Тысячный отряд Гуго де Пейна, состоящий из разношерстных рыцарей, латников и простых воинов, прибыл к крепости Фавор к вечеру 17 октября; подавляющее большинство в нем составляли иоанниты барона Бломберга и иерусалимского капитана Гронжора, памятное знакомство с которым у де Пейна и Людвига фон Зегенгейма произошло в тюрьме Мон-Плесси. Напуганный огромным скоплением сил за горой Синай, комендант крепости Рауль Гонзаго пребывал в состоянии близком к преждевременному трауру по своей жизни. Вместе с лязгом оружия и отрывистыми уверенными командами, разнесшимися под каменными сводами крепости, Гуго де Пейн и его рыцари принесли в Фавор и некоторое облегчительное успокоение, надежду, рассеивающие скопившийся страх. Гонзаго поспешно бросился исполнять все приказания специального военного посланника короля Бодуэна, облеченного правом принятия любых решений на месте. Жесткий, ледяной взгляд де Пейна пронзил малодушного коменданта буквально до самых печенок; он словно бы высветил его блуждающие в последние недели мысли о сдаче крепости султану Насиру и переходе на его сторону. «Господи, пронеси!» — перекрестился Гонзаго, когда Гуго, выслушав его доклад об оперативной обстановке, отвернулся в сторону. Кроме них в крепостной башне коменданта находились также Бломберг, Зегенгейм, Гронжор, Гораджич, Сент-Омер и два командира из гарнизона.

— Противник превосходит наши силы в сто раз — и это лишь по предварительным данным, — произнес де Пейн, хмуря брови и обдумывая ситуацию. — Мы сможем удерживать крепость максимум десять дней.

— И то — если Санджар не обрушит на нас все свое войско, — заметил Зегенгейм.

— Правильно, — согласился Гуго. — Они оставят для подавления Фавора тысяч десять, а остальная масса хлынет в Палестину. Помощи от графа Танкреда мы можем ждать лишь через пару месяцев. За это время сельджуки и египтяне дойдут до Иерусалима и исход войны будет решен.

В воздухе повисла гнетущая пауза: каждый понимал, что волею судьбы — они должны стать первыми, кто примет смерть в гибельном для христиан нашествии на Святой Город, и поделать тут практически ничего нельзя. Зегенгейм задумчиво смотрел на полыхающий за горой Синай кровавый закат; Гораджич нервно теребил светлую бороду; Бломберг и Гронжор мерили шагами площадку башни; лишь Бизоль спокойно сложил могучие руки на груди, не спуская глаз с лица своего друга. От его решения сейчас зависела не только их жизнь, но, возможно, и судьба всего христианского королевства. Комендант Гонзаго вновь перекрестился, сожалея о том, что не сдал крепость раньше, еще до прибытия этого каменно-холодного идола, чьи мысли было невозможно прочесть, но который наверняка пойдет до конца и уложит их кости все до единой у подножия Синая.

— Значит так, — негромко проговорил де Пейн, обводя присутствующих ровным взглядом. — Сдать крепость — лишиться чести; остаться в ней — потерять жизнь. Последнее менее жалко, но пользы принесет мало, графа Танкреда мы все равно не дождемся, а князя Санджара не остановим. Следовательно… — и де Пейн снова взглянул на рыцарей, словно проверяя их стойкость, — следовательно — будем атаковать!

Приглушенный вздох вырвался из груди коменданта Гонзаго, а капитан Гронжор даже недоуменно воскликнул, — и будто волна морского прибоя хлынула на площадку башни, уже почти погрузившуюся во тьму: все рыцари заговорили разом, перебивая друг друга:

— Но как, как?!

— Это явное безумие!

— Смело, но…

— Акт отчаянья. Я — за!

— Нас раздавят в коровью лепешку. Вы этого хотите?

— Пусть! С нами — Бог!

— Мне кажется, это единственное разумное решение, — остановил взволнованных рыцарей Людвиг фон Зегенгейм. — Вот чего меньше всего ожидают султан Насир и принц Санджар. Что угодно — но только не этого. Лишь внезапная атака может смешать все их планы, застопорить наступление. Кроме того, они пока не ведают, какие силы подошли к крепости сегодня вечером. А вдруг — не уступающие их войску? И если мы не боимся атаковать сходу, значит — великое множество вступило в пределы Синая. Это не риск, это — выход из положения.

— Ну, хорошо, а потом? — спросил барон Бломберг. — Не думаешь же ты, Людвиг, что численность гарнизона останется для султана тайной? Это при том, если нас не уничтожат в первый же день наступления.

— На то последуют шаги, о которых говорить пока преждевременно, — вмешался Гуго де Пейн. — Сейчас главное — упредить противника, не дать ему завладеть инициативой в нанесении первого удара. Прикажите подать огня, — обернулся он к покрывшемуся испариной Гонзаго. — Боюсь, мы не разойдемся до утра, пока не выработаем план действий. Мне кажется, что завтрашний день — последний срок, который отпущен нам великодушным правителем Египта, и мы не имеем права не воспользоваться им в полной мере.

— И перестаньте, черт возьми, трястись! — добавил Бизоль, насмешливо глядя на коменданта крепости.

Ранним утром, когда восток лишь чуть заалел розоватым светом, а раскинувшиеся по ту сторону горы Синай многочисленные шатры египетского войска покрылись жемчужной росой, началась невиданная по своей смелости во всей истории войн операция, подготовленная в эту тревожную ночь Гуго де Пейном и его соратниками в штабе крепости Фавор, когда меньшая сила отважно атаковала большую, превосходящую ее более чем в сто раз! Это походило на нападение христианского Давида на мусульманского Голиафа. Сражение хрупкого юноши с мускулистым великаном. И произошло это лишь за несколько часов до того, как командующий объединенными силами султан Исхак Насир, также не спавший всю ночь и решавший с принцем Санджаром и другими военачальниками вопрос о времени выступления, должен был отдать приказ перед войском: «На неверных!», и, выхватив изогнутый полумесяцем меч, указать им в сторону Палестины. Накануне лазутчики донесли, что к крепости Фавор подошло христианское войско, какой численностью — неизвестно, поскольку в наступивших сумерках произвести точный подсчет было невозможно. Но вряд ли оно было достаточно велико. Уточнение решили отложить до следующего дня. Горячий принц Санджар, в чьем тщедушном, болезненном теле таилась огромная жизненная сила, помнил о нанесенной ему обиде под крепостью Керак. На военном совете в шатре султана Насира, покусывая от волнения губы, он предложил не задерживаться возле Фавора, а зажать всех христиан в крепости, словно загнать сусликов в их нору, оставить несколько тысяч на страже и двинуть тотчас же основную массу дальше. Кутаясь в шерстяную накидку, испытывая постоянный озноб, он настойчиво требовал начать выступление немедленно, не дожидаясь нового донесения лазутчиков. Даже лучше — что к христианам подошли новые части, все они не успеют разместиться в крепости — тем легче можно будет их уничтожить возле Синая.

— Куда торопиться? — отвечал ему пытавшийся выглядеть грозным султан Насир — он еще не освоился до конца с ролью всесильного правителя Египта. — Или ты, брат мой, боишься, что облако покроет наших врагов и нам не с кем будет сразиться? Дай же нам совершить хотя бы утренний намаз… Подождем до полудня, когда — как советуют нам наши ученые медики — кровь людей и животных замедляет свой бег по жилам, и они впадают в состояние покоя. Тогда мы и ударим по погрузившимся в дрему врагам.

— Скорее, в дрему впадут наши воины, — пробормотал Санджар. — Нельзя столько времени держать солдат на привязи. Даже собаку следует время от времени спускать с цепи.

— Я разделяю твои чувства, но давай подождем еще пять часов. Не спеши — а то попадешь в смешное положение, как та обезьяна, пытавшаяся съесть два банана сразу и так и не решившая, какой из них лучше.

Принц Санджар побледнел, сжав от гнева губы, а египетские военачальники тихонько засмеялись шутке своего султана.

— Что там за шум? — спросил вдруг Исхак Насир, прислушиваясь к доносящимся снаружи голосам. Один из его приближенных тотчас же вышел из шатра. Через некоторое время он вернулся и взволнованно сообщил:

— Великий султан! На твоем левом фланге смятение! Подлые христиане на рассвете обошли гору Синай и их конница давит спящих сынов Аллаха!