– Да в самом городе, – ответил Азизов, стараясь всячески скрыть собственное волнение.
Хорошо, что комната была плохо освещена – в ней горела только одна керосиновая лампа – и хозяин не видел лицо Азизова, страдающее и подрагивающее каждый раз, когда он лгал.
– А как ты думает опять полк итти? – спросил хозяин, кажется, немного успокоившись и поверив словам Азизова.
– Встану с утра и пойду пешком. Отсюда же ведь не очень далеко.
– Да, двадсыт киламетир. Читири-пят час тебе надо дорога.
– Пойду пешком, что такое для солдата двадцать километров? – пытался как можно увереннее высказать свое мнение на этот счет Азизов.
– Харош, спат здесь, я завтра показат тебе, куда ты итти. – Сказав это, хозяин встал. –Пей ишшо один пияла чай. Потом я сказат, мой жена постел тибя здес делает.
Хозяин пошел отдать распоряжение жене и через несколько минут вернулся. Пока Азизов пил чай, он рассказал ему, что прежде бывали случаи, когда солдаты из близлежащей части бежали и хотели спрятаться в селе. Он сам нет, но его односельчане прятали у себя иногда беглых солдат. Случалось, об этом узнавали офицеры и устраивали местным большой скандал. Поэтому теперь все с осторожностью относятся, если в селе появляются солдаты. А так здесь солдат любят, только ссориться с офицерами тоже никто не хочет. Ведь они тоже родине служат. Зачем их обижать? Хотя душой больше болеют за солдат. Потом хозяин рассказал о том, как он сам служил в Сибири, охранял заключенных. Какие там морозы были – руки, ноги чуть не отваливались. Здесь нет таких морозов, хотя климат тоже суровый. Хозяин позвал Азизова во двор, закончив свой рассказ, до того как его жена начала стелить ему постель в той же комнате, на полу.
Покинув дивизион и попав в мир этих простых и добрых людей, Азизов как будто забыл о том, что в дивизионе могли начать его искать. А ведь уже наверняка спохватились и ищут. А если они догадаются, что он должен быть где-то недалеко, начнут искать и доберутся до этого села? Но не будут же они ночью поднимать всех сельчан и спрашивать, не у них ли пропавший солдат? Значит, не ему одному пришла в голову эта идея, уже бывали такие случаи. Ему с трудом в это верилось. Он знал, что офицеры тоже очень осторожны в обращении с местным населением. При нем были случаи, когда солдаты самовольно оставляли дивизион. Через несколько часов они появлялись, а если попадались, что происходило очень редко, несли за это, конечно, наказание: как правило, несколько суток гауптвахты. Если это случалось с кем-то из их батареи, Звягинцев наказывал и других солдат — не давал им отдыхать, заставляя ходить по несколько часов строевым шагом и петь песни, пока кто-нибудь отсутствовал. И теперь, когда обнаружат, что Азизов самовольно оставил дивизион, может начаться суматоха. Звягинцев, наверное, опять заставит всех маршировать по плацу и не даст никому отдыха. Тут Азизову стало страшно: а не будут ли все солдаты на него злы из-за того, что он их подставил. И когда он вернется в дивизион, может опять оказаться объектом для всеобщего бойкота или чего-нибудь еще похуже. Больше всех Азизов боялся Карабаша и судорожно думал, чем же в случае чего объяснить причину своей самоволки. Вообще-то обычно такая ситуация становится проблемой офицеров и не должна касаться солдат. Только на деле все делается так, чтобы провинившийся был наказан как можно сильнее, «комплексно», поэтому командиры наказывают за это и других солдат, а те в свою очередь — провинившегося. Может, весь дивизион теперь его ищет, ходит строевым шагом и поет песни? А где они его ищут сейчас, интересно — во дворе, на позиции, за пределами дивизиона?
Нет, вряд ли они будут искать его ночью в этом селе. Возможно, завтра они доберутся и сюда.
Когда хозяйка вышла из той комнаты, где они сидели до сих пор, хозяин опять пригласил его туда. Постель была приготовлена на полу, на том же коврике, где они с хозяином ели. Подушка и одеяло были заправлены в цветные наволочку и пододеяльник. Хозяин сказал, что разбудит его рано утром, чтобы Азизов отправился в свой полк и, пожелав ему хорошего отдыха, ушел. Азизов, быстро раздевшись, как привык это делать за время службы, лег в постель. Все было очень по-домашнему уютно, чисто, запах свежего белья действовал успокаивающе. Давно его тело не испытывало такого наслаждения. Уснул он очень быстро.
