Никонов и Илья выходят.

Ф у р е г о в. Не быть ему бригадиром, простым бурильщиком не быть! Не в шахту, а на конный двор, милости просим.

Е ф и м у ш к и н. Стоп, не зарывайся. (Пауза.) Ты, оказывается, наложил-таки лапку на министерский наряд.

Ф у р е г о в. Решил инструмент расходовать экономно.

Е ф и м у ш к и н. А как же многозабойное обуривание, постройка буровых агрегатов?

Ф у р е г о в. Будем двигать. И люди найдутся. На Буторине свет клином не сошелся. Осмотримся, соберемся с силами — и будем двигать. Новаторский метод! — кто посмеет зажимать? Новому, передовому — самую широкую дорогу.

Е ф и м у ш к и н. Интересная деталь… Когда люди хотят скрыть свою неприглядную наготу, они напяливают на себя самые передовые лозунги. Юлишь, Порфирьич, юлишь.

Ф у р е г о в. С моей-то простотой? Зол ты, Егорыч, зол на меня.

Е ф и м у ш к и н. А и не скрываю. Зол. Очень зол! Сними лапу с наряда. Дай новаторам дорогу.

Ф у р е г о в. Инструмент ломать? Забои топить?

Е ф и м у ш к и н. Если бы мы обеспечили Буторину два подготовленных забоя — аварии не произошло бы. Ты обещал ему несколько забоев — что ты ему дал?

Ф у р е г о в. Защищаешь?

Е ф и м у ш к и н. Нет, я его не защищаю. Ты это еще увидишь. Я требую внимания к новому. Я требую пересмотра нашей системы эксплоатации месторождения. Судьба проекта Щадных и этой новой машины — это и судьба нашего рудника.

Ф у р е г о в. Думаю и я о судьбе рудника, Егорыч. Рудник для меня все: и жизнь тут моя и все мои радости. Думаю… Иногда поспорю с тобой или вот — с Буториным… поспорю, а на душе так гадко… Вижу ведь и пользу квершлага, даже каким-то уголком души верю и в эту машину. Но, понимаешь, боюсь… Сегодня, сегодня — ни дохнуть, ни охнуть. А квершлаг — это ведь еще для завтра…

Е ф и м у ш к и н. Слушай, Николай Порфирьич, скажи мне по совести, чем ты помимо службы занимаешься?

Ф у р е г о в. Помимо службы? Не знаю даже, бывает ли у меня такое время. Ну, если выпадет минутка — семья… Туфельки там всякие… А почему ты так это вдруг?..

Е ф и м у ш к и н. А ты читаешь?

Ф у р е г о в. Что?

Е ф и м у ш к и н. Книги.

Ф у р е г о в. Каждый день, перед сном… Вчера, например, так и уснул с «Белой березой». Захватывающая вещь.

Е ф и м у ш к и н. Так-так… А что-нибудь другое раскрываешь? Ну, скажем, из классиков марксизма…

Ф у р е г о в. А как же! Разве без этого можно? И сталь покрывается ржавчиной, если ее не чистить.

Е ф и м у ш к и н. Хлестко сказано. Что же ты в последнее время изучаешь? Прости мое любопытство.

Ф у р е г о в. Гм… ну, вообще… И Ленина, и Сталина. У меня весь Маркс и Энгельс…

Е ф и м у ш к и н. В шкафу на полке?

Ф у р е г о в. А где же им еще?..

Е ф и м у ш к и н (стучит себе пальцем по голове). Более обязательное место.

Ф у р е г о в. Мне кажется, ты хотел говорить о Буторине?

Е ф и м у ш к и н. Давай пока о Фурегове… Что ты будешь делать завтра? Пятилетка-то кончается.

Ф у р е г о в. Вообще-то говоря, будет завтра — будет и новое задание. Но какое это имеет отношение?

Е ф и м у ш к и н. Обожди… Совершенно верно, новое задание будет. Мы пойдем дальше, до самого коммунизма. Но как ты готов к новым, завтрашним планам? Как готов наш рудник? Нужно уже сейчас думать о новом разбеге. А рудник живет на коротком дыхании. Почему? Потому, что его руководитель потерял перспективу… Теперь ты, наверное, понимаешь, что мой интерес к твоей учебе продиктован не простым любопытством. Вот какое тут отношение, дорогой товарищ.

Ф у р е г о в (волнуясь, ходит по кабинету). Перспектива!.. Три года жизни я отдал этому руднику. Я поднял его из ямы. Здесь было две жалких шахтенки. Я создал большой рудник. А это здание? Рудоуправление помещалось в бараке. Я построил дворец. И дальше… и дальше имею планы. Широкие планы! О-о, я тоже люблю мечтать. Но я прежде всего выполняю ближайшую задачу. Я — солдат пятилетки. Приказано — есть!

Е ф и м у ш к и н. В наших пятилетках каждый солдат должен быть и генералом… А ты мне напоминаешь неопытного пловца, который барахтается, не умея оторвать голову от воды. Знаешь, что Сталин о таких пловцах говорил? Они «гребут честно, не покладая рук, плывут плавно, отдаваясь течению, а куда их несет — не только не знают, но даже не хотят знать». А ведь воздух настоящих пловцов, воздух большевиков — перспектива. Мы потому и дышим глубоко, что в каждом взмахе руки видим приближение цели. Сознайся, у тебя нет этого ощущения… Отсюда и все твои ошибки.

Ф у р е г о в. Все грешны, все хоть чуточку ошибаются, один Ефимушкин — святой праведник…

Е ф и м у ш к и н. Нет, и я вижу свои ошибки. До боли четко их вижу… Моя вина в том, что я работал с тобой больше года и никогда всерьез не задумался о тебе, не толкал тебя к росту, давно не поссорился с тобой, как поссорился сейчас, и не указал тебе на твое делячество. Моя вина в том, что я увлекся производством и упустил политическую, воспитательную работу среди коллектива. Не случайно процветает у нас тип этакого парадного стахановца, а массовое соревнование в загоне. Вот мои ошибки. И мне очень тяжело теперь, мучительно тяжело… (Пауза.) А по поводу Буторина… Я думаю, доделать агрегат сейчас более важно, чем наказать одного из его творцов отстранением от работы — и тем самым поставить все под угрозу.

Ф у р е г о в. Но мы не можем обойти этот поступок.

Е ф и м у ш к и н. И мы не обойдем его. Я имею для Буторина гораздо более строгую меру, чем хотел бы ты. Подумай.

Ф у р е г о в (после паузы.) Зови.

Е ф и м у ш к и н. Да, на шахте Северная находится секретарь горкома. Я сейчас пойду к нему. (Пауза.) Я хотел было поставить вопрос о наших делах на парткоме рудника, но, видно, разговаривать нам, Николай Порфирьевич, на бюро горкома.

Ф у р е г о в. Нужно ли… сор из избы?

Е ф и м у ш к и н. Нужно — и подальше. (Зовет.) Иван Петрович, Буторин! (Входят Илья и Никонов.) Николай Порфирьевич, твое решение?..

Ф у р е г о в (идя к выходу). Работайте, Буторин.

И л ь я. Спасибо… Ну, теперь я!..

Е ф и м у ш к и н. Иван Петрович, одну минутку… (Никонов, поняв, выходит вслед за Фуреговым. Ефимушкин подходит к Илье, берет его за плечи). А что касается моей рекомендации… я, пока, воздерживаюсь.

З а н а в е с.

В доме Буториных, через пять месяцев. Утро. Илья работает в ночной смене, еще не пришел из шахты. Ольга Самсоновна и Настенька выставляют вторые рамы. Максим Федосеевич по пояс высунулся в раскрытое окно.

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. Гляньте-ка, гляньте…

Н а с т е н ь к а. Ласточки! Гнезда под крышей лепят.

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч (свистит). Фить-фить-фить… Ишь сколько землищи в клювике тащит! Целый кирпич…

О л ь г а  С а м с о н о в н а (передает Настеньке раму). Бери-ка.

Н а с т е н ь к а. Последняя… (Уносит раму.)

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. А трава, травища-то… Апрель… Фить-фить-фить!.. Эк, резвятся…

О л ь г а  С а м с о н о в н а. Что им еще делать-то?

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. А под землей, на всех горизонтах шахт, гремит Ильюшкина машина. Тоже ласточка…

О л ь г а  С а м с о н о в н а. Электрическая-то машина?

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. Еще какая ласточка! Послушай-ка, что умные люди говорят. Комиссия к нам из Министерства приехала… Говорят, ласточка нового! «Такие ласточки, говорят, коммунизм возвещают!»

О л ь г а  С а м с о н о в н а. А скажи ты мне толком, Максим, когда ж он, коммунизм, начнется?

М а к с и м  Ф е д о с е е в и ч. Да он уже начался.