Зак понимал: они не пытались запереть его внутри. Они пытались оставить ЕЕ – снаружи.

Он поискал персональную страничку папы на сайте Центра по контролю и профилактике заболеваний и увидел лишь: «Страница не найдена». Значит, они уже вычистили ее из правительственного портала. Поиск по ключевым словам «доктор Эфраим Гудвезер» вывел Зака на массу новостных ссылок. Доктора Гудвезера представили дискредитировавшим себя чиновником ЦКПЗ, сфабриковавшим видеозапись, на которой якобы убивали человека, обратившегося в вампира. Сообщали, что он загрузил эту запись в Интернет (на самом деле это Зак загрузил тот самый клип, который отец запретил ему смотреть), с тем чтобы в личных интересах использовать истерию, поднявшуюся вокруг солнечного затмения. Вот это последнее – вообще чушь собачья. Какие такие «личные интересы» могли быть у папы, помимо спасения жизни людей? Один новостной сайт сообщал о Гудвезере следующее: «…всем известно, что он алкоголик, ввязавшийся в сомнительную борьбу за попечение, а теперь этот человек, надо полагать, еще и пустился в бега вместе с похищенным сыном». От этих слов у Зака внутри все словно заледенело. В той же статье говорилось, что в настоящий момент местонахождение бывшей жены Гудвезера и ее друга остается неизвестным, – судя по всему, они мертвы.

В последние дни Зака тошнило от всего, однако ложь в этой статье была особенно ядовитой. Все вранье, все до последнего слова. Да знают ли они правду? Или… им до лампочки? Или, может, они используют беды, обрушившиеся на его родителей, «в личных интересах»?

А обсуждение в Сети? Комменты были еще хуже самих статей. Сейчас Зак не мог отвечать на весь тот бред, который анонимные комментаторы наговорили о его папе, не мог реагировать на их фальшивую спесивую праведность. Он должен был разобраться с ужасной правдой о его матери, дать отпор той пошлятине, которая изливалась в блогах, – что же до народа на форумах, то они просто ни черта не понимали.

Да и можно ли понять это? Как оплакивать того, кто, по сути, не умер? И как бояться того, чье желание быть рядом с тобой простирается в вечность?

Если бы мир узнал правду, ту правду, которую Зак видел собственными глазами, тогда доброе имя папы было бы восстановлено, а его голос – услышан… Но ничего в корне не изменилось бы. Его мама и его жизнь уже никогда не будут прежними.

Поэтому главное, чего хотел Зак, – чтобы все как-нибудь уладилось. Он ждал, что случится нечто фантастическое, превратив все опять в правильное и нормальное. Взять, например, детство – Заку тогда было около пяти. Он хорошо помнил, как разбил зеркало и просто прикрыл его простыней, а потом с неистовой силой взмолился Богу, чтобы зеркало восстановилось, прежде чем родители обнаружат урон. Или как он страстно желал, чтобы его родители снова влюбились друг в друга. Чтобы они однажды проснулись и поняли, какую ошибку сделали.

Сейчас он втайне надеялся, что папа совершит нечто невероятное. Вопреки всему Зак по-прежнему полагал, что где-то впереди их ждет счастливый конец. Не только его и его родителей – всех ждет счастливый конец. Может быть, даже произойдет чудо и мама станет прежней. Зак снова почувствовал слезы на глазах и на этот раз дал им волю. Зак сидел высоко на крыше. И он был один. Ему ужасно захотелось хотя бы еще раз увидеть маму. Это желание напугало его, и все-таки он просто мечтал о ее появлении. Вот бы заглянуть ей в глаза… Услышать ее голос… Зак мечтал, чтобы мама объяснила происходящее – так же, как раньше успокаивала его, объясняя разные вещи, которые его беспокоили. «Все обязательно будет хорошо…»

Где-то глубоко в ночи раздался вопль, вернув Зака к реальности. Мальчик вгляделся в северную часть города, увидел языки пламени на западе, столб темного дыма. Он посмотрел вверх: звезд сегодня не было. Только несколько огоньков самолетов. А днем он слышал, как над городом пронеслись истребители.

Зак утерся рукавом куртки и вернулся к ноутбуку. Запустив поиск по файлам, он быстро нашел папку с тем самым видео, которое ему не разрешалось смотреть. Он открыл файл, услышал голос папы и понял, что тот держит в руках камеру. Его камеру, Закову, ту самую, которую папа взял на время.

Сам объект съемки поначалу было трудно разобрать – что-то непонятное в темноте сарая. Какая-то тварь, сидя на корточках, рвалась вперед. Раздался глухой гортанный рык, за которым последовало шипение, исходившее, казалось, из самой глубины глотки. Заклацала цепь. Камера наехала, пиксели на темной картинке упорядочились, и Зак увидел разинутый рот. Рот, который был гораздо больше, чем положено, а внутри трепыхалось что-то похожее на плоскую серебристую рыбу.

Широко распахнутые глаза этой сарайной твари странно посверкивали. Сначала Зак принял их выражение за взгляд тоски и боли. Движения чудища сковывал ошейник – большой, стальной, предназначенный, видимо, для крупной собаки; цепь от ошейника тянулась дальше и крепилась к чему-то в земляном полу постройки. Тварь выглядела очень бледной – настолько бескровной, что чуть не светилась в темноте. Вдруг раздался странный дробный поршневой звук – щелк-пых, щелк-пых, щелк-пых, – и в существо, словно игольчатые пули, ударили три серебряных гвоздя, выпущенные откуда-то из-за камеры (стрелял папа?). Тварь хрипло взревела, как недужное животное, раздираемое болью, и картинка в кадре резко ушла вверх.

«Достаточно», – произнес чей-то голос на звуковой дорожке.

Голос явно принадлежал Сетракяну, но такого тона Заку никогда не доводилось слышать из уст доброго старого ломбардщика.

«Будем милосердны».

Затем старик вступил в кадр. Он произнес несколько слов на незнакомом, казавшемся очень древним, языке, словно призывая некие силы или налагая заклятие, занес над головой длинный серебряный меч, сверкнувший в лунном свете, – сарайная тварь при этом страшно взвыла – и с небывалой силой обрушил его на чудовище…

Послышались голоса. Зак отпрянул от компьютера. Звук доносился снизу, с улицы. Мальчик закрыл ноутбук, встал и, держась прямо, чтобы не высовываться за парапет крыши, осторожно окинул взглядом Сто восемнадцатую улицу.

По кварталу, направляясь к ломбарду, шла группа из пяти человек; за ними медленно двигался внедорожник. Люди несли оружие – автоматические винтовки – и колотили кулаками в каждую дверь, мимо которой проходили. Немного не доехав до перекрестка, внедорожник остановился – прямо напротив входа в ломбард. Пешие мужчины подошли к зданию и принялись трясти решетку ограждения.

– Открывай! – грянули сразу несколько голосов.

Зак отодвинулся от парапета и повернулся к двери, ведущей с крыши. Надо побыстрее вернуться в комнату, рассудил он, пока кто-нибудь не пришел его проведать.

И тут Зак увидел ее. Девочку. Подростка. Школьницу – класса седьмого или около того. Она стояла на крыше соседнего дома, чуть более высокого, чем стариковский. Эти два здания разделял незастроенный участок – он был совсем рядом, стоило лишь выйти из ломбарда и свернуть за угол. Ночной бриз раздувал сорочку девочки, теребил подол, доходивший до колен, но почему-то не трогал волосы – они, прямые и тяжелые, свисали совершенно неподвижно.

Девочка стояла на парапете – на самом краю крыши, – четко удерживая равновесие. В ее фигуре было неколебимое спокойствие. Утвердившись на кромке, она словно примеривалась к… прыжку. Она будто задумала невозможное – перемахнуть с крыши на крышу – и примеривалась, зная, что неизбежно упадет.

Зак вылупил глаза. Он не понимал, что происходит. Не был даже уверен, что способен понять. Но – заподозрил неладное.

Тем не менее он поднял руку и помахал девочке.

Та в ответ лишь уставилась на него.

Доктор Нора Мартинес, в недавнем прошлом сотрудница ЦКПЗ, отперла парадную дверь. Сквозь заградительную решетку на нее воззрились пятеро мужчин в камуфляжной форме и бронежилетах, с автоматами в руках. На двоих были платки, прикрывавшие нижнюю часть лица.

– У вас все в порядке, мэм? – спросил мужчина.