Два дня он скитался по горам Эль-Аммона, словно ошпаренный. Затем остановился в небольшом селении Элеале и, щедро заплатив хозяину небольшой лачуги, еще два дня спал как убитый на постели около маленькой, но теплой печурки.

По возвращении в Иерусалим, он сказал великому магистру де Ридфору, что ни на какие уговоры распоясавшийся Рене де Шатильон не поддался, в оскорбительной форме вел себя, прогнал посольство прочь, а на обратном пути произошла кровопролитная стычка с сарацинами, в которой почти все тамплиеры погибли, а кто не погиб — спасался бегством, ибо отряд сарацин в десять раз превышал в численности тамплиеров.

— Надеюсь, — добавил он, опустив голову, — кто-нибудь еще, кроме меня, доберется до Иерусалима живой и невредимый.

Жерар де Ридфор был, сильно озадачен рассказом своего сенешаля. Почесав подбородок, заросший густой бородищей, он пробормотал:

— Неужели и впрямь придется идти и осаждать этот проклятый Керак? Уж больно крепкий замок. Построил его Гуго де Пейн на нашу голову!

Чем дольше пребывала в своем заточении Элеонора Аквитанская, тем крепче становилась дружба между английским и французским тронами. Генри всерьез поддержал Филиппа-Августа в войне против коалиции, образованной графом Фландрским, на сторону молодого короля Франции встал и папа Урбан; Жан и Ришар, сыновья Генри Плантагенета, воевали в одном строю с лучшими рыцарями Франции, а их брат Годфруа настолько сдружился с Филиппом-Августом, что безвылазно жил в Париже, не расставаясь со своим новым другом. Но дружбе этой не суждено было длиться долго, ибо женщина встала между двумя друзьями и, уведя за собой одного из них, навеки разлучила короля Франции и герцога Бретани. Была эта женщина стара, как род человеческий и имя ей — Смерть. Та же самая злокачественная лихорадка, что свела в могилу старшего из сыновей Генри, завлекла в свои сети и третьего сына. Горе Филиппа-Августа было таким сильным, что когда совершалось погребение Годфруа, он кричал, что желает быть закопанным вместе со своим добрым другом. Падение нравов того времени оказалось настолько велико, что глядя на это неподдельное горе, некоторые, переговариваясь в эту минуту между собой, фыркали:

— Убивается, как молодая жена, потерявшая нежного супруга.

— Что верно, то верно. Противно смотреть.

— Так ведь не случайно говорят, что они и были как муж и жена.

— Да ну, бросьте, зачем? Разве они тамплиеры или в монастыре жили? Хорошенькие женщины всегда под рукой.

— Ах, что вы в этом понимаете!

Ришар, чистая душа, был далек от этих пересудов. Видя, как убивается Филипп-Август по его брату, он почувствовал огромный прилив сердечного тепла к этому человеку, после похорон подружился с ним, стараясь заменить ему Годфруа, и тоже стал безвылазно жить в Париже. У них оказалась много общего, им нравилось выслушивать мнение друг друга о самых разных предметах, попивая винцо и закусывая под звуки арфы или лютни, льющиеся из-под пальцев очаровательной музыкантши, сидящей с улыбкой поблизости. Часто они так крепко напивались, не в силах расстаться, что засыпали чуть ли не в объятьях друг друга, и все те же сплетники, которые фыркали на похоронах Годфруа, радовались новой и обильной пище для сплетен:

— Герцог Ришар заменил Филиппу-Августу, покойного Годфруа, как ветхозаветный брат, взявший в жены вдову усопшего брата.

— Их то и дело застают спящими в одной постели.

— Ну и ну! Видать, и впрямь скоро конец света.

Наконец война против коалиции графа Фландрского закончилась полной победой, к владениям короля Франции присоединились Амьен и все графство Вермандуа, за исключением Сен-Кантенна и Перрона. Сразу после этого король Генри, до которого стали доходить мерзостные слухи о «слишком нежной» дружбе его сына Ришара с Филиппом-Августом, принялся засыпать Париж письмами, в которых требовал приезда Ришара в Лондон для решения каких-то безотлагательных дел.

