– Цинь Юйхэ – ублюдок, как можно верить его словам?

– Если не верить ему, то остается верить тебе. в прошлом году, когда вы пришли разводиться, Цинь Юйхэ вообще молчал, зато ты говорила много. на мой вопрос о причине вашего развода, ты неустанно твердила, что потеряли чувства. то есть, выходит, тогда «потеряли», а сейчас «не потеряли»? Вы за год ни разу не встречались, как же в таком случае ваши отношения наладились? Да и сегодня Цинь Юйхэ не явился на заседание, это разве ничего не объясняет?

Ли Сюэлянь потеряла дар речи, а Лао Гу продолжал распаляться:

– Я уже больше, чем полвека прожил, и никто еще меня так не дурачил! Да если сейчас на попятный пойти, то как мне дальше работать в Гуайваньчжэне?

Создавалось такое ощущение, что Ли Сюэлянь судится не с Цинь Юйхэ, а с Лао Гу. и устные, и письменные показания говорили сами за себя. Ван Гундао стукнул об стол молотком – это дело Ли Сюэлянь проиграла. Все поднялись со своих мест и направились к выходу, Ли Сюэлянь остановила Ван Гундао:

– Уважаемый, как можно так вести суд?

– Такова процедура, суд так и ведется.

– Цинь Юйхэ на заседание не явился, и дело так просто можно закрыть?

– По закону его интересы в суде может представлять адвокат.

Ли Сюэлянь была ошарашена:

– Я все-таки не понимаю, как можно абсолютную ложь выдавать за правду?

Ван Гундао вернул ей прошлогоднее свидетельство о разводе:

– С точки зрения закона, развод настоящий. Я же тебе сразу все объяснил, а ты не послушала. – и чуть тише он добавил: – Я тут не стал ничего про ребенка говорить, так что ты еще легко отделалась.

– Хочешь сказать, что хоть дело и проиграно, ты обо мне позаботился?

На секунду оторопев, Ван Гундао поспешно ответил:

– Ну разумеется.

Впервые Ли Сюэлянь увидела Дун Сяньфа у ворот уездного суда. Дун Сяньфа был постоянным членом судебной коллегии. в этом году ему исполнялось пятьдесят два года. Низенький, толстенький, с выпяченным животом, Дун Сяньфа уже двадцать лет состоял на службе в суде. Двадцать лет назад, вернувшись из армии в свой уезд, он стал подыскивать работу. на тот момент работники требовались в трех структурах: в управлении животноводства, в управлении здравоохранения и в суде. Полистав материалы Дун Сяньфа, глава орготдела при уездном комитете партии изрек:

– Ничего особенного в его личном деле я не нахожу, но вот работать с его именем в животноводстве или в здравоохранении нельзя. Такому надобно идти в суд, ведь раз он Дун Сяньфа[4], значит, должен разбираться в законах.

