На следующий день Мюро на встречу не явился. Роэль всюду его искал, но не нашел. Он принялся бродить вокруг Школы медицины, задержался у витрин магазинов Малуана и Ле Судье. Он снова стащил «Введение в психоанализ», поскольку накануне потерял экземпляр. Мюро не появлялся, и Роэль добрел до маленького ресторана. Мюро пришел около часа с лекарством.

На улице Кардинала Лемуана нетерпеливо ждала Сюз. Роэль вручил ей препарат и объяснил, как им пользоваться. Она внимательно слушала. Когда все поняла, положила бутылочку в сумку и встала. Сказала «ладно» и протянула ему руку. Медленно вышла. Он услышал, как она спускается по лестнице, затем различил на улице ее удаляющиеся шаги.

Он ждал от нее письма, но так и не получил.

Начали разбирать Большое колесо, затем к нам пожаловала весна, а с ней месье Эйнштейн, и это взбудоражило немало народу. Серьезные господа заполняли кафе, возбужденно рассуждая об относительности, об искривлении пространства и о снарядах, которыми выстреливают из пушки в бесконечность и которые возвращаются шестьсот лет спустя с современниками, которым требуется всего-навсего сбрить двухнедельную щетину. Я слушаю их рассказы и не смеюсь даже про себя, поскольку уважаю науку, невзирая на то, что такая наука — это не мое. Свою науку я строю не на гипотезах и расчетах, в которых одни лишь буквы, я основываю ее на реальных, надежных фактах и на расчетах, состоящих только из цифр. И я утверждаю, что факты у меня реальные и надежные, ибо что может быть надежнее, чем планета, и что может быть реальнее, чем лошадь? Поэтому я слушаю без смеха, но не впечатляют меня эти господа, рассуждающие о часах в Манчжурии, о световых лучах в круговой дуге и о натяжных устройствах с маленькими греческими буквами вверху и внизу. Я не позволяю моде на меня влиять. Когда месье Эйнштейн уедет обратно в свою страну, читатели «Матен» забудут все разговоры о нем. У меня есть цель, и никакая злободневность не отвратит меня от нее, будь то процесс Мецисласа Шарье, или кубистский фильм, который крутят на Бульварах, или только что упомянутый мною приезд месье Эйнштейна в Париж. Если бы мне пришлось во все это вникать, я бы вовек не выпутался. Естественно, если бы кто-нибудь решил спросить у меня: «Благоприятно ли сегодня положение планет?» — я ответил бы ему да или нет. Это тоже, если угодно, злободневный вопрос, но я ответил бы ради того, чтобы оказать услугу коллеге или какому-нибудь клиенту. Точнее сказать, определенному клиенту, поскольку подобные вопросы задает только месье Браббан — иногда, время от времени, не сегодня, так завтра, но не каждый день.

В настоящий момент он в отъезде и поэтому ни о чем меня не спрашивает. Месье Бреннюир получил открытку с изображением падающей башни в Пизе, и месье Толю получил открытку с изображением падающей башни в Пизе. Обе были подписаны Браббаном. Я мог рассчитывать, что тоже получу открытку с изображением падающей башни в Пизе, но месье Браббан обо мне не подумал. В последние дни месье Бреннюир перестал регулярно сюда приходить, зато месье Толю продолжает. Чтобы его развлечься с ним разговариваю. Он говорит мне о путешествиях, а я ему о планетах, он говорит о приключениях, а я о статистике, он говорит об экзотике, а я о цифрах, он говорит о далеких краях, а я об ипподромах. Беспокойный он, этот старенький господин. Ему неймется уехать куда-нибудь очень далеко, а я пытаюсь его отвлечь, потому что в таком возрасте приключения немедленно сводят в могилу. Порой мне, может, и хотелось бы посмеяться, но я этого не делаю, как не смеюсь над теми, кто думает о часах месье Эйнштейна, ни бельмеса в этом не понимая — ведь я уважаю постороннее мнение. Если месье Толю хочет путешествовать, смеяться тут не над чем. На днях он заговорил со мной о Китае. Что я думаю о Китае? Естественно, ничего, зато у него по этому поводу мыслей множество. Затем он пожелал поехать в Анды. Этот объект желания находится в Южной Америке. В Анды? Пусть рассуждает сколько угодно. Когда я отхожу обслужить еще одного клиента и возвращаюсь, то обнаруживаю, что он говорил вслух сам с собой, пока меня не было рядом, из-за чего мне не всегда удается следить за нитью его рассказа, но, с другой стороны, это не важно. В последний раз он спросил: «Могут ли ваши расчеты сказать, совершу ли я большое путешествие?» Ей-богу, нет ничего проще. Он сообщает мне сведения, а я вычисляю результат на уголке стола. В конце концов у меня выходит, что есть более девятисот девяноста одного шанса из тысячи, чтобы он еще успел съездить за границу. Старик своим ушам не поверил. Заказал два напитка и оставил солидные чаевые — по крайней мере, с его точки зрения. В то же время он желал, чтобы месье Браббан вернулся и снова играл с ним в бильярд. Когда месье Браббана нет, он пытается играть с незнакомыми соперниками, но поскольку они сильнее, то поражение портит ему весь вечер. Месье Браббан — вот кто ему нужен, противник не из слабых, но зато с ним всегда уверен: ужинать будешь в хорошем настроении и в таком же настроении ляжешь спать.

Так мы и беседуем вдвоем в ожидании, пока не вернутся остальные. А они вернутся, и тогда, в один прекрасный день, все и произойдет; в один прекрасный день свершится то, что им предначертано. Думаю, месье Браббан сыграет в этом свою роль, ведь недаром же он искал знакомства и таки познакомился с этими двумя господами. В результате все должно проясниться. Я же спокойно жду, когда этот механизм свое отработает. Жду и не жду, поскольку меня это не касается. Я могу порой сказать себе: месье Толю больше не придет, он отправился в долгое путешествие, уплыл на Антильские острова или в Индию. Весь день пытаюсь себе его представить. Но часам к пяти быстренько подсчитываю и получаю девятьсот девяносто один шанс из тысячи, что месье Толю вечером появится снова. Конечно, есть еще девять шансов, что он не придет. Только к шести я вижу, как он появляется; тогда я улыбаюсь и говорю про себя, что определенно все мои расчеты оказываются верными, так что скоро можно будет перейти к активным действиям, и вот как я за это возьмусь.

Я разыщу управляющего и скажу ему: «Тысяча извинений, но я ухожу». Он спросит почему. Тогда я отвечу: «Нужно кое-что сделать». Он тут же подумает, что причина всему — скачки, и вместе с моими коллегами скажет: «Значит, скоро Альфред опять к нам вернется, как только оставит все свои денежки в балаганах «Мютюэль». Ничего я там не оставлю. Мы с «Мютюэль» будем разбираться по-мужски. Я приду на ипподром с единственной жалкой десятифранковой бумажкой и за один раз восстановлю равновесие благодаря четко рассчитанному пароли[81], которое ни одна лошадь не сможет обойти и ни одна махинация не сорвет; пароли вернет двести одну тысячу шестьсот сорок три франка, которые мне должны. После такого удачного хода я куплю дом в деревне, чтобы там спокойно состариться.

Или же вернусь сюда. Дам патрону аванс, тысячефранковую бумажку, и вернусь к своим обязанностям. Снова увижу своих завсегдатаев, всех-всех. Ведь исчезну я ненадолго. Что с вами случилось, Альфред? — спросят меня. Я отвечу, что у меня был панариций[82] (не представляете, как это больно), и наверняка найдется завсегдатай, который скажет: о, панариций, я знаю, что это такое, у меня один раз было, жуткая боль. Я снова увижу месье Браббана, и месье Бреннюира, и месье Толю, поскольку ничего еще не произойдет. И снова примусь без конца подавать бесчисленные напитки, горячие зимой и холодные летом, а спиртное — в любое время года. И буду наблюдать, как приходят каждый день завсегдатаи и как меняются случайные клиенты, подобно тому, как регулярно приходят времена года и как регулярно меняется возраст людей. А я буду неизменен и совершенно спокоен, потому что отыграю потерянное состояние и осуществлю то, что мне предначертано. Я буду наблюдать за шевелением молодых и старых, самцов и самок, людей и собак, котов и мышей, листьев на ветвях, туч на крышах, старых газет на тротуарах, мыслей в головах, страстей в сердцах, членов под брюками. Незыблемый и неизменный, я буду взирать на все это, сравнивая себя с озерной водой, где отражается стая перелетных птиц, но от взмахов их крыльев не рябит поверхность.