Гэмелен резко повернулся к Джинне.

– Архонты близки к победе. Мы должны действовать быстро, или мы погибли.

– Но что… – начал было Джинна.

Гэмелен отвернулся от него, собрал кости и вручил их мне со словами:

– Бросайте, капитан.

Я уставилась на него. Почему он попросил меня сделать это? Если боги покинули нас, как я могу изменить ход событий?

– Давай, Рали, – раздраженно воскликнул Гэмелен. – Скоро будет поздно!

Мне пришлось подчиниться. Я подставила ладонь и замерла, когда Гэмелен вложил мне в руку кости. И клянусь всем, что свято для меня: время в тот момент остановилось и между мной и остальными пролегла тень. Я почувствовала запах сандалового дерева – запах духов моей матери. У меня возникло ощущение, словно я вышла из горячей медово-молочной ванны. Все было таким… отчетливым в этом призрачном мире. Кости удобно лежали в ладони, и их касание было приятным, что немного тревожило меня почему-то.

И снова Гэмелен произнес то же заклинание. Кости не нагрелись, я лишь ощутила слабое пощипывание. Маг читал заклинание, а на ухо женский голос шептал мне: «Рали – значит надежда, надежда».

– Бросай их, – сказал маг.

Я неловко бросила кости. Чувство призрачного мира – по-другому я не могу его описать – исчезло, когда кости ударились о стол и покатились.

В ту же секунду палатку осветила ударившая рядом молния. Через мгновение раскат грома оглушил нас до боли в ушах. Гэмелен, казалось, не заметил ничего. С торжествующим смешком он схватил свои кости. Засовывая их в карман, он странно посмотрел на меня. Я опустила глаза. Честно говоря, я боялась прочесть его мысли.

Маг повернулся к Джинне, который бездумно стоял, открыв рот, как вытащенная на берег рыба.

– Она – наша единственная надежда, генерал. Я не знаю почему, но уверен, что это так.

Во взгляде Джинны мелькнуло сомнение. Он посмотрел на меня, и на короткое мгновение пелена спала с моих глаз, я увидела в его взгляде холодную ненависть. И только тогда я задала себе вопрос: а чем я заслужила ее? И еще я заметила, что в глубине его души гнездится страх. На несколько секунд я потеряла над собой контроль, чувствуя, как во мне растет злоба, я ощутила отчетливое желание перепрыгнуть стол, который разделял нас, и убить его.

А потом палатку осветила новая молния, на мгновение разогнавшая полумрак. Мы все подскочили, когда второй удар грома потряс землю.

Джинна схватил бокал с бренди и одним глотком осушил его.

– Так что же, генерал? – окликнул его волшебник. Джинна слабо кивнул. Его голос был тих, когда он сказал:

– Мы нападем завтра. В сумерках.

На рассвете мы принесли жертву, или, вернее, три жертвы, потому что дело предстояло опасное. Сначала мы послали Маранонии барана. Животное было вовсе не жирное, как подобало бы, но земли вокруг были разорены, поэтому мы смогли отыскать только этого несчастного заморыша. После победы можно будет принести гораздо более щедрые жертвы. Маранония была богиней солдат и должна понимать, что внимание в этом случае важнее всего. Кто-то предложил послать ей ликантианского пленника, но идею сразу же отвергли – не годилось оскорблять богиню темной душой ликантианца. Потом мы принесли жертвы рыбой богам Ориссы, и еще каждый чем мог почтил своих домашних богов. Эта последняя жертва должна была быть особенно действенной, так как не многие смогли бы повторить ее на следующий день.

Остальная часть утра прошла в приготовлениях. В балладах редко упоминаются кузнецы и оружейники, подковывающие коней, чинящие брони и точащие мечи, а ведь без них не была бы одержана ни одна победа.

В нашем лагере суета продолжалась до полудня. Оружие каждой стражницы было проверено сержантами, проверено второй раз офицерами подразделения и перепроверено Корайс и Полилло. В полдень мы съели обед домашнего приготовления – традиционные жареное мясо и яйца. За ними пришлось послать самых опытных фуражиров, которые достали продукты только после долгих поисков.

Внезапный ливень, насланный двумя воскресителями средней ступени, загнал нас в палатки, где мы переоделись для битвы и облачились в доспехи. От дождя через открытый вход палатки тянуло свежестью, я вздрогнула, но не от холода.

Я поставила на карту слишком много. Холодная логика войны говорит, что все подразделение целиком не должно посылаться в битву, если надежды на успех мало. Солдатам всегда страшно, когда опасность велика, но когда они узнают, что целый отряд уничтожен врагом, горло сжимают ледяные пальцы ужаса.

