Не скоро они пришли в себя, пораженные этим небесным явлением. Обернувшись, Гуго де Пейн увидел своих неподвижных, растерянных товарищей. И он поразился, насколько преобразились, словно опаленные священным огнем, их лица: и Бизоля де Сент-Омера, и Роже де Мондидье, и Людвига фон Зегенгейма, и Хуана де Сетина, и Андре де Монбара, и Грея Норфолка, и Милана Гораджича, и Виченцо Тропези. Что же это было? Мираж, затмение, игра природы или посланный Властителем людских судеб знак? Для них или для всего человечества? Никто не мог промолвить ни слова, и сам Гуго де Пейн молчал, размышляя над тем, что открылось им в эти мгновения. Рыцари ждали его решения, готовые последовать за ним, куда он укажет.

— Андре, вы наиболее склонны к толкованию различных загадочных явлений, — сказал наконец Гуго де Пейн. — Что вы думаете по поводу этого чуда, свидетелями которого мы все были?

— Трудно сразу судить об этом, — произнес обычно молчащий Монбар. — И может быть, никто и никогда не постигнет разумом эту пляску звезд — в чем был ее смысл? Но я обратил внимание на то, что девять звездных скоплений зажигались и гасли три раза. Девятьсот девяносто девять — вот что приходит на ум прежде всего, вот что должны были мы осознать. Но эта цифра видится и по другому. Для тех кто живет не по божеским законам, а по наущению дьявола. Кто перевернут, как обезьяна. Тогда эта цифра — шестьсот шестьдесят шесть. А это, как сказано в Евангелии — число грядущего зверя. Вот все, что я хотел сказать. Дальнейшее — просветит только будущее.

После его слов наступило еще более гнетущее и тяжелое молчание, лишь Роже де Мондидье негромко выругался, тотчас же перекрестившись.

— Мы поворачиваем, — промолвил наконец Гуго де Пейн, трогая коня. — Возвращаемся к началу Эгнатиевой дороги, где она делает развилку на Адрианополь. И оттуда — по торговому пути — в столицу Византии.

Через полчаса, развернувшийся караван направился в обратную сторону. Те же, кто поджидал отряд Гуго де Пейна в трех лье отсюда, бесцельно провели в тщательно подготовленной засаде еще несколько недель… Лишь убедившись, что рыцари не появятся, они ликвидировали место стоянки и рассредоточились по заранее разработанному в Нарбонне плану. Зато вторая засада, поджидавшая группу Робера де Фабро на торговом пути из Адрианополя, выполнила поставленную перед ними Старцами задачу сполна.

Место гибели лагеря Робера де Фабро случайно обнаружил Раймонд, заинтересовавшийся кружившимся над опушкой леса вороньем. На его зов поспешили рыцари. Зрелище, представшее их глазам, было ужасно. Между потухших костров и поваленных шатров лежали изрубленные воины и их слуги. Всего в количестве двадцати человек. Голова одного из рыцарей была полностью обожжена. Лишь по фамильному гербу на щите Бизоль де Сент-Омер узнал его имя.

— Я бился с ним на королевском турнире в Труа, — тихо произнес Бизоль. — Это барон Робер де Фабро. Какая страшная трагедия здесь произошла?..

— На дороге в Иерусалим случается всякое, — ответил Людвиг фон Зегенгейм. — Очевидно, на них напали врасплох, ночью.

— Не иначе, — согласился Бизоль. — В честном поединке барона было невозможно победить. Я сам тому свидетель.

— Если на них напали грабители, то почему они не унесли доспехи, оружие и другие ценные вещи? — спросил маркиз де Сетина.

— Значит, причина была в другом, — произнес Гуго де Пейн. — Тела необходимо предать земле. Пусть этим займутся без промедления.

Через несколько часов, совершив обряд погребения, рыцари и их слуги тронулись в путь. А к вечеру следующего дня впереди показались огни Константинополя.

