— Князь, задержите их! — попросил де Пейн. Он вскочил на подножку, и карета промчалась мимо остановившегося экипажа Рошпора. Тот высунул из окошка голову, провожая ее взглядом, и подозвал к себе офицера. Пока они разговаривали, Гораджич, соскочив с коня, подобрался с другой стороны. Он нагнулся к рессорам, ухватил их покрепче обеими руками, и, поднатужившись, оторвал от земли, приподнял еще выше, не обращая внимания на крики начальника тюрьмы, а затем, мощным рывком, опрокинул карету на бок. Через мгновение он вскочил на своего коня и помчался вслед за увозящим Людвига де Пейном.

— …Куда мы едем? — спросил Гуго де Пейн, усевшись рядом с принцессой; напротив них лежал впавший в бессознательное состояние Зегенгейм.

— В один мой загородный дом, — ответила Мелизинда. — О его существовании не знает даже отец. Мне подарила его моя тетка, Гертруда. Там ваш друг будет в безопасности.

— Вы смелая девушка, — произнес Гуго де Пейн. — Благодарю вас. Но не обрушится ли на вас гнев отца?

— Давайте не думать об этом, — ответила Мелизинда. — Сейчас главное — спасти графа.

— Что мне сделать, чтобы выразить вам нашу общую признательность?

Мелизинда загадочно посмотрела на него, чуть улыбнувшись.

— Как бы мне хотелось, чтобы вы догадались, — произнесла она. Князь Гораджич нагнал карету и поехал рядом, постучав по окошку.

— Что с Людвигом? — крикнул он, наклонившись с седла.

— Он отравлен! — ответил де Пейн. — Нужен доктор.

— Мой Джан — лучший целитель на свете, — сказал Милан. — Куда мы направляемся? Сообщите мне адрес, и я вернусь за Джаном.

Мелизинда, приоткрыв дверцу кареты, на ходу передала месторасположение загородного дома.

— Хорошо! — крикнул Гораджич, разворачивая коня. — Через полчаса мы приедем!

Гуго де Пейн некоторое время молчал, обдумывая, как бы выразить то, что он собирался сказать принцессе. Наконец, он решился, не желая больше ставить в ложное положение ни ее, ни себя.

— Милая принцесса… — начал он с тяжелым сердцем, думая продолжить и объяснить, что он совсем не тот, кого она себе представляет, что она обманута своей детской мечтательностью, и лучше определиться раз и навсегда, чтобы остановиться в самом начале опасного и скользкого пути, потому что их настоящие дороги не пересекаются… но Мелизинда неожиданно прикрыла своей ладонью его губы.

— Молчите! — потребовала она, почувствовав что он хочет сказать. — Иначе я выпрыгну из кареты!

Гуго де Пейн потянулся и закрыл распахнутую ею дверцу. Ее темные глаза, оказавшиеся совсем рядом, снова обожгли его; они манили и дурманили голову, а легкое дыхание проникало в грудь. «Это наваждение!» — подумал он, чувствуя, как ее губы припадают к его устам.

— Кажется, мы приехали, — произнес он, некоторое время спустя; карета остановилась. Осторожно подняв Людвига фон Зегенгейма на руки, он перенес его в одноэтажный домик, окруженный живым забором из кустарника. В домике было несколько комнат. Две служанки уже зажигали свечи, растапливали камин и плиту.

— Побольше теплой воды, — велела им Мелизинда. — Свежие простыни, таз, грелки.

Она сама отерла мокрое от пота лицо Зегенгейма смоченным в уксусе полотенцем. Гуго де Пейн насильно вливал в горло рыцаря соленую жидкость. Через полчаса к домику, спрятавшемуся в кустах жимолости, подскакали князь Гораджич и Джан. Маленький молчаливый китаец разложил на столике пузырьки, пучки трав, высушенные коренья.

— Принцесса, теперь вам лучше вернуться назад, — промолвил де Пейн, наблюдая за приготовлениями китайца.

— Можете не беспокоиться, — поддержал его князь Гораджич, чье просмоленное всеми ветрами мира лицо, выражало олимпийское спокойствие и уверенность. — Я сам когда-то получил смертельный укус кобры, и если бы не Джан… Он мастер по ядам и противоядиям.

— Я тоже скоро вернусь в Тампль, — произнес де Пейн. — А князь останется здесь, вместе с Людвигом.