— Сейчас, прямо так и полечу на стрекозьих крыльях! — хмыкал Ришар, получая эти послания. — Может быть, старому развратнику опротивела моя невеста Алиса, и он собрался, наконец, сбагрить ее мне? Премного благодарен, папуля! Кушайте сами!

— Я думаю, ты прав, тебе не стоит ездить в Лондон, — соглашался Филипп-Август. — Ведь ты теперь — главный враг Генри. Ты — единственный наследник Англии, Бретани, Нормандии и Аквитании. Твое львиное прозвище звенит по всей Европе, а о старине Анри говорят лишь как о человеке, который имеет силу воли так долго держать в заточении свою жену, некогда бывшую самой красивой женщиной в мире.

— Я бы вообще, ваша дерзость, объявил ему войну да и дело с концом, — вступал в разговор присутствующий Бертран де Борн. — Давно пора старику Анри отдать вам корону Англии, а самому куда-нибудь в монастырек. Говорят, он так стремился обогнать вашу матушку по части любовных приключений, что изрядно поистрепался. Ему еще и пятидесяти нет, а он уже весь рассыпается по частям.

— Окстись, Бертран! — наливая себе вина, поправлял его Ришар. — Отцу уже пятьдесят три. Хотя, конечно, возраст не такой уж и преклонный. Интересно, каков я буду в пятьдесят три?

— Вы до этого возраста не доживете, ваша пьяность, — говорил на это Бертран де Борн.

— Это еще почему? — удивлялся другой поэт, также присутствующий при разговоре, Герольд де Камбрэ. Он уже тайком сочинял жизнеописание Ришара и его живо интересовали любые предсказания в отношении грядущей судьбы принца.

— Потому что слава его так быстро растет, — пояснил Бертран де Борн, — что лет через десять восторженные поклонники попросту разорвут нашего бедного Ришарика на кусочки, чтобы положить эти частицы в ларчики в качестве священных реликвий.

— Это ужасно, — вздыхал Ришар. — Ну что ж, покуда моя слава еще не так велика, не пора ли нам навестить наших вчерашних подружек? Они мне так понравились, что я уже созрел снова нарушить мезуру, как, бывало, говаривала моя мамочка.

И они вчетвером отправлялись в один заветный дом, где их ждали прелестные, юные и нежные создания, несколько отличающиеся от них в анатомическом отношении.

Наконец, отец прислал Ришару письмо из Бордо, требуя от него немедленно явиться, угрожая в противном случае, предпринять самые решительные действия, и Ришар с огромным неудовольствием, покинул Париж. Его сопровождали Герольд де Камбрэ, юный поэт Амбруаз Санном и отряд тамплиеров, возглавляемый коннетаблем Робером де Шомоном, которого Ришар приблизил к себе, во-первых, потому, что Робер родился в один и тот же год, месяц и день, что и король Генри, а во-вторых, благодаря замечательному, простодушному нраву Робера, а вокруг Ришара так мало встречалось людей простодушных, что принц Кёрдельон весьма их ценил.

Бертран де Борн, захворав сильным питейным недугом, остался в Париже, и едва принц Львиное Сердце отправился на свидание со своим отцом в Бордо, задира начал подзуживать Филиппа-Августа, склоняя его к войне с королем Генри.

«Войны — кошмар! Войны — беда!» -

Любит жужжать трус и зуда.

Чирьи! Покройте промежность ему -

Ведь трусу в седле скакать ни к чему.

Но нам-то война

Милей, чем жена,

Пусть с нами сразится

Хоть сам Сатана!

Выехав задолго до Рождества, Ришар не очень-то поторапливался, и явился в Бордо лишь к масленице. Он постоянно слал отцу письма, в которых оповещал родителя о том, где он в данное время находится. Король сердился, но пункты, из которых прибывали письма сына, делались все ближе и ближе к Бордо. По пути из Парижа в столицу Аквитании, он даже успел провести скоротечную войну в Турени, взбунтовавшейся против слишком больших налогов на добычу золота. Проведя полуторамесячную осаду замка Шинон, бесстрашный Ришар сам повел своих воинов на приступ и захватил замок, а вместе с ним и огромные сокровища — чуть ли не всю турскую казну, а она в этом золотоносном районе была немалая.

Наконец, он прибыл в Бордо, но отца уже там не застал — Генри отправился осматривать приграничные с Францией восточные пределы своих владений.