— Ты уже сообщила в свою редакцию? — шепнула Настена.

— С чего это? — Алена развернулась к ней всем корпусом. — Я не телетайп.

— Ну и дуреха! Лично я уже позвонила Коржику. Он сюда летит на всех парах вместе со своей съемочной группой.

— Ну и будет тебе на орехи.

— А кто узнает? — с невинным видом заявила та и демонстративно пожала плечами.

— Я считала, что ты без ума от Журавлева. По крайней мере, меня его смерть расстроила, хоть я и не была почитательницей его таланта. А ты бегала на все его спектакли, такими взглядами провожала… — изумилась Алена, которая подумала, что ей почему-то и в голову не пришло сообщать кому-либо о трагической гибели актера.

— Не строй из себя святошу, — скривилась Настя, — это ведь журналистика, детка! Народ должен знать, кто-то народу обязан рассказать. И лучше, если этот кто-то будет Коржиком. Журавлева не вернешь, хоть он и был лапочкой, а Коржику такая новость поднимет рейтинг.

— Не продолжай, — Алена замахала на нее руками, — сделала, и бог с тобой. Только не разглагольствуй. Звучит это как-то слишком уж цинично.

— Но ты же непременно напишешь о своем последнем интервью с Журавлевым. Не прикидывайся, если сама не догадаешься, твой главный редактор тебя заставит. Ты же последняя, кто видел его живым.

— Предпоследняя, — уже машинально повторила Алена и со злостью плюнула: — Тьфу ты! Черт бы побрал ваш театральный мир!

— Знаешь, — Настена проникновенно посмотрела на нее, — с тех пор как ты начала увлекаться дамскими романами, ты очень изменилась. Брось их, они тебя не красят.

— Я буду вам очень признателен, если вы вспомните до мелочей все странности, которые произошли за последние несколько дней, а может быть, и раньше, но, по вашему мнению, связаны с этой… страшной трагедией, — загробным голосом закончил Горыныч и в полном молчании опустился на стул.

Пауза затянулась. Актеры начали перешептываться и явно не собирались вступать в обсуждение. Горыныч с надеждой покосился было на главного, но тут же отвернулся — тот по-прежнему находился в прострации, раскачивался из стороны в сторону с горестной миной и шевелил белыми губами.

Он снова окинул зал взглядом и спросил уже менее решительно:

— Может быть, случилось нечто странное, что известно всем?

Спустя минуту он предпринял вторую попытку расшевелить безмолвствующий зал:

— Товарищи, ведь произошло страшное и жестокое убийство. И оно явно связано со спектаклем, который вы ставите. Ну, напрягитесь.

Следствие зашло в тупик, еще не начав движение. Алена любила тетку и не могла видеть, как на ее глазах только что обретенный знакомый Таи терпит крах, поэтому встала и смело спросила собравшихся, тем не менее обращаясь к Терещенко:

— А как быть с записками?

— Записками? — встрепенулся Горыныч.

Зал тоже оживился, словно с потолка закапал кипяток. Все заерзали, зароптали — кто недовольно, кто даже саркастически, но следователь замахал на актеров руками и кивнул Алене.

Та поняла его знак и громко продолжила:

— Я знаю, что Журавлев получил, как минимум, две записки с угрозами. Платье Лины Лисицыной порезали в костюмерной и возле него также нашли записку с угрозой. А на собрании кто-то подложил череп на стол главного режиссера, а под ним нашли еще одну записку.

— Ой, ну это же просто чьи-то глупые выходки, — томно пропела Лисицына.

— Не думаю, что кто-то изрезал дорогой театральный костюм, а потом заколол известного артиста лишь для того, чтобы потом просто посмеяться, — упрямо заявила Алена. — Ведь в записке, которую отдал нам Журавлев, прямо говорилось: «Что живо, то умрет». Разве это не угроза?

— Ну и какая тут связь, — Лина оглянулась и посмотрела на Алену, как профессор на дебильную студентку. — Я тоже нашла записку в своей гримерке. — Нарочито переигрывая, она продекламировала:

Закончив, Лисицына обвела горделивым взглядом притихших коллег. Осветитель у стены громко икнул и хихикнул.

— А вот мне лично все это не кажется смешным, — Вениамин Федоров предпочел встать, чтобы подчеркнуть важность своего заявления, — я тоже нашел на своем столе послание:

И мне все это очень не нравится. Если кто-то и шутит, то шутит невероятно жестоко. Особенно учитывая сложившиеся обстоятельства.

Вениамин скорчил скорбную мину и медленно опустился на стул. В рядах осветителей послышалось робкое оживление, которое стихло, едва начавшись. А основной зал снова загудел. Обнаружилось еще пять посланий, которые тоже продекламировали. Все они являлись выдержками из «Гамлета» и имели разных адресатов. Ко всеобщему удивлению, последним от стены отлепился дворник Палыч и, гундося, сообщил, что и ему пришло похожее письмецо, но вспомнить его содержание он не может. Сказав лишь, что письмо было очень поэтичным, он закрыл глаза и нараспев проговорил: «Но тихо старость подошла, и все умчалось без следа», — потом смутился и замолк.

— А где письмо-то? — раздался дружный хор голосов.

Тут Палыч совсем сконфузился и признался, что вчера они медитировали с гуру, а потом недоеденную селедку завернули в бумажку, которую Палыч откопал в кармане своей телогрейки. Кажется, этой бумажкой и было то самое письмо.

— Вранье все это! — басом взревел Вениамин Федоров. — Не медитировал ты, а пьянствовал с каким-нибудь ханыгой! Гуру здесь ни при чем! Просто у него особенность такая — всем кажется, что он где-то поблизости.

— Но письмецо-то было! — упрямился Палыч.

— Нет, это просто безобразие! — громогласно возмутился Вениамин. — Походя порочить святого человека. Постыдился бы!

— Не знаю, как там у остальных, а у меня видения начинаются только после второй бутылки, — гордо заявил Палыч, — а вчера мы не больше трех на двоих раздавили…

— Знаешь ли ты, грешник, — Федоров распростер руки над залом, — на кого поднял меч?!

— Послушайте, товарищи! — Горыныч посчитал своим долгом прервать бесполезный спор. — Если записки — всего лишь чья-то шутка, то этому человеку нужно признаться, потому что дело серьезное, следствие может пойти по ложному пути. Я все понимаю — театральный мир и все такое, без розыгрышей нельзя, но хочу призвать вас к гражданской ответственности…

— Не думаю, что это поможет! — ехидно заметила Настена Алене на ухо.

Однако в этот момент встал Людомиров. Он взъерошил волосы и, пожав плечами, тихо проговорил:

— Ну если вы давите на нашу гражданскую ответственность, то письма наши.

Все как один недоуменно уставились на него.

— А что такого, — он улыбнулся и развел руками, — мы с ребятами решили, что это будет забавно.

Поднялось еще несколько молодых актеров. Среди них Алена отметила и свою недавнюю непрошеную собеседницу — тщедушную Риту Тушину. Она выглядела бледной и перепуганной, чего не скажешь о Людомирове — скорее всего тот до сих пор гордился своей великолепной выдумкой.

— А платье?! — с вызовом спросила его тетка Тая.

— Платье и людей мы не резали, — ответил он и сел.

Остальные последовали его примеру.

— А Журавлеву вы тоже писали? — Алена сама удивилась своему вопросу.

Людомиров оглянулся и заинтересованно посмотрел на нее:

— Ну да. Только вот послания в адрес Лины Лисицыной я не помню. Лина, ты ничего не перепутала?

— Могу показать, — фыркнула та.

— Впрочем, мы просто вырезали строчки из текста. Могли и не запомнить всех. Потом разложили по гримеркам, кому два в разные ящики стола, кому одно, — в общем, если найдете, не пугайтесь.