Ранним утром Гуго де Пейн со своими товарищами вступил в Константинополь. Это был, пожалуй, единственный великий город христианской Европы, не знавший себе равных по великолепию и переживающий свой золотой век. Никогда еще Константинополь не был в руках завоевателей, никогда варварские вожди не занимали места византийских императоров, которые считались законными наследниками и преемниками римских цезарей, хотя василевсы на троне сменялись довольно часто, порою сбрасываемые с него восставшей чернью. Ныне в Византии правил Алексей I Комнин, основавший свою династию более тридцати лет назад и спасший Константинополь от вторжения турок-сельджуков. Судьба империи висела тогда на волоске. С запада ей угрожали норманны, бурлило болгарское царство, сельджуки вторглись в Малую Азию, захватили Иконию и нанесли византийцам сокрушительное поражение при Манцикерте, где в руки мусульман попал даже сам император Роман Диоген. И когда Алексей Комнин овладел троном, то совершил, казалось бы, невозможное. Он нанес поражение норманнам, когда те сделали попытку завоевать восточное побережье Адриатического моря и навязал Боэмунду Тарентскому унизительный мир; он остановил в Азии продвижение турок-сельджуков; а когда в Константинополе появились рыцари Годфруа Буйонского, жаждавшие освобождения Иерусалима, то сумел заставить их признать свою власть и благодаря их победам над сельджуками смог отвоевать и вернуть Византии Малую Азию. Это был поистине выдающийся император. Полководец, дипломат, умелый администратор, тонкий богослов и храбрый воин, изящный, привлекательный мужчина в свои шестьдесят лет, с одинаковым пылом отдававшийся науке и кутежам, соединивший в себе рыцарские качества Запада с традиционным византийским умом, чьи романтические приключения вызывали в народе любовь и поклонение. Впрочем, такую же любовь и поклонение вызывала и его красавица-дочь, принцесса Анна, вернувшаяся домой из своих путешествий по Европе за месяц до вступления в столицу империи Гуго де Пейна.

Рыцари, разместившись в приезжей гостинице при Студийском монастыре, пошли осматривать город, восхищаясь его пышностью, богатством и великолепием. Бывавшие здесь прежде, Андре де Монбар, Людвиг фон Зегенгейм, Роже де Мондидье и Милан Гораджич были как бы поводырями в этом царстве царств. Не верилось, что в мире действительно существует такой сказочный город, опоясанный со всех сторон стенами и высокими башнями, с удивительными дворцами и зданиями с мраморными колоннами, с галереями длинных портиков, с величественными церквами — а их было столько, что казалось они могут поднять весь город к небесам. Говорили, что в Константинополе сосредоточены две трети благосостояния мира, а одна треть рассеяна по всему свету. И это походило на правду. По крайней мере, предметами самой утонченной роскоши Византия снабжала весь мир. А что сказать о прекрасных пурпурных тканях, отличающихся особым блеском красок, секрет производства которых Византия ревностно охраняла; о миниатюрах, украшавших знаменитые рукописи, о тонко выточенных изделиях из слоновой кости, бронзе, оправленной в серебро, об эмали переливающихся оттенков, о драгоценных камнях, ограненных золотом! А изобилие лучших произведений греческих ваятелей, захваченных еще императором Константином и увезенном в основанный им город! А многочисленные соборы и венец искусства — великий храм Святой Софии, который был так прекрасен, что по словам самих византийцев, говоря о нем, нельзя больше говорить ни о чем другом! А драгоценные реликвии, рукописи, книги, иконы, которые попросту не имели цены! А блеск императорских дворцов, и самого главного из них — Влахернского, с разнообразием построек, красотою окружающих садов, мозаикой и живописью, украшавшими помещения! Всем этим Константинополь привлекал к себе всеобщее внимание, весь мир грезил о нем, как о городе чудес, окруженном золотым сиянием; о нем мечтали в туманах Скандинавии, на берегах русских рек, которыми северные искатели приключений спускались к несравненному Царьграду; о нем думали в замках далекой Франции; грезили в венецианских дворцах; сюда стремились из Беотии и Пелопоннеса, Сирии и Египта, Финикии и Армении, Нубии и Тавриды, — со всех концов света. Ехали за товаром, за знаниями, за удачей. И всем было известно, что Империи обеспечена защита свыше, что Константинополь является богохранимым городом, вторым Римом, а богоматерь — его признанная покровительница. И когда в период опасности Влахернская икона выносилась к городским укреплениям, то она воодушевляла воинов и обращала неприятеля в бегство…