Бык подозрительно глядел на мельтешащее перед ним красное пятно и стал не на шутку сердиться. Когда дед поднес ему последний навильник, бык нагнул голову, угрожающе замычал и бросился на Хрусталика. Несмотря на возраст, дедушка шустро кинулся на забор и перелетел через него, как пушинка.

— Вот ведь, скотина рогатая,— укорил он быка.— Да ведь ты, хрусталик, запросто так меня распороть мог!

С тех пор, как бы дед ни маскировался, надевая поверх рубахи свою шубейку или дождевик, бык все равно сердито мычал и, нагнув голову, кидался на него. В конце концов ухаживать за ним взялась бабка, а дед сидел дома и честил его самыми нехорошими словами.

Хозяином дедушка был никудышным. Избенка его всегда протекала, прясла забора стояли вкривь и вкось. Если он пахал огород, то борозды получались зигзагами, с бесчисленными огрехами. Дед Кузнецов не выдерживал и, ворча: «Ну, кино, штобы тебе целину доверить!», — сам брался за чипиги плуга. Если Хрусталик ехал за сеном, то его воз обязательно разваливался дорогой. А если привозил дрова, то они почему-то всегда оказывались или гнилыми, или такими корявыми и сучкастыми, что потом чурки невозможно было расколоть.

А вообще-то он был ласковым, добрым. Пока не приехал Славка, его нередко можно было видеть среди поселковой детворы. Летом он им советовал, как из доски сделать трамплин на речке, а зимой учил, как к санкам приделать руль, чтобы походило на аэросани. И сам непрочь был на них прокатиться.

Теперь дедушка всерьез готовился к войне с японцами: с ними у него были особые счеты. В гражданскую войну японцы заподозрили Лапина в связи с партизанами. Улик у-них никаких не было, но на всякий случай они выпороли его шомполами.

Пороли на лужайке, где теперь стояли наши дома. С тех пор к ней и прилипло название проклятого места. Японцы согнали сюда всех жителей поселка: стариков, детей и женщин. Лапина раздели донага, привязали к козлам. За то, что он укусил одного из солдат, когда его привязывали вожжами, Лапину добавили тридцать шомполов.

Полуживого, всего окровавленного, Лапина принесли домой на одеяле. Через полмесяца, оправившись, он ушел в партизаны. Но тот позор и унижение переживал до сих пор.

— Я, Шлава, никогда не забуду их шомполов, — жаловался дедушка Славке. — Я в гражданскую войну на них насмотрелся. На энтой станции они не только свиней переели, а и всех курей постреляли. Готовили мы тогда на них сильное наступление, хорошо бы по шее дали. Да, вишь ты, приказ вскорости вышел — не трогать япошек. Мол, тогда с Японией война может начаться. Так и ушли они от нас непобитыми. А сколько людям беды причинили! Не теперь с ними война будет сурьезная, истинный крест. Надо уговорить Петру Михайловича съездить в тайгу, посмотреть старые партизанские землянки. Поди совсем развалились, ремонтировать надо.

Дедушка снимал со стены старую берданку, принимаясь в который раз чистить изъеденный раковинами ствол.

— Патронов маловато, Шлава,— вздыхал он.— Взялись бы с Васькой, отлили бы мне пули. Был у меня хороший клып, да Кунюша летось стащил. Придумай, Хрусталик, что-нибудь, а уж пули мне отлей, будь ласка.

И дед шепеляво запевал под нос непонятную для нас песню:

Клып — форму для отливки пуль — мы сделали из гипса. Но ни свинца, ни баббита найти не смогли. Славку осенила новая мысль — сделать паровую пушку. Где-то за баней он нашел трубу от паровозного штока, и они вдвоем с Генкой приволокли ее к нам во двор. Это была обыкновенная труба с отверстием в кулак и длиной метра в два. Второе отверстие было наглухо заварено.

— Вы знаете, как работает паровая машина?— с ходу ошарашил нас Славка.— С одной стороны в цилиндр напускают пару и он давит на поршень.

Славка взял палку и стал чертить по земле.