Так Дун Сяньфа и попал в суд. а поскольку в армии он служил командиром батальона, то в суде ему дали должность начальника отдела. Через десять лет его повысили до члена судебной коллегии. Но все работники судебной системы понимают, что на самом деле значит такое продвижение. Должность члена коллегии это не что иное, как служебный пост, лишенный всяких полномочий. Звучит это вроде как очень громко, но не идет ни в какое сравнение с должностью заместителя председателя суда, у которого имеется право вести судебные дела, выносить по ним решения, пользоваться служебным транспортом, подписывать счета. то есть власти у него было даже меньше, чем у начальника отдела. Другими словами, Дун Сяньфа сместили вниз, подняв рангом выше. на этой должности Дун Сяньфа тоже проработал десять лет, и совсем скоро у него близился выход на пенсию. Двадцать лет назад и председатель суда, и его заместитель были старше Дун Сяньфа, а нынешние работники на этих должностях по возрасту ему уже уступали, так что теперь Дун Сяньфа, с точки зрения возраста, перезрел. Именно по этой причине за двадцать лет службы он добрался лишь до члена коллегии и дальше по карьерной лестнице не поднимался. Ведь его перевод с должности начальника отдела на должность члена судебной коллегии расценивался как понижение, что вызывало презрение у коллег, но еще больше у самого Дун Сяньфа. Но если коллеги всегда относились к нему презрительно, то Дун Сяньфа испытывал к себе такое чувство в ключевые моменты жизни. Несколько раз ему предоставлялась возможность стать заместителем председателя суда, но он всегда упускал этот шанс. Вообще-то член коллегии ближе к посту заместителя председателя суда, чем начальники отделов, однако несколько из них уже переплюнули его, став заместителями, в то время как Дун Сяньфа оставался на прежнем посту. Ключевые моменты жизни будут поважнее, чем рутина. Ведь все, что мы по капле копим, должно выливаться во что-то важное, не так ли? Но важнее было отношение к нему коллег, считавших, что за двадцать лет он не добился повышения из-за своей никчемности, хотя сам Дун Сяньфа полагал, что во всем виновата его прямота. Именно из-за неумения лебезить, делать подношения, нарушать законы ради взяток его звездный час так и не настал. Два чувства испытывал Дун Сяньфа по этому поводу: пессимизм и отчаяние. Отчаяние Дун Сяньфа, рожденное его же справедливостью, заставляло его идти по пути наименьшего сопротивления. Но важнее всего важного было то, что Дун Сяньфа никогда не любил свою работу в суде. и не любил он ее вовсе не потому, что не считал важной, а потому, что с малых лет ему нравилось что-то созидать, а не разрушать. а в суде он целыми днями занимался тем, что имел дело с какими-то неурядицами. Ведь кто придет в суд с чем-то хорошим? Это напоминает работу врачей, которым ежедневно приходится сталкиваться не с нормальными, а с больными людьми. Только если в больницах предметом рассмотрения становятся болезни, то в суде – сложные жизненные ситуации. а без болезней и тяжб больницам и судам пришлось бы просто закрыться. Дун Сяньфа понимал, что выбрал в жизни не тот путь, и это было самым главным. Ему казалось, что куда лучше работать торговым посредником на скотоводческом рынке, сводя продавцов и покупателей. Но, находясь на посту члена судебной коллегии, он не мог все бросить и пойти работать на рынок. Да случись такое, все вокруг решат, что Дун Сяньфа окончательно помешался, даже если для него самого это будет самым разумным поступком. Поэтому ежедневно он вынужденно выполнял работу члена судебной коллегии, влача свое безрадостное существование. Окружающим казалось, что такое состояние Дун Сяньфа объясняется отсутствием подъема по служебной лестнице и той должностью, которую ему удалось занять за двадцать лет работы в суде. Даже во время застолий за него поднимали тосты как за обиженного. Действительно, такая причина хандры Дун Сяньфа имела место, но все-таки важнее было его ярое нежелание быть членом судебной коллегии, вместо этого он бы с удовольствием предпочел работать посредником на рынке. Но еще печальнее было то, что о своем горе он не мог никому рассказать. Поэтому, кроме того, что Дун Сяньфа свою работу выполнял просто для галочки, он еще и ко всему миру и людям испытывал некоторое отвращение. Чувствуя из-за этого какую-то безысходность, Дун Сяньфа в свободное от работы время пристрастился к выпивке. Вообще-то говоря, его должность члена судебной коллегии также касалась изучения судебных тяжб. Другими словами, Дун Сяньфа был причастен ко всем судебным делам, из-за чего и жалобщики, и ответчики старались зазвать его на рюмочку. Но с течением времени народ понял, что вся его власть ограничивается лишь изучением дел и причастностью к ним. у него не было права окончательного решения, что умаляло его достоинства в сравнении с тем же начальником отдела или судьей, поэтому желающие пригласить его выпить и потрепаться иссякли. не имея приглашений со стороны, Дун Сяньфа мог бы выпить со своими коллегами по работе. Однако из его коллег не находилось никого, кто бы хотел тратить время на общение с бездарем, который двадцать лет протоптался на месте и у которого впереди ничего, кроме пенсии, уже не маячило. Суд – это такое место, где каждый день кто-то кого-то приглашает выпить, однако Дун Сяньфа это не касалось. а при таких обстоятельствах и захиреть недолго. с течением времени Дун Сяньфа докатился до того, что стал сам цепляться к коллегам в поисках халявы. Едва часы показывали одиннадцать утра, Дун Сяньфа начинал расхаживать по крыльцу здания суда. и когда оттуда в компании жалобщиков либо ответчиков выходили его приглашенные на обед коллеги, то, наткнувшись на Дун Сяньфа, они из вежливости предлагали ему присоединиться. Сначала Дун Сяньфа вроде как начинал отказываться, прикрываясь делами. Потом, не давая опомниться, добавлял: