— Я уже делал это прежде, — ответил устало Кирк. — Если Каридан — это Кодос — я хочу его прижать. И все. Установление истины — часть моей работы.

— Вы уверены, что это все? — спросил Мак-Кой.

— Нет, Боунс, совсем не уверен. Помнишь, кем я тогда был на Тарсе — простым механиком, попавшим в гущу революции. Я видел, как женщин и детей загоняли в камеры, из которых не было выхода… и возомнивший себя мессией, полусумасшедший Кодос нажимал клавишу. И затем, внутри никого не оказывалось. Четыре тысячи людей — исчезнувшие, мертвые, — а я должен был стоять и дожидаться своей очереди… Я не могу забыть этого, как не мог забыть Лейтон. Я думал, что забыл, но ошибался.

— И что будет, если ты решишь, что Каридан — это Кодос? — спросил Мак-Кой. — Что тогда? Ты триумфально пронесешь по коридорам его голову? Этим мертвых не вернешь!

— Конечно же, нет, — ответил Кирк. — Но, по крайней мере, они смогут покоиться в мире.

— Мне отмщение, и азм воздам, сказал Господь, — почти прошептал Спок. Оба мужчины испуганно уставились на него.

Наконец Кирк сказал:

— Это правда, мистер Спок, что бы это ни означало для человека другого мира, вроде вас. Я ищу не отмщения. Я ищу справедливости и предотвращения. Кодос убил четыре тысячи человек, и пока он на свободе, он может снова устроить резню. Но еще учтите, Каридан — такое же человеческое существо, как и все мы, и обладает теми же правами. Он заслуживает той же справедливости. И если это возможно, с него необходимо снять все подозрения.

— Я не знаю, что хуже, — произнес Мак-Кой, переводя взгляд со Спока на Кирка, — человек-машина или капитан-мистик. Идите оба к черту и оставьте меня с пациентом.

— С радостью, — ответил Кирк. — Я собираюсь побеседовать с Кариданом, не обращая внимания на его правило не давать интервью. Он может попытаться убить меня, если ему захочется, но при этом ему придется уложить и моих офицеров.

— Короче, — произнес Спок, — вы считаете, что Каридан — это Кодос.

Кирк поднял руки.

— Конечно же, мистер Спок, — сказал он. — Неужели я настолько туп, чтобы так не думать? Но я хочу в этом убедиться. Это единственное определение справедливости, которое мне известно.

— Я, — произнес Спок, — назвал бы это логикой.

Каридан с дочерью не только не спали, когда открыли на стук Кирка, но уже наполовину были одеты в костюмы, готовясь к спектаклю, который они должны были дать перед командой «Энтерпрайза». Каридан был одет в рубище, которое могло быть одеянием Гамлета, призрака или короля-убийцы; что бы это ни было, выглядел он величественно. Это впечатление он еще усилил, подойдя к высокому резному креслу и усевшись в него, словно на трон. В руках он держал довольно потрепанный томик пьесы, на котором карандашом было написано его имя.

Ленору было легче определить: она была сумасшедшей Офелией… или просто девятнадцатилетней девушкой в ночной рубашке. Каридан взмахом руки отослал ее. Она отступила с осторожным выражением лица, но все же осталась стоять у двери каюты.

Каридан повернул неподвижные, сияющие глаза в сторону Кирка и спросил:

— Что вам угодно, капитан?

— Я хочу прямого ответа на прямой вопрос, — сказал Кирк. — И обещаю: вам не причинят вреда на этом корабле, и с вами поступят по справедливости, когда вы его покинете.

Каридан кивнул, словно и не ожидал ничего другого. Капитан явно раздражал его. Наконец Кирк сказал:

— Я подозреваю вас, мистер Каридан. Вы это знаете. Мне кажется, что лучшую свою роль вы играете вне сцены.

Каридан угрюмо улыбнулся.

— Каждый человек в разное время играет разные роли.

— Но меня интересует только одна. Скажите мне: вы Кодос-Палач?

Каридан посмотрел на свою дочь, но казалось, не видел ее; глаза его были раскрыты, зрачки сужены, как у кошки.

— Это было давно, — сказал он. — Тогда я был еще молодым характерным актером, путешествовавшим по земным колониям… Как видите, я до сих пор этим занимаюсь.

— Это не ответ, — сказал Кирк.

— А что вы ожидали? Будь я Кодос, у меня на руках была бы кровь тысяч. Так признался бы я чужаку двадцать лет спустя, на столь долгий срок избежав более организованного судилища? Кем бы ни был Кодос в те дни, я никогда не слышал, чтобы о нем сказали: он был дураком.

— Я оказал вам услугу, — сказал Кирк. — И я обещал относиться к вам честно. Это не просто слова. Я — капитан этого корабля, и каково бы ни было правосудие — здесь оно в моих руках.

— А я воспринимаю вас иначе. Вы стоите передо мной, как четкий символ нашего технологического общества: механизированного, электронного, обезличенного… и не совсем человеческого. Я ненавижу машины, капитан. Они обездолили человечество, лишили человека стремления достигать величие собственными силами. Вот почему я актер, играющий в живую, а не тень в видеофильме.

— Рычаг — всего лишь орудие, — возразил Кирк. — У нас теперь есть новые орудия, но великие люди выживают и не чувствуют себя обделенными. Злодеи используют, орудия чтобы убивать, как это делал Кодос. Но это не означает, что сами эти орудия — зло. Оружие само не стреляет в людей. Это делают люди.

— Кодос, — сказал Каридан, — кто бы он ни был, должен был решать вопрос жизни и смерти. Некоторые должны были умереть, чтобы остальные остались жить. Это право королей, но это и их крест. И командиров тоже. Иначе зачем бы вы оказались здесь?

— Я что-то не помню, чтобы мне пришлось убить четыре тысячи невинных людей.

— И я этого не помню. Но зато я помню, что остальные четыре тысячи были спасены. Если бы я ставил пьесу о Кодосе, первым делом я бы вспомнил об этом.

— Это была не пьеса, — сказал Кирк. — Я был там. Я видел, как это произошло. И с тех пор все оставшиеся в живых свидетели систематически убивались… кроме двоих или троих. Один из моих офицеров был отравлен. Я могу быть следующим. И вот вы здесь, — человек, о котором у нас никакой информации, больше чем девятилетней давности — и определенно опознанный, не важно ошибочно или нет ныне покойным доктором Лейтоном. Думаете, я могу все это игнорировать?

— Нет, конечно же, нет, — ответил Каридан. — Но это ваша роль. У меня своя. Я сыграл много ролей. — Он посмотрел на свои старческие руки.

— Рано или поздно, кровь холодеет, тело старится, и, наконец, человек начинает радоваться, что его память слабеет. Я больше уже не ценю жизнь, даже свою собственную. Смерть для меня — всего лишь освобождение от ритуала. Я стар и устал, и прошлое для меня — туман.

— И это все, что вы можете ответить?

— Боюсь, что так, капитан. Разве вы всегда получали то, что хотели? Нет, ни у кого так не получается. Но если вам так везло, что ж, — остается только пожалеть вас.

Кирк пожал плечами и отвернулся. Он заметил, что Ленора пристально смотрит на него, но ему было нечего ей сказать. Он вышел.

Она проследовала за ним. В коридоре, напротив двери, она произнесла ледяным шепотом:

— Вы — машина. С огромным кровавым пятном жестокости на металлической шкуре. Вы могли пощадить его.

— Если он Кодос, — ответил также тихо Кирк, — тогда я уже и так проявил к нему неслыханное снисхождение. Больше, чем он заслуживает. Если же он не Кодос, тогда мы доставим вас на Эту Венеции без всякого вреда.

— А кто вы такой, — угрожающе произнесла Ленора, — чтобы говорить о причиненном зле!?

— А кем я должен для этого быть?

Она, казалось, собралась ответить, в глазах ее металось яростное холодное пламя. Но тут открылась дверь, и показался Каридан, уже не казавшийся таким высоким и величественным, как прежде. По ее щекам побежали слезы; она протянула руки к его плечам, голова ее опустилась.

— Отец… отец…

— Пустяки, — мягко сказал Каридан, придав себе чуть-чуть былого величия. — Это давно прошло. Я всего лишь дух твоего отца, приговоренный являться в назначенный час ночи…

— Успокойся!

Чувствуя себя полудюжиной злобных чудовищ, Кирк оставил их наедине.

Для спектакля зал заседаний переоборудовали в небольшой театр; там и тут виднелись камеры, чтобы постановку по трансляции могли наблюдать те члены экипажа, которые должны были оставаться на своих постах. Свет уже погасили, и Кирк, конечно, снова опоздал. Он как раз опускался в свое кресло — как капитану, ему полагалось кресло в переднем ряду, и он, не мешкая уселся в него, — когда занавес раздвинулся и появилась Ленора в белом костюме Офелии и гриме.