Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Ну, как доехали, на ладном ли месте устроились?— пыхнул охотник угарным табачным дымом.

— Проклятое, говорят, место,— выдавил я, передавая ему вожжи.— Девчонку сегодня хоронили, громом убило.

— Неладно, однако, жизнь началась, плохо. Сельповское место, да? Ничего, паря, оботрется. Ты в свои годы еще только на пригорок поднялся, потом придется в хребет шагать. Не все смогут на него подняться, дорога шибко худая. Я-то уже с хребта шагаю,— усмехнулся Цырен Цыренович.— Ну, ничего, пойдем чай пить с лепешками. Жалко, Бориса нет, на зимовье его послал. Не дал бы он тебе скиснуть.

Спасибо, Цырен Цыренович,— торопливо замахал я руками,— я лучше пойду, а то вечер скоро.

— И то верно,— одобрил Цырен Цыренович.— Дорогу, поди, найдешь?

— Дорога одна,— ушел я от прямого ответа, уже твердо решив отправиться не в Клюку, а к Борьке в зимовье. Перед моими глазами до сих пор стоял свежий песчаный холмик, а на нем гробик, обитый красным сатином.

Зимовье, в которое ушел Борька, было километрах в десяти, у подножия Яблонового хребта. Там с Борькой мы бывали не один раз.

Дойдя до Кузнецовской падушки, я по едва заметной тропинке свернул направо. Из-под ног, как заведенные, выскакивали испуганные кузнечики, а высоко в небе неподвижно висел жаворонок. Он лениво трепыхал крыльями и заливался легкомысленной трелью. Небо над ним было голубое-голубое, словно его протерли мокрой тряпкой и надраили зубным порошком.

На закрайке березняка столбиками стояли у своих нор суслики, подставив спины горячему солнцу. А в лесу было еще прохладно и кое-где из-под кустов проглядывали белые наметы снега.

Влажный мох под ногами мягко пружинил. Когда под каблук попадал сучок, он разламывался с протяжным треском.

Впереди меня через тропинку с тревожным писком перебежал рябчик, а за ним, смешно переваливаясь, просеменили маленькие, почти голые рябчата. Потом раздался осторожный шорох, и на лесную полянку, пошатываясь, вышел горбоносый лосенок. Увидев меня, он по-жеребячьи подпрыгнул и скрылся в густых зарослях зацветающего багула.

«Нет, уж если помирать, так зимой, когда вокруг холодно и неуютно»,— почему-то подумал я. Вспомнив о Галке, я чуть снова не разревелся и тугой жесткий комок подкатил к моему горлу.

Когда я подошел к Борькиному зимовью, было уже почти темно. Борька одиноко сидел на корточках около неяркого костра и набивал мохом чучело белки.

— Гости идут, ли чо ли? — не поднимая головы, спросил он, вслушиваясь в вечернюю тишину.— Чо ты такой несмелый, крадется, как рысь к инджигану.

Увидев меня, Борька вопросительно приподнял брови.

— Хо,— подражая отцу, удивленно воскликнул он,— ты же совсем уехал?

— Уехал,— опустился я рядом на смолистый лиственный кряж.— Уехал с гулянки, а попал ка поминки.

— Тогда будем ночевать здесь,— твердо заявил Борька, выслушав мой несвязный рассказ.— Мать с отцом тебя не хватятся?

— Догадаются, что ночую в деревне. Расскажи, Борь, как вы с отцом на охоту ходили. Тошно чегой-то.

Мы легли на покрытый козлиной шкурой топчан. Борька закинул руки под голову и начал рассказывать одну из бесчисленных охотничьих историй. За стенами зимовья угрожающе ухал филин, постанывала какая-то птица, что то похрустывало и шумело. Но рядом лежал сын охотника, который не раз выходил с отцом в тайгу, и мне было совсем не страшно. Под Борькин рассказ я заснул, как под шум затяжного дождя. Всю ночь мне снились какие-то кошмары: то наводнение, то пожар. Все вокруг рушилось и гремело, слышались то людские вопли, то выстрелы.

Я хотел повернуться на другой бок, чтобы прогнать этот нелепый сон, но, приоткрыв глаза, увидел, что Борька настороженно сидит на нарах и напряженно вслушивается в ночную мглу. Его приплюснутый нос и высокие скулы тенью выступали на фоне чуть посеревшего от рассвета оконца.

Полустанок - image3.png

— Чуешь, кричат? — встревоженно повернулся ко мне Борис. - Что-то стряслось, понял?

В ту же минуту где-то недалеко грохнул выстрел и по молчаливому сумеречному лесу неуверенно прокатилось:

— Э-э-эй!

Я прижался к Борькиному плечу.

— Правда, кричат. Борь, что это?

— Не знаю,— так же шепотом ответил Борис.— Беда какая-то, точно.

Я еще теснее прижался к Борьке.

Крики приближались, снова бабахнул выстрел, и дверь избушки с треском распахнулась. Мы вжались в стенку.

Кто-то заслонил собой проем двери, вспыхнул желтый огонек спички, и высокий человек голосом Борькиного отца сказал:

— Хо, я же говорил, тут его искать надо!

Зимовье вмиг наполнилось людьми, поднялся возбужденный гвалт:

— А мы то думали, заблудился!

— Всю ночь его, варнака, ищем, а он вон где прохлаждается!

Кто-то в снова наступивших потемках сел рядом со мной, и я почувствовал, как теплые ладони сжали мою голову и на макушку упала горячая капля.

— Ну как же ты так мог, сынок?— с нежностью и укором тихо спросила мать.— Мы уже все передумали. Потерялся, да еще в такой день! Отец говорит в деревне заночевал, а у меня селезенка екает, ведь в проклятое место приехали. Пришли в деревню, а Цырен Цыренович удивляется, домой, мол, ушел. Ну и подняли полдеревни, пошли шастать по лесу. Иду, а сама думаю: не волка ли на него напали...

— Драть его надо,— пыхнув самокруткой, миролюбиво сказал кузнец Бутаков.

— Ладно, что хоть воопче нашелся,— поправил его колхозный сторож Парфенов.

Мужики снова загалдели, вспоминая детали своего ночного похода. Ни угроз, ни упреков не слышалось в их голосах, а, напротив, какое-то радостное возбуждение. Только отец помалкивал, сидя на порожке, и мать все крепче сжимала в ладонях мою непутевую голову.

ШАПОЧНОЕ ЗНАКОМСТВО

В Клюке мать приняла магазин. В Жипках она работала в сельпо. Здание сельпо там было большим, светлым, а этот магазин походил скорее на ларек или на лавку. Отца назначили завхозом костнотуберкулезного санатория, что раскинулся на горе в лесу. Среди густого сосняка стояло огромное больничное здание с большой открытой верандой. Рассказывали, что все больные там лежат в гипсе, некоторые даже по нескольку лет. Ноги-руки у них подтянуты к потолку специальными тросами, а иногда их растягивают гирями и пружинами. Но никого, кроме обслуживающего персонала, туда не допускают.

Жить же нам выпало в «проклятом» месте возле речки, за линией железной дороги. Здесь была старая заброшенная баня, магазин и всего три дома.

Наш дом казался мне заколдованным. Бывшие хозяева оставили на чердаке засохшие шкуры, бутылки, всякую рухлядь. Поэтому но ночам там вечно что-то скрипело, шуршало и бухало. Дом корежила вечная мерзлота. Летом дощатые перегородки не доставали до потолка. А зимой упирались в него и изгибались в дугу. Подполье заполняла вода — хоть плавай.

Перед окнами дома проходила Транссибирская магистраль, сразу за огородом протекала злосчастная речонка со странным названием Зон-Клюка. Когда мимо проходили поезда, дом содрогался и в окнах звенели стекла. А когда снова наступала тишина, слышно было, как за огородом шумела речка.

Речка была небольшая, но побольше, чем в Жипках. Во время дождей она тоже разливалась, затопляя огороды. Тогда они превращались в сплошное месиво. Земля здесь была болотистой, зыбкой. Только в засушливые годы, когда в поселке все выгорало, здесь можно было что-нибудь вырастить. А в остальное время картофель и овощи вымокали. Вот почему на эту сторону никто не хотел селиться.

Но люди со всего поселка ходили сюда каждый день — в магазин. И по праздникам — Первого мая и Седьмого ноября — шли тоже сюда. Недалеко от нашего дома стояла пирамидка с надписью: «Здесь в августе 1918 года белочехами был расстрелян А. А. Чернов». К этой пирамидке, построившись в колонну, приходили демонстранты и устраивали митинг.

И веселее всего по вечерам было тоже здесь. Напротив заброшенной бани, за насыпью, стояла водокачка, а чуть левее — станционное здание. Когда в Жипках говорили: «Еду на станцию», под этим подразумевали поселок Клюка. Но когда в поселке говорили: «Иду на станцию», подразумевали вокзал. Однако вокзалом, станционное здание нельзя было назвать. В одной его половине жили, а в другой находились комната дежурного по станции, закуток кассира и крохотный зал ожидания. Самого кассира на полустанке не было, и билеты продавал дежурный.

3
{"b":"256130","o":1}