Всего лишь несколько стражниц оставались в лагере в тот день. Часть была ранена или больна, остальные – свежие рекруты – только накануне прибыли из Ориссы под командованием лейтенанта, единственного оставшегося в живых офицера, кроме Корайс, Полилло и меня. Наши потери были огромны, поэтому я не успевала продвигать по службе рядовых стражниц.

Эту женщину звали Дика, она была еще моложе меня во времена, когда я только поступила в гвардию. Я подозвала ее и сказала, что, если не вернусь наутро, она станет новым командиром маранонской стражи. Она побледнела, но упрямо сжала губы, и я отметила это – такая решимость означала, что из нее выйдет неплохой солдат.

– Если мы погибнем, – приказала я, – ты должна вернуться в Ориссу и воссоздать гвардию – такова воля Маранонии. В городе много бывших стражниц, которые помогут тебе. Ты должна сохранить наше знамя. Если мы падем, оно должно развеваться над местом нашей гибели – над цитаделью архонтов.

Я отпустила ее и посмотрела на Корайс, которая криво улыбнулась, когда Дика вышла. Корайс прекрасно понимала, зачем и почему я так драматично говорила с лейтенантом.

– Отлично, капитан, – сказала она. – Если нас перебьют, твои слова будут положены в основу новой легенды. Если бы здесь была Полилло, она бы непременно разрыдалась. – Тут она вздохнула. – Ну разве не жалко, что новые легенды будут такие грустные?

Пока ливень продолжался, в наши палатки прислали несколько десятков мужчин. Они должны были ходить по лагерю, готовить пищу, нести караульную службу, – одним словом, делать все, чтобы у наблюдателей врага создалось впечатление, что маранонская стража по-прежнему находится в резерве.

Мы построились в боевой порядок, обогнули лагерь наших войск сзади и вышли на побережье Ликантии, где стояли галеры Холлы Ий. Накануне я попыталась довольно путано объяснить, какие суда нам нужны для нападения. Холла Ий преувеличенно вежливо заверил меня – словно между нами ничего не произошло, – что он понял и не стоит продолжать.

– Довольно часто, капитан Антеро, – пояснил он, – моряки любят плавать скрытно и бесшумно. На каждой галере у меня есть одна-две лодки, идеально приспособленные для этой цели. Я надеялся использовать их для нападения на ликантианские корабли в гавани, но проклятая цепь мешает нам. Может быть, вы… Ну ладно, не будем загадывать, боги любят разочаровывать. Каждая лодка может нести десятерых, на лодке один рулевой и четверо гребцов. Если бы вы могли распределить своих солдат, — он не мог удержаться от того, чтобы ехидно не выделить это слово, – на десятки, чтобы они не шумели, как деревенская девка, зовущая гусей домой.

Я холодно кивнула. Адмирал оставался самим собой. Как бы все ни сложилось, этой ночью я увижу его в последний раз, поэтому на его поведение можно не обращать внимания – задача трудная, но выполнимая.

В лагере пиратов мы разделились на маленькие группы. Часть групп я отдала под командование сержанта Исмет. Исмет была самой странной женщиной в страже. Я смотрела на нее, и моя уверенность росла. С такими солдатами мы не можем проиграть.

Видите ли, Исмет была примером для нас всех – от зеленых рекрутов до офицеров. Она была олицетворением – если использовать это затасканное слово – духа маранонской гвардии. Некоторые говорили, что Исмет – земное воплощение Маранонии и поэтому она не постарела за годы службы. Ее смуглая кожа, смуглее даже, чем у жителей северных тропиков, только добавляла таинственности к ее личности. Никто не знал, откуда она родом. Она просто появилась однажды и сказала, что хочет вступить в стражу. На вопросы о ее происхождении она ничего не ответила, только сказала, что или станет стражницей, или заморит себя голодом. Возник скандал, но в ее словах никто не посмел усомниться. Легенда рассказывает обо всем этом не очень подробно, но, видимо, моя предшественница на посту командира стражи была мягкосердечной или тогда не хватало рекрутов – в общем, ее взяли. Мне почему-то кажется, что кто-то заглянул ей в глаза и понял. Исмет показала тогда, что владеет всеми видами оружия. Она приняла присягу и уже через месяц не считалась новичком. Ее несколько раз продвигали по службе, пока она не стала сержантом, от более высоких чинов она отказалась, несмотря на посулы, просьбы и угрозы. Это было два поколения назад. Исмет ни разу не была в отпуске, никогда не искала развлечений вне казарм, ее романы никогда не длились больше недели. Она часто говорила, что стражница должна думать о трех вещах: о себе, о своем отряде и о Маранонии.