— И мы вернем его вам в целости и сохранности, еще лучше чем прежде, — ответил Гораджич, уверенный в том, что принцесса Мелизинда помогает им исключительно из-за своей любви к Людвигу фон Зегенгейму. И эта его уверенность, как ни странно, имела некоторые основания. Еще первое появление двух рыцарей в декабре прошлого года в тронном зале, их поединок с шестью стражниками, гордые взгляды и особое благородство и того, и другого, — смутили ее сердце, заставили его биться сильнее и трепетнее. Колеблясь, она отдала предпочтение Гуго де Пейну; но где-то в глубине души, в тайных ее покровах, скрывалось и нежное, еще неосознанное до конца чувство к его товарищу — Людвигу фон Зегенгейму.

Утром Гуго де Пейн услышал перед воротами Тампля лязг оружия и громкие голоса, а затем в его покои, растолкав слуг вошли прихрамывающий барон Глобшток и толстый, багровый начальник тюрьмы Мон-Плеси Рошпор. Оба были возбуждены и разгневаны.

— Где Зегенгейм? — с порога начал барон-подагрик.

— Вы имеете в виду графа Людвига фон Зегенгейма? — любезным тоном произнес де Пейн, не вставая, однако, с кровати. — И закройте дверь, дует!

— Да, да, именно его! — завопил Рошпор. — Вы увезли его ночью в карете — я сам видел!

— Кстати, вы не сильно ушиблись? — поинтересовался рыцарь.

— Принцесса Мелизинда находится под домашним арестом, — вставил барон. — А вы, видно, хотите занять место Зегенгейма. Так где он?

— Спрыгнул и убежал, — зевнул де Пейн. — Не угодно ли горячего молока?

— К черту молоко! Вы играете с огнем! — крикнул Рошпор.

— Послушайте, милейший! — посмотрел на него Гуго, и начальник тюрьмы под его стальным взглядом попятился к двери. — Чем вы накормили или напоили вверенного вам узника, что он пребывал на краю жизни? Чем вы отравили его — мышьяком, серой? Я сейчас вас из окна выброшу! — и Гуго сбросил ноги с кровати. Но толстяк Рошпор спрятался за спину барона Глобштока и уже оттуда завопил:

— Клевета! Никто не виноват, коли у него слабое здоровье!

— Ладно, оставьте! — поморщился барон. — Гуго де Пейн, с сегодняшнего дня вы находитесь также под домашним арестом. Выходить из дома и перемещаться по городу вам запрещено! Потрудитесь выполнять распоряжения графа Танкреда, иначе мы отыщем для вас свободное местечко в Мон-Плеси!

И он вместе с перетрусившим Рошпором покинул Тампль. Час спустя слуга Жан принес весточку от князя Гораджича, который сообщал, что самое страшное позади — кризис миновал, и Людвиг понемногу приходит в себя. А еще через пару часов принесли короткую записку от принцессы Мелизинды. Торопливым почерком она написала, что отец, король Бодуэн I, не столько гневается, сколько смеется, и такое же настроение и у графа Танкреда, хотя для видимости они и пошли на уступки барону Глобштоку: но страшного ничего нет. «Скоро увидимся, — приписала она в конце. — Целую». Это последнее слово вывело Гуго де Пейна из себя. Он скомкал записку и бросил ее в угол комнаты. Ну как, как объяснить милой, влюбленной девочке, что она заблуждается, что она не там ищет свое счастье? Гуго ходил по комнате и раздумывал. Эта игра могла завести далеко. Но он не хотел, не собирался ни во что играть, особенно — в любовь. Что сделать, чтобы бережно отнестись к ее чувствам и вместе с тем вразумить ее еще не окрепший, податливый мозг? О, Боже, будь сейчас рядом она — Анна! Постепенно мысли де Пейна унеслись от Мелизинды к византийской принцессе, которая словно бы издалека, наблюдая за ним, насмешливо и с сожалением покачивала своей золотистой головкой, вглядывалась в него умными, вишневыми глазами, понимая его раздумья и тревогу. Прошло девять месяцев, как они расстались, а случилось это — как будто вчера. Он все еще ощущал ее нежную прохладную кожу, вкус ее губ, аромат волос, шелест слов, ее шепот, неповторимый, бездонный мир прекрасных глаз. Его тянуло к ней, и, зримо представляя ее лицо, облик, он даже прикусил губу, чтобы внезапный стон не вырвался из груди. Достав из футляра ее миниатюру, талантливо выполненную графом Норфолком, он всматривался в ее образ, пытаясь понять: где кроется ее магическая сила, одолевая его сердце?.. А на дне отодвинутого им футляра лежала еще одна миниатюра, другой портрет, сделанный неизвестным художником почти двенадцать лет назад. Девушка, о которой он уже стал забывать и которая считалась его невестой — там, в зеленых просторах Шампани, печально глядела на него, неподвластная ни времени, ни морской пучине…