— Хей, салдат, давай, давай, падйом, – так рано утром разбудил его хозяин. – Войин так долга не спат. Если ты привыкат, патом тйажало.
Азизов встал, оделся и хотел уже уйти, как хозяин остановил его:
— Ты шдо, куда ты идйош? Ни завтрак, ни чай? Нет, у нас гост так не отпустит.
Не успел он закончить, как в комнату вошла его жена. Улыбнувшись и слегка кивнув в сторону гостя, она опять поставила на пол принесенный ею поднос с чаем, лепешкой, сахаром, сыром домашнего изготовления, маслом и вареным яйцом. Азизов опять с жадностью набросился на еду, быстро и с удовольствием все съел.
– Ни торопит, ни торопит, – пытался успокоить солдата хозяин. – Время у тиба йишшо йест. Куда таропит? Солдат спит – служба идет. Ха-ха-ха…
Хорошенько позавтракав, Азизов встал, поблагодарил хозяина и покинул дом. Перед этим хозяин успел передать ему сверток с лепешкой, двумя яйцами и сыром.
На улице никого не было, кроме детей, играющих в войну. Немножко постояв на улице и понаблюдав за ними, Азизов вновь отправился в путь. В том направлении, где, как объяснил ему приветливый хозяин дома, должен был находиться город, в котором он когда-то начинал свою солдатскую службу. Вскоре и последний дом этой гостеприимной полукочевой деревни остался позади; впереди лежала только степь. Но эта грунтовая дорога должна была привести его в город, из которого он когда-то был изгнан и в который очень хотел бы вернуться. Азизов часто оглядывался, чтобы проверить, нет ли за ним погони. Нет, никого видно не было, они искали его, наверное, где-то в другом направлении. Он еще различал вдали виноградники и какие-то точки рядом с ними — это были помещения дивизиона. Через какое-то время все исчезло из виду: ни впереди, ни позади ничего больше видно не было, исчезла и деревня бывших кочевников. Так Азизов оказался совершенно один в кажущейся бесконечной степи, в которой кроме одной единственной дороги не было ничего. Как хозяин дома успел ему рассказать, она давно уже не служила дорогой. Когда-то по ней двигались кочевники из одной местности в другую. Потом дорогу стали использовать все, стали ездить даже машины. Но позже чуть в стороне построили другую асфальтиро-ванную дорогу, ведущую в город. По ней-то и приехал Азизов из полка в дивизион. А по словам мужчины, приютившего его на одну ночь, эту грунтовую дорогу ныне использовали только для того, чтобы перегонять стадо с одного пастбища на другое. А так, наверное, в город больше никто на арбе не ездит, как в прежние времена, поэтому дорога эта пустует.
Азизов шел и шел, погода стояла хорошая, душе хотелось петь. Это путешествие через степь нравилось ему все больше и больше, и вскоре он даже забыл о том, куда и зачем направляется, впервые за все последние месяцы забыл о своих переживаниях, о своем положении в дивизионе, о желании верховодить над молодыми солдатами. По дороге шел свободный человек, с чистой совестью и душой. Эта дорога стала для него своеобразным символом очищения. И чем дальше он шел, тем лучше себя ощущал, тем большее облегчение испытывал. Постепенно ему даже стало казаться, что он в этом мире совершенно один.
Вот она – свобода. Скоро Азизов ощутил, что ему в жизни больше ничего не нужно. Хочется начать новую жизнь, может прямо сейчас, в этой степи? Жить прямо в степи, кормиться охотой на птиц и животных, устроить себе маленькую хижину и жить в ней. А зачем вообще нужны ему люди? От них ведь только беда – теперь Азизов был в этом уверен. И зачем он должен был жить с ними и выполнять то, что они считали обязательным. Азизов начинал все больше и больше ощущать свое тело; будто владение им возвращалось ему вновь. У него было такое ощущение, будто он заново рождается, обретает то, что прежде было отнято другими.
