Литмир - Электронная Библиотека
A
A

С высоты своего роста вампир уставился на Сетракяна отсутствующим взглядом; глаза его были красными, даже скорее ржавыми, чем красными.

Авраам Сетракян.

Слова лились откуда-то извне, явно не изо рта вампира. Окровавленные губы даже не шевельнулись.

Ты избежал пылающей ямы.

Глубокий и мощный голос звучал теперь внутри Сетракяна, он резонировал во всем организме, словно позвоночник Авраама превратился в камертон. Это был тот самый многоязыкий голос.

Голос гигантского вампира, с которым Сетракян столкнулся в лагере. Этот вампир и говорил с ним сейчас – через посредника в виде Хауптманна.

– Сарду, – произнес Сетракян.

Он обратился к вампиру по имени оболочки, которую тот избрал своим обиталищем, – оболочки Юзефа Сарду, легендарного благородного великана.

Я вижу, ты одет как человек сана. Ты когда-то говорил о своем боге. Ты и вправду веришь, что это он спас тебя от пылающей ямы?

– Нет, – ответил Сетракян.

Ты по-прежнему хочешь уничтожить меня?

Сетракян промолчал. Но ответом было – «да».

Тварь, казалось, прочитала его мысли – в ее голосе забурлило нечто, что можно было бы назвать удовольствием.

Ты цепок, Авраам Сетракян. Как осенний лист, который отказывается упасть с дерева.

– И что теперь? Почему ты все еще здесь?

Ты имеешь в виду Хауптманна? Его задачей было облегчить мои дела в лагере. В конечном итоге я обратил его. И тогда он стал кормиться молодыми офицерами, к которым ранее благоволил. У него объявился вкус к чистой арийской крови.

– Тогда… Тогда есть и другие? Комендант. И лагерный врач.

«Айххорст, – подумал Сетракян. – И доктор Древерхавен. Да, пожалуй».

Он слишком хорошо помнил обоих.

– А Штребель и его семейство?

Штребель вовсе не интересовал меня. Разве что в качестве еды. Такие тела мы уничтожаем сразу после кормежки, прежде чем они успеют обернуться. Видишь ли, с пищей здесь стало скудновато. Ваша война – большое неудобство. Зачем мне лишние рты?

– В таком случае… Чего тебе надобно здесь?

Голова Хауптманна неестественно запрокинулась, в его раздутом горле что-то квакнуло, словно огромная лягушка.

Назовем это ностальгией. Я скучаю по эффективности лагерной машины. Меня испортило удобство нескончаемого человеческого буфета. А теперь… Я устал отвечать на твои вопросы.

– Тогда еще один, последний. – Сетракян снова взглянул на мешки с землей в руках Хауптманна. – За месяц до восстания Хауптманн приказал мне смастерить шкаф. Очень большой шкаф. Он даже раздобыл для него материал – толстенные доски черного дерева особой текстуры, ясное дело, привозные. Мне дали рисунок – я должен был вырезать его на дверцах шкафа.

Все правильно. Хорошая работа, еврей.

Хауптманн называл это «спецпроектом». У Сетракяна тогда не было выбора, он лишь боялся, что делает шкаф для какого-нибудь высокопоставленного эсэсовца в Берлине. А может быть, для самого Гитлера.

Ан нет. Все было гораздо хуже.

Исторический опыт подсказывал мне, что дни лагеря сочтены. Ни один великий эксперимент не может длиться вечно. Я знал, что пир скоро закончится и мне придется переезжать. Бомба союзников угодила в мое лежбище. Поэтому мне потребовалось новое. Теперь я уверен, что никогда не расстанусь с ним, какие бы времена ни наступили.

Сетракяна трясло, но не от страха – от ярости.

Он сколотил гроб для гигантского вампира.

А теперь Хауптманн должен покормиться. Я вовсе не удивлен, что ты вернулся сюда, Авраам Сетракян. Кажется, нас обоих связывают с этим местом особые сантименты.

Хауптманн уронил мешки с землей и двинулся к столу. Сетракян, поднявшись, попятился к стене.

Не беспокойся, Авраам Сетракян. После того, что произойдет, я не брошу тебя животным. Полагаю, ты должен присоединиться к нам. У тебя сильный характер. Твои кости исцелятся, и твои руки снова будут служить нам.

Хауптманн навис над ним. Сетракян ощутил сверхъестественное тепло, исходящее от монстра. Он излучал лихорадочный жар, и при этом от него несло смрадом собранной земли. Безгубый рот раздвинулся, и в глубине пасти Сетракян увидел кончик жала, изготовленного к удару.

