«Я дура! Я дура! — пронеслось в голове у Алены, пока она изо всех сил пыталась выкрутить руки отчаянно сопротивляющейся сопернице. — Что, если Ганин все-таки заодно с ними? Тогда я точно пропала! И зачем я его развязала!»

— Да отойди же! — надсадно прохрипел он. — Я ее пристрелю!

— Кому отойти? — решила выяснить Алена.

— Господи боже! — он закашлялся, указывая на нее дулом пистолета. — Я боюсь, что попаду в тебя.

— А ты хоть раз стрелял?

— Да! В школе из автомата Калашникова. Но только из положения лежа…

Ей все-таки удалось припечатать Риту к полу. Алена уселась ей на спину и, тяжело дыша, посмотрела на Ганина:

— Тогда дай пистолет и принеси веревку.

Он пожал плечами, но послушно исполнил ее просьбу — вручил ей оружие, которое она тут же уперла дулом в затылок противницы, а сам вернулся к стулу и принялся разматывать веревку.

Одна из дверей, ведущих из вестибюля в партер, загромыхала под внушительными ударами извне.

— Вот и ОМОН прибыл, — констатировала Алена. — Они всегда являются с небольшим опозданием.

— Рита! — крикнул Людомиров, явно приближаясь к ним за декорациями.

Алена предупредительно вдавила дуло пистолета в затылок Тушиной.

Ганин застыл у стула с веревкой в руках.

В дверь опять грохнули чем-то тяжелым.

— Зря стараетесь! — на бегу усмехнулся Людомиров. — Старые постройки так просто не поддаются!

Впрочем, спустя секунду его злорадство уступило место злому отчаянию. Он чуть не упал, резко остановившись перед развязавшейся сценой пленения Риты. Пауза длилась недолго. Причем и паузой-то краткий миг общей растерянности назвать было нельзя, потому что удары в дверь становились все более частыми и громкими.

На третьем ударе Людомиров ожил и без предупреждения кинулся на Алену. Та с испугу нажала на курок, но пистолет, уже прославившийся своим капризным нравом, только слабо щелкнул и не выстрелил. Ганин, не раздумывая, тоже прыгнул в общую кучу. Завязалась настоящая драка. Алена упрямо держала руки Риты в своих, с трудом уворачиваясь от проносящихся мимо кулаков Людомирова. Ганин лупил его молча, часто промахивался и попадал кулаком в пол. Вскоре он все-таки умудрился оттащить Людомирова от девушек, и драка продолжилась в метре от края сцены. Рита, сообразив, что пистолет в руках Алены перестал быть оружием, принялась выворачиваться, пиная ее каблуками по спине.

«Вот преимущество длинноногих женщин! — зло подумала Алена, получив очередной тычок в позвоночник. — Когда же сломают эту дурацкую дверь?!»

— Всем застыть! — ей показалось, что заорали диким голосом прямо у нее над ухом.

Она вытянула шею, приготовившись к любой развязке. Голос не принадлежал Терещенко.

— Кому сказал! — с новой силой взревел непонятно как оказавшийся тут Борик.

— Да разними ты их! — посоветовал ему стремительно приближающийся по проходу Лелик.

— Ой, мамочки! — взвизгнула у дверей Настена. Коржик сгреб ее в охапку и потащил в коридор.

Борик с энтузиазмом ринулся в мужскую драку. Теперь в воздухе замелькали три пары кулаков и ботинок сорок третьего размера.

— А ну! — завопил подоспевший Лелик и для верности, вскинув автомат, пальнул длинной очередью в потолок.

Это подействовало. Все замерли, стало понятно, кто из дерущихся — где и в какой позе находится.

— Ты что, охренел?! — Борик все еще держал руку над головой, собираясь нанести сокрушительный удар по врагу.

Вверху что-то сильно затрещало. Алена подняла глаза к потолку и охнула. Оттуда с нарастающим свистом на сцену пикировал картонный герб Российского государства.

— Ма-а-ать! — вопль Борика потонул в треске ломающегося о тела картона.

Алена зажмурилась.

— Ой, блин, умора! — совсем по-детски восхитился Лелик. — Ну ты, Борик, прямо орел!

Он раскатисто заржал. Алена открыла глаза. В клубах пыли и белом облаке свалившейся вслед за гербом штукатурки торчала голова Борика, аккурат вместо одной из голов картонного орла.

