— Комсомол рапортует, — говорит он и шутливо прикладывает руку к козырьку, — 300-тонная плавка сварена за 11 часов 27 минут.

Какой-то паренек тут же у печи дописал цветным карандашом в листовку-«молнию» время выдачи скоростной плавки и прикрепил ее к доске:

Вокруг листовки собрались и сталевары заступающей смены. Сменщик Захарова, коммунист Гаврин, протягивает руку другу:

— Давай и я тебя поздравлю, Володя, хорошо сработали.

— Ну и тебе смену подготовили, можете работать на славу.

— А мы собираемся тебя перекрыть, не возражаешь?

Захаров обнимает товарища и так, в обнимку, веселые и радостные оба поднимаются на литейную площадку.

В это время Батиев увидел Любенкова, который стоял у перил мостика, сняв тужурку и расстегнув ворот рубашки.

— Ну, что, Любенков, — спросил Батиев, — жарко стало? Видал, как настоящие люди дорогу вперед прокладывают? То-то, братец. Вот она, правда, которую ты ищешь, товарищ Любенков, подумай о ней, — сказал Батиев, показывая на листовку-«молнию».

После окончания смены Захаров зашел в партбюро и застал там одного Батиева, который, сидя за столом, что-то писал.

— Не помешал?

— Заходи, заходи, Володя, — ответил Батиев, поднимаясь и идя навстречу молодому сталевару. Захаров успел уже помыться и переодеться. Глядя на этого улыбающегося парня, трудно было сказать, что вот только полчаса тому назад он отошел от мартеновской печи, сварив рекордную, скоростную плавку.

— Тебе учиться надо, Захаров, — сказал Батиев, как бы выражая вслух свои мысли.

— Где? — не понял Захаров.

— Дальше учиться, на инженера.

— А-а-а… Я уж думал об этом. Вот приеду со Всесоюзного съезда комсомола и тогда решим. Я этот вопрос с ребятами обсуждал — нас много набирается.

Батиев по-отечески обнял Захарова.

— Ну как, Володя, доволен плавкой?

— Доволен. В такие минуты не только доволен, но, вот честно говорю, даже петь хочется.

— Петь? Ну что ж, пой, не возражаю. Песня душу веселит. Но вот у меня, Володя, к тебе другое дело, другая песня. Тебе, как коммунисту и члену партийного бюро, мы поручаем организовать стахановскую школу. Потом тебе надо подготовиться к лекции для молодежи о своем методе работы.

Захаров засмеялся.

— Товарищ Батиев, так вы ж мне учиться советуете, на инженера, когда же я все успею.

— Ничего, ничего, это как раз и будет отличной подготовкой для будущей твоей инженерной учебы и работы. В самый раз. В наше время только так и растут инженеры. Сталевар-скоростник — это уже на 50 процентов инженер и есть, понял?

— Это, конечно, понятно, — ответил Захаров. — Но вот у меня другое на уме. Думаю я сегодняшний рекорд перекрыть. Завтра перекрыть, сварить плавку за 11 часов.

Батиев, улыбаясь, посмотрел на Захарова.

— Беспокойная твоя душа… Ну, садись, расскажи: какие у тебя расчеты? Ты с бригадой советовался?

— С бригадой не советовался, а считать — считал.

— Тогда расскажи мне, какие твои расчеты.

Оказалось, что Захаров, действительно, считал, и очень кропотливо и вдумчиво. Он вынул записную книжку, в которой было подробно записано время, затраченное на различные периоды плавки. Он анализировал, выяснял, на какой операции сколько времени можно сэкономить, и получалось, что 300-тонную плавку можно вполне сварить за 11 часов.

Батиев слушал горячую речь молодого коммуниста, его глубокие, вдумчивые выводы и думал о том, как быстро в наше время растут люди. Совсем недавно Захаров пришел из ремесленного училища, а сегодня он с глубоким знанием дела рассуждает о тепловом режиме, о новом графике ведения плавки, который сулит большую экономию времени.

Захаров закрыл записную книжку и внимательно смотрит на Батиева.

— Ну, как, правильно?

— Возможно, что правильно, надо еще подсчитать, посоветоваться с инженерами.