Авраам вперился в красные глаза вампира Хауптманна, от всей души надеясь, что оттуда, из неведомой глубины, на него смотрит эта Тварь Сарду.

Грязные руки Хауптманна сомкнулись на повязке, прикрывавшей шею Сетракяна. Вампир зацепил бинты и, сорвав их, обнаружил яркое серебряное оплечье, надежно защищающее пищевод и главные шейные артерии. Глаза Хауптманна расширились; спотыкаясь, он отступил на несколько шагов, отброшенный неодолимой для него силой этого защитного серебряного доспеха, который выковал нанятый Сетракяном местный кузнец.

Хауптманн почувствовал, что уперся спиной в стену. Он застонал, изображая слабость и смятение, но Сетракян видел, что на самом деле вампир готовится к новой атаке.

Ты цепок, Авраам Сетракян, ты стоишь до конца.

Едва только Хауптманн бросился на него, Авраам извлек из-под складок своей сутаны серебряное распятие, заточенное основание которого заканчивалось смертоносным острием, и тоже сделал несколько шагов, встретив вампира точно посередине разделявшего их пространства.

В конечном итоге убийство вампира-нациста было актом избавления в самом чистом виде. Для Сетракяна же оно олицетворяло возможность отомстить непосредственно на оскверненной земле Треблинки, и к тому же он нанес удар по гигантскому вампиру и его таинственным делам. А еще – и это было самое важное, важнее всего прочего – убийство Хауптманна служило подтверждением того, что Сетракян не съехал с катушек, не тронулся умом. Что он сохранил рассудок.

Да, он действительно видел все то, что происходило в лагере.

Да, миф оказался реальностью.

И… да, эта реальность была ужасна.

Убийство Хауптманна словно скрепило печатью всю дальнейшую судьбу Сетракяна. С того момента он посвятил свою жизнь изучению стригоев и охоте на них.

Той же ночью он сбросил пасторское облачение и заменил его одеждой простого крестьянина, а острие кинжала-распятия долго держал в огне, пока оно не раскалилось добела. Перед тем как отправиться в путь, он сбросил свечу на сутану и прочие тряпки, лежащие на полу, и только после этого вышел на воздух. Он уходил прочь, а на его спине играли блики, отбрасываемые пламенем, в котором корчился проклятый фермерский дом.

Дует холодный ветер[12]

«Лавка древностей и ломбард Никербокера», Восточная Сто восемнадцатая улица, Испанский Гарлем

Сетракян отпер дверь ломбарда и поднял охранную решетку. Фет, стоявший снаружи точно обыкновенный посетитель, подумал, что старик повторяет эту рутинную процедуру каждый день на протяжении вот уже тридцати пяти лет. Хозяин ломбарда вышел на солнечный свет, и на какие-то секунды могло показаться, что ничего особенного не происходит, все нормально, все как всегда. Стоит себе на нью-йоркской улице пожилой человек и, прищурившись, глядит на солнце. Эта картинка ничуть не приободрила Фета, скорее, вызвала острый приступ ностальгии. Он явно считал, что в жизни осталось не так уж много «нормальных» мгновений.

Сетракян был без пиджака, в твидовом жилете, рукава белоснежной рубашки закатаны чуть выше запястий. Он оглядел большой микроавтобус. По двери и борту шла надпись: «УПРАВЛЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННЫХ РАБОТ МАНХЭТТЕНА».

– Пришлось его позаимствовать, – пояснил Фет.

Судя по виду, старый профессор был одновременно обрадован и немало заинтригован.

– Я вот думаю, не могли бы вы достать еще один такой? – спросил он.

– Зачем? – удивился Фет. – Куда это мы направляемся?

– Здесь больше оставаться нельзя.

Эф сидел на тренировочном мате посреди странной комнаты, где стены сходились под непривычными углами. Это складское помещение располагалось на последнем этаже дома старика. Зак тоже сидел здесь, вытянув одну ногу и обхватив руками вторую, – колено было вровень с его щекой. Он был нечесан, выглядел измотанным и походил на мальчика, отправленного в лагерь и вернувшегося совсем другим, изменившегося, но не в лучшую сторону. Их окружали десятки зеркал с серебряной амальгамой, отчего у Эфа возникало ощущение, что за ними наблюдает множество стариковских глаз. Оконную раму за металлической решеткой наспех заколотили фанерой, и эта заплата выглядела еще уродливее, чем рана, которую прикрывала.

вернуться

12

«Дует холодный ветер» («Cold Wind Blowing») – песня популярного английского автора и исполнителя Клиффорда Томаса Уорда.

21
{"b":"256165","o":1}