— Всем стоять! — взревел Терещенко, ворвавшись в зал.

— А если некоторые уже не держатся на ногах? — спросила его улыбающаяся Алена и подпрыгнула на все еще вяло брыкающейся Рите.

— Тогда всем сидеть! — быстро нашелся Вадим и ринулся к сцене. За ним в зал хлынули парни в камуфляже ОМОНа.

Премьера «Гамлета» была отложена и состоялась только в декабре, прямо под Рождество. Главный долго хныкал, что спектакль лишился лучших исполнителей — Людомирова и Тушину, разумеется, посадили, а Ганин долго лечил горло, поскольку Рита успела передавить ему связки в своем порыве лишить его жизни путем удушения. Оклемался он только к самой премьере, а до этого дня никто не мог с точностью ответить, будет он играть или нет. Но все обошлось. К моменту его возвращения удивительным образом нашлись исполнители на остальные роли — Рита была права в том, что в Москве полно хороших актеров. Офелию замечательно репетировала Мария Клязьмина, которая, перестав нервничать, по словам главного, «вдруг почувствовала роль», а Горацио достался актеру из Вахтанговского театра. Словом, наступила нормальная жизнь. Алену опять терзали на допросах, теперь это были следователи из ГУВД. Ну и Терещенко, конечно, тоже. Впрочем, это не помешало ей написать развернутую статью о репетициях и убийствах, которая была принята читающей общественностью с большим интересом. Об Алене опять заговорили. Ее снова приглашали во всякого рода телепередачи, где она утомилась рассказывать о том, как вместе с Ильей Ганиным поймала преступников. Разумеется, она каждый раз с благодарностью упоминала о Коржике и Настене, потому что если б не они, то им с Ганиным вряд ли бы довелось выйти живыми из этой истории. Выяснилось, что Коржик в тот памятный вечер дождался Настю на лестнице, но поскольку они не разговаривали, то он молча вывел ее из театра, посадил в машину и только уже у самого дома, чтобы как-то разрядить гнетущую атмосферу, сообщил, что Алена решила встретиться с гуру. Что гуру каждый вечер собирает своих последователей за сценой и молится. На что Настена заметалась по машине, причитая, что сама лично видела Федорова, выходившего из театра. И он ей пожаловался на милицию, которая посадила святого человека в каталажку. То есть, по словам Вениамина, отец Гиви в данный момент пребывает на Петровке и будет там пребывать, по крайней мере, до утра. А вот Алене явно грозит опасность. Коржик, разумеется, развернул автомобиль и понесся назад к театру. Там уже Настя кинулась к телефону и принялась названивать, разыскивая Вадима. Ну а Коржик ринулся к дверям зала и ломился в них, пока не подоспела помощь в лице охранников, которых Настена вызвала по мобильному телефону «на всякий случай». Словом, благодаря общим усилиям добро победило зло.

Роман Алены и Вадима, между тем, развивался по всем законам этого жанра. Причем законы все больше и больше утомляли ее своей правильностью. Он стал часто заводить разговоры о будущем, причем в этот момент его лицо становилось подозрительно одухотворенным. Он начал намекать, что хорошо бы снять квартиру, чтобы жить там вместе, что настанет час, когда нужно будет принять окончательное решение, что он планирует иметь, как минимум, двух детей — и все в том же духе. Разговоры на эту тему Алену настораживали. Ей совсем не хотелось замуж. Не в том смысле, что ей не хотелось замуж за Терещенко — он ей очень нравился. И в последнее время, когда исчезли общие интересы, связанные с расследованием убийств, она даже начала понимать, что влюблена в него. Им было хорошо вместе, а когда он отсутствовал, она ловила себя на том, что думает о нем непрестанно и желает, чтобы он скорее пришел. Но дело ведь не в этом. Ее вообще очень пугала перспектива брака. Она даже вспомнила советы Корнелии и принялась перечитывать дамские романы, дабы «настроиться на волну». Но ничего у нее не выходило. Она с радостью вникала в его дела, их романтические свидания при свечах и с шампанским походили на свидания в телесериалах — они вместе ходили в гости, в театр и просто по улице, но представить себе, что она будет это делать всю оставшуюся жизнь только с Вадимом… В общем, книжки не помогли.