Захаров энергично встал.

— Я, товарищ Батиев, каждую цифру на деле проверил.

— Проверил… А с бригадой не говорил. Как же ты бороться будешь за свой график? Ты — коммунист, и должен думать не только о том, чтобы самому хорошо работать, но и о других.

— Это правильно, — сказал Захаров, — мое упущение.

— Вот давай вместе и побеседуем с ребятами да начальника цеха пригласим. А потом — за дело. Начинай, а за тобой и другие пойдут.

— Хорошо. Завтра и соберемся. Спокойной ночи.

Захаров ушел, но Батиев долго еще ходил по кабинету, потом подошел к стене, на которой висела диаграмма, показывающая рост скоростных плавок. Он смотрел на аккуратно вычерченные кривые, и ему казалось, что вовсе не обыкновенная линия нарисована здесь, а тропинка в гору. И вот на эту тропинку вышел Захаров. Какой он коренастый, крепкий, сильный! Его только подбодрить надо, поддержать, и он уверенно вперед пойдет и других за собой поведет. Пройдет еще несколько месяцев, и по всей стране узнают имя Захарова.

…Из цеха Батиев ушел, наполненный чувством радости и счастья, словно провел он несколько часов на народном торжестве. И действительно, это был праздник, торжество труда. А Захаров?! Как он увлекся и загорелся плавкой, как глубоко чувствует то замечательное новое, что каждодневно рождается на его глазах! Надо поднять этого 23-летнего светловолосого парня и показать всему народу: вот он — богатырь труда! За ним пойдут десятки новых людей, которых увлечет захаровская любовь к труду, творческая смелость его дерзания и сила его убеждений. Ничего, что он еще молод и за плечами нет и десяти лет работы. Партия — отличный мастер, она выплавляет у этих молодых парней характер и волю, которые крепче любой стали.

Стоял октябрь. Из-за гор все чаще и чаще набегали холодные ветры, подхватывали клубы дыма и газа, перемешивали их и носили по городу. Казалось, что ветры эти хотят помешать людям, пытаются охладить огонь их сердец. Но осеннее увядание природы не коснулось людей. Наоборот, праздничной радостью веяло кругом: народ готовился к великому торжеству — годовщине Октября и по хорошей традиции стремился отметить его подарками и победами. Радостные вести шли из цехов, комбинат набирал темпы. Предоктябрьская борьба за первенство в социалистическом соревновании развертывалась все шире, и каждый час приносил вести о производственных победах.

Главный инженер комбината Константин Иванович Бурцев с большой радостью воспринимал это горячее дыхание жизни. Он большую часть времени бывал в цехах, часто беседовал с рабочими, мастерами, инженерами.

Увлеченный повседневными делами, Бурцев считал, что все идет наилучшим образом, и приходил в заводоуправление возбужденный, в прекрасном настроении, и рассказывал директору комбината о росте успехов.

Носов, однако, очень сдержанно выслушивал его и неизменно спрашивал:

— А что, на домнах, не жалуются?

— Да что вы, Григорий Иванович, доменщики в самой боевой форме, Орлов там чудеса творит, Савичев, Шатилин следом за ним идут. Только вот…

— Что?

Бурцеву показалось, что вопрос Носова прозвучал тревожно.

— Да ничего особенного. Борисов жаловался на качество руды. Печи расстраиваются.

— Вот это самая неприятная весть, Константин Иванович, очень грустная весть. Мы несколько увлеклись сегодняшними делами, радуемся успехам наших людей, а мы обязаны смотреть в завтрашний день и думать о том, что будет у нас по крайней мере через год, два, а то и больше. С рудой дела у нас складываются весьма неблагоприятно.

— Это верно. Анализ руд весьма неприятный.

— Вот видите… Это очень серьезная угроза, очень.

Анализы руд показывали, что забои вплотную подошли к границам массового выхода сернистых руд, которые без специальной обработки непригодны для выплавки чугуна. Окисленных доменных руд в забоях становилось все меньше, а мобильные запасы отсутствовали. Сернистые (сульфидные) руды создавали тяжелые условия для работы доменщиков. У самого начала металлургического конвейера могли произойти серьезные неприятности.