Новое жильё Сашке понравилось. Во время эвакуации им с матерью приходилось ютиться то в бараке, то в коммуналке, а то и просто под открытым небом на каком-нибудь полустанке или сортировочной. Конечно, на фоне таких воспоминаний двухкомнатная квартира, где они втроём жили перед войной, казалась верхом благополучия. Зато здесь, в особнячке, было аж три комнаты и большая кухня. Вдобавок ванна с дровяною колонкой, водопровод и туалет в самом доме, и ещё – под каждым окном стояли радиаторы совсем уж непривычного водяного отопления.

Да, такого жилья Сашка ещё не видел. В полном восторге осмотрев дом, он выскочил во двор, по дороге обратив внимание на люк в погреб и лестницу с перилами, ведущую на чердак. И тут мальчишку ждал ещё один сюрприз. Позади дома оказался густой сад. Правда, он был явно неухожен, но это не имело ровно никакого значения, и будь Сашке не пятнадцать, а меньше, он обязательно воткнул бы себе в волосы тройку петушиных перьев и взялся бы играть в индейцев.

Здесь его и нашёл отец, вышедший на заднее крыльцо. Увидев залезшего в кусты сына, он усмехнулся.

– Что, нравится?

– Ещё как! – Сашка выбрался на заросшую травой дорожку и спросил: – Мы что, теперь тут жить будем?

– Тут, тут, – заверил его отец и вдруг заговорщически подмигнул сыну. – Слушай, я вроде ещё не говорил, тут и речка есть. Дальше по улице прямо к воде выйти можно. Так что хочешь, купайся, хочешь рыбу лови.

– Да ну! – Сашка аж подскочил на месте.

– Вот тебе и ну, – усмехнулся отец и, потрепав сына по плечу, неожиданно предложил: – Ты вот что, пока мы тут устраиваемся, можешь сбегать, посмотреть. По той же улице, что мы ехали, пройдёшь дальше. Ты, наверно, заметил, она всё время вниз спускается, а как мостовая кончится, будет тропка прямо к реке. Только ты особо не задерживайся, понял?

– Понял! – весело крикнул Сашка и, не удержавшись, кругом огибая дом, бегом помчался к калитке.

Слово «речка» для Сашки имело магическое значение. Ещё малышом он запомнил специальный ящичек для бумаг, что всегда стоял на столе у них дома. На нём было нарисовано голубое озеро, зелёные заросли с жёлтой полоской берегового пляжа и белый треугольник паруса, который словно звал в удивительные дали. И сколько себя Сашка помнил, он всегда мечтал оказаться на таком берегу.

До этого времени они с мамой жили только там, где никаких речек не было, и теперь, мгновенно проскочив улицей и отыскав тропку, Сашка надеялся, что сейчас увидит и широкий разлив, и заросли, и если не парус, то уж пароход обязательно. А когда всего этого не оказалось, мальчишка, откровенно говоря, разочаровался.

Заросший зеленью берег пахнул травой, а сама речка была узенькая, с прозрачной водой, местами укрытой ковриком водяных цветов. На другом, несколько возвышенном берегу росли кустики, и там, наверное, было неплохо рыбачить, но ни про пароходы, ни тем более про парусники и речи быть не могло. Правда, две рыбацкие лодки, привязанные цепью к вбитому в берег рельсу, тут были, но они своим видом больше напоминали обычное корыто и никакого впечатления на хлопца не произвели. Но как-никак это была река, где по крайней мере можно было купаться и, покрутившись минут двадцать на берегу, Сашка отправился восвояси.

Дома Сашку ждал накрытый по-праздничному стол, и, хотя мебели особой пока не имелось, и даже чемоданы ещё не были разобраны, а просто поставлены один на другой, в самой атмосфере чувствовалось что-то такое, что заставило Сашку, проголодавшегося за дорогу и сейчас уписывающего за обе щеки, спросить:

– Мы теперь как, здесь останемся или дальше опять поедем?

Родители, уже успевшие пропустить по рюмочке, благодушно улыбаясь, переглянулись, и отец веско, со значением сказал:

– Всё, сынок, переходим на мирные рельсы. Меня снова по строительному делу определили, так что окапываемся прочно.

– Да не окапываемся, обживаемся, – счастливо рассмеялась мать и, наклонившись, поцеловала Сашку.

– Ну, пусть обживаемся. Да, и вот что, – отец посерьёзнел и строго посмотрел на сына. – Я тут тебе товарища толкового подыскал, а то ты у меня как есть пацан…

– Чего это, – фыркнул Сашка. – Что я, сам не найду?

– Разговорчики! – весело оборвал его отец и, притянув Сашку к себе, сказал: – Давай, сын поговорим серьёзно. Ты вон в комсомол вступил, а кое-чего не понимаешь. Мы с тобой теперь, почитай, на самой границе живём, и советская власть тут с 39-го года только. И ещё немцы тут сколько были. В общем, запомни, народ тут всякий. Про тех, кто нас ждал, я не говорю. Не о них речь. А я про буржуйских последышей речь веду, ярых пособников немецких и про куркулей местных, что по хуторам окопались, они, брат, немцам открыто служили, знали, советская власть для них – нож острый, так что за свой интерес кому хочешь служить будут…

– Это ты про бандеровцев? – Сашка посмотрел на отца. – Так мама ж говорила, их вместе с немцами выгнали.

– То мама, – отец вздохнул и потрепал сына за волосы, – а мы ж с тобой мужчины… В общем, знай, кто ушёл, а кто и нет. Кого оставили, кто и сам остался, им тоже по заграницам мыкаться невелика радость. Эти на всё пойдут. Запомни крепко всё, что я тебе сейчас сказал.

– Угу, запомню, – Сашка кивнул и посмотрел на отца.

В праздничной атмосфере встречи на какое-то мгновение возник диссонанс, но в скором времени общая радость от того, что все снова вместе, взяла верх, и дальше для Сашки все остальное слилось в один бесконечно-счастливый круговорот. А ещё от этого дня остался запах необжитых комнат и ощущение безмерного счастья, с которым Сашка заснул в наспех разобранной матерью прямо на полу постели…

Наутро мать растолкала Сашку чуть свет. Сашка, сонно протирая глаза кулаком, вышел во двор, увидел начинающийся знойный день, и его сразу переполнило захватывающее чувство новизны. Он заглянул в коридор, пощупал перила ведущей наверх лестницы, балуясь перескочил через крышку подпола и вошёл в кухню.

Нет, никогда ещё мать не казалась Сашке такой красивой, как сегодня. Ловко нарезая пластинки розовой консервированной колбасы, она улыбалась, и даже мелкие, еще вчера забитые паровозной копотью морщинки, казалось, куда-то исчезли.

Заметив Сашкино удивление, мать счастливо расхохоталась и лукаво, совсем как когда-то давным-давно, поманила его пальцем. Потом, завернув бутерброд в обрывок пергаментной бумаги, она, успевая одновременно приглаживать Сашкины вихры ладонью, сыпала весёлой скороговоркой:

– Отнесёшь завтрак отцу. Он сапёров вызвал. Тут рядом. Вверх по улице и там дом сразу за сквером. Увидишь. Ты сквер помнишь?

– Ясное дело, помню, – Сашка запихнул в рот колбасный обрезок, весь облепленный кусочками ещё не растаявшего желе, и взял свёрток.

Улочка плавным заворотом круто шла вверх. Своеобразные, в полтора и два этажа домики, ступеньками повторяли изгиб улицы. Один дом был и вовсе странный, его словно разрезали вдоль по коньку крыши, и он так и стоял, одной половинкой к тротуару.

Сначала он показался Сашке разрушенным, но, присмотревшись, он понял, дом так и строили, на глухой стене кирпич даже успел побуреть от времени. Впрочем, следов войны хватало и здесь. Сразу за домиком-половинкой возвышался огромный домина с напрочь выгоревшими окнами. От его верхнего этажа осталась одна, торчащая коробкой, квартира и вокруг по образовавшейся плоской кровле тянулись бельевые верёвки.

Сквер открылся сразу за угловым домом. Наверное, раньше тут была площадь, и теперь зелень образовала ровный прямоугольник, отделённый от тротуара полосой мощённого в «ёлочку» проезда. Сашка перебежал мостовую и, нырнув под низковисящие ветки, все сплошь в бледно-жёлтеньких серёжках липового цвета, выбрался на аллейку, пересекавшую сквер наискось.

Пройдя шагов тридцать, Сашка остановился. Самый центр сквера, замкнутый в каре молодых лип, занимало солдатское кладбище. Обрамлённые зеленью и цветами красные фанерные пирамидки со звёздочками тянулись вдоль песчаной дорожки, а в конце её, на травяном холмике, стоял самый настоящий танк.