— Только пар этот не тот, что из самовара, а высокого давления. Вы же видели, какая в топке температура! Наливаем в трубу ковшик воды, а отверстие забиваем хорошим чурбаном. Разводим костер и кладем трубу в огонь. Вода закипит, а пару-то выйти некуда. Давление будет повышаться, повышаться и как бахнет! Давайте попробуем, а?

Мы налили в трубу воды, отпилили березовый чурбачок, плотно загнали в «ствол» и отправились в кусты.

— И я с вами,— заныл братишка.— Я тоже хочу стрелять чурбаном!

— Ну иди, только не путайся под ногами,— милостиво разрешил я.

Шурка напялил свою шапочку-испанку и гордо засеменил вслед за нами.

Мы подошли к тому месту, где я в начале лета поймал налима. С тех пор крючок так и болтался в воде нетронутым, хотя я наживлял его каждый день. Как видно, тот налим был единственным на всю речную округу.

— Представь себе, что это не речка, а река,— как всегда стал фантазировать Славка.— Дело происходит весной, по реке идет лед, а на ту сторону надо обязательно переправить донесение. Тут и пригодится паровая пушка. К чурбаку можно привязать письмо — и готово дело.

Мы развели костер, глухим концом сунули трубу в костер, а другой конец приподняли на рогатине.

— Теперь надо ждать, пока закипит,— Славка подбросил в огонь березовую кору.— Вы тут смотрите, а я пойду смородину поищу.

Едва он ушел, из кустов раздался озабоченный голос Мишки Артамонова.

— Ребя, где вы? Я все обыскал, думал, вы у Костыля, а вы вон где.— Помолчав и мечтательно поглядев вдаль, Мишка продолжил: — Я в ваш огород заглядывал, по нему воронье расхаживает, почти все посевы пощипало. Караулить бы надо.

— Да мы уж гоняли-гоняли их, надоело. Чуть отвернешься, они уж тут как тут. Будем в огороде путало ставить,— отмахнулся Генка.— Вот закончим испытания и начнем.

— У вас пироксилину не осталось?— посмотрев на часы, меланхолически спросил Мишка.— Петарды мне выслали, да видно на почте подзатерялись. Нечем поезд остановить, если что. Спичек и тех в магазине нет.

— Чего же ты раньше-то не сказал, тебе бы Славка наделал этих петард хоть сто, хоть четыреста,— не то в шутку, не то всерьез заявил Генка.— Хочешь, забирай эту пушку. Только примус с собой носить надо. И лопнувший рельс находить за час до прихода поезда.

— Да ну тебя, я по правде, а он баланду разводит,— обиделся Мишка-Который час.

Вода в трубе вроде бы закипела, труба стала мелко-мелко подрагивать.

Из кустов стремительно вылетел Славка. Вид у него был необычно взволнованный. На лбу выступили мелкие капельки пота, глаза из-под очков тревожно блестели.

— Ребята, там в кустах какой-то тип прячется,— шепотом сказал он.— Вдруг это диверсант, а?

Генка вопросительно повернулся в его сторону, а Мишка торопливо поднес часы к глазам и засуетился:

— Ой, мне бежать надо, я очередь в магазине занял! Вот будет от мамки трепка!— и он рысцой затрусил в сторону магазина.

— Никак его не пойму: или он придуривается, или трусит,— растерянно сказал Славка.— Что же делать-то: а вдруг и вправду диверсант сидит?

Мы молча уставились в костер, не зная, что делать...

— Отодвинуться бы на всякий случай, ― забеспокоился я.— Вдруг трубу разорвет. Давайте отойдем.

— Что это на конце трубы?— спохватился Генка.— Парашют прицепили, что ли?

— Ну, поросенок!— набросился я на братишку.— Не успеешь отвернуться, как он что-нибудь да нашкодит. Зачем ты повесил туда испанку?

— Мокрая,— спокойно ответил Шурка,— пусть сохнет.

— Ладно вам, тише,— осадил Славка,— я ее сейчас палкой сниму.

Он стал выламывать сухую тальничину, но в это время труба вздрогнула, раздался грохот и над костром взметнулось облачко пара. Труба упала с рогатины, чурбачка в ее отверстии не было, испанки на конце — тоже.

— Так тебе и надо, будешь ходить голоуший,— припугнул я братишку.— Живо шлепай домой, а то я маме скажу.