианту.
К началу августа список необходимых книг был проработан меньше чем наполовину, а значит, требовалось сидеть за столом, не вставая. Единственным законным основанием для выходного признаны были гости. Поэтому Лиза с энтузиазмом встретила прикативших с утра на машине «молодых Свербеевых», хотя обычно с трудом их терпела, полностью разделяя чувства Ба, тети Агнессы и мамы, которые соглашались принимать эту дикую пару только лишь в память Костиной матери — «почти родной в доме» Анастасии Ивановны. При ее жизни «молодые», по мнению окружающих, как-то еще балансировали на грани приличий, после ее кончины — эту грань переступили. «Мудак», «девка», «мать твою» и так далее непринужденно порхало на устах Кости и его жены Гали и замирало — даже надолго — только в тех случаях, когда Ба, сдвинув брови, любознательным тоном ученого-натуралиста задавала вопрос типа «а что значит